- Ты уверен в этом? А почему оставались холостыми Архимед, Платон,
Ньютон, Декарт, Спиноза, Кант, Лейбниц, Руссо, Гоголь... Нужны еще имена?
Я попытался внести в разговор веселую нотку.
- Мало ли что было в древности! Тогда заботы о семье ложились на
плечи беднякам таким непосильным грузом, что было не до науки. Но ты меня
пугаешь, Адель. Неужели и тебя прельщает отказ от человеческого шаблона -
любить, быть любимой, иметь детей?..
Она смеялась.
- Я не великий человек, как он и ты сам, если верить его мнению о
тебе. И трудно уклониться от шаблона влюбленности, когда двое так
заглядываются на тебя,цитирую Кондрата в твоем изложении. Кстати, разве
Эдуард мной увлечен? Он больше подшучивает надо мной, чем сыплет
комплиментами. На шаблон ухаживания не похоже.
- Между прочим, Адель, хоть Кондрат и провидит во мне что-то великое,
ни от одного из хороших человеческих шаблонов не откажусь. И меня
устраивает, что и ты от них не отрекаешься. Ты понимаешь меня?
Она стала серьезной.
- Не надо, Мартын. Раньше закончим университет. Наберись терпения.
- Терпение - продукт скоропортящийся, - грустно пошутил я.
Таким был наш разговор после каникул. Я набрался терпения и ждал.
Впрочем, и мне вскоре стало не до любви. Предпоследний курс университета
всегда самый трудный, а этот для меня оказался трудным особенно. В тот год
открыли ротоны, и мне предложили специализироваться в экспериментальной
ротонологии. Дело было из тех, что захватывает и душу, и время.
У Адели и Эдуарда тоже хватало своих забот. Кондрат не показывался на
люди. За всю ту зиму мы ни разу не встречались.

7

Открытие ротонов сыграло решающую роль в реализации идеи Кондрата. И
первый это понял я.
О ротонах сейчас много говорят: впечатление, будто о них все знают.
Но количество слов, посвященных ротонам, обратно пропорционально пониманию
их природы. Ротоны - одна из великих загадок физики. Ныне меня называют
ведущим специалистом по ротонам, хотя я никого не веду за собой и вся моя
специализация исчерпывается признанием, что я мало чего понимаю в этих
удивительных частицах. Конечно, я знаю, что ротоны - связующее звено между
вакуумом и веществом, что они возникают из вакуума и исчезают в нем и что
никакие превращения вещества в энергию без их посредства не происходят. Я
могу любые явления, связанные с ротонами, описать безукоризненными
уравнениями, а разработанные - не только мною, но главным образом мною -
ротоновые генераторы убедительно доказывают, что нам доступны практические
действия с ними. Но все же - что такое ротоны? На этот такой простой
вопрос я не могу найти ни простого, ни сложного ответа.
И я иногда вспоминаю одного остроумного физика первой половины
двадцатого века. В те годы открыли волновое уравнение, описывающее
взаимодействие микрочастиц. В уравнение входила загадочная функция "пси".
И вот этот физик, Яков Френкель, так звали его, шутил: "Мы все умеем
делать с функцией пси - логарифмировать и интегрировать ее, вводить и
выводить ее из уравнений, установили ее точное соотношение с другими
функциями. Мы только одного не знаем о ней - что она, собственно, такое?"
Потом узнали, и природа функции пси оказалась удивительной: не частица, не
действие, а вероятность того, что с частицей совершится какое-то действие.
Возможно, и мы когда-нибудь узнаем, что такое ротоны, но пока известно
лишь, что они существуют и что с ними можно производить кое-какие
практические операции.
Вскоре после того как я углубился в эксперименты с ротонами, мне
стало ясно: они вполне годятся для Кондрата. И тогда я пошел его искать.
Кондрат готовился к экзаменам, а это означало, что ни в аудитории, ни
в лаборатории, ни в библиотеке, ни тем более в общежитии его не найти. Я
обнаружил его на берегу университетского пруда, он валялся на траве и, как
мне показалось, задумчиво поплевывал в небо.
- Здравствуй! - сказал я.
- Постараюсь, - скучно отозвался он. Это тоже относилось к свойствам
его характера - в тривиальных выражениях вдруг отыскивать их первозданный
смысл. - Но трудно, Мартын. Математика душит.
- А на что вычислительные машины? - Я уселся рядом с ним. - С
компьютерами даже малыши интегрируют дифференциальные уравнения. Почему бы
тебе не воспользоваться передовым опытом детских садов?
- Я не Адель, которая без карманного компьютера боится отвечать на
вопросы: "Вы голодны?", "Не пойти ли нам прогуляться?". Впрочем, что
ожидать от астронома? Максимум их интеллектуальных возможностей - в
перерыве между вычислениями фотографировать небо, не замечая, что оно
сегодня затянуто тучами.
Кондрат сказал это так, словно и впрямь верил, что все мыслительные
способности Адели сосредоточены в пальцах, играющих на клавиатуре
компьютера. Когда им овладевало раздражение - особенно беспричинное, оно
всегда бывало самым сильным, - он терял объективную оценку вещей и людей.
Я однажды видел, как он в приступе подобного раздражения с такой силой
врезал ногой по стулу, что стул взвился птицей и еще в воздухе распался на
части. И Кондрат мигом успокоился, как будто единственным, что его
выводило из себя, был этот стул, мирно покоившийся на четырех непрочных
ножках.
Я весело сказал:
- Между прочим, Адель мыслит не хуже нас с тобой. И еще не раз нам
прибегать к ее великолепному дару любую мысль превращать в таблицу знаков
и чисел.
Он пробурчал:
- Ладно, пусть мыслит, если умеет. Меня это не касается.
- Очень касается, Кондрат. Нехорошо недооценивать друзей.
- Слушай, к чему эта скучная дидактика? И зачем ты вообще явился ко
мне? Я тебя не звал.
- Ошибка на ошибке. Не просто звал, а призывал. Требовал и умолял,
чтобы я появился. В душе, конечно, а не на словах. И вот я уступил твоему
внутреннему отчаянному зову. Теперь радуйся.
- Иди к черту! - Он уже догадался, что произошло что-то чрезвычайное.
- Не пойду, Кондрат. Черти упразднены. Теперь слушай внимательно.
Вскрикивать от восхищения разрешаю!
- Опять ерничаешь! - Кондрат приподнялся. Слушать лежа он органически
не умел.
Вскрикивать от восхищения он не стал, но на одобрительные реплики не
поскупился. Я описывал, какие эксперименты с ротонами поставлены в нашей
университетской лаборатории. Одно уже очевидно: что бы собой реально ни
представляли ротоны, они - тот единственный ключик, который способен
раскрыть сокровищницу вакуума. Вакуум - великое хранилище вещества,
энергии, самого пространства, самого времени, но вход в это хранилище был
наглухо закрыт. А теперь появилась возможность распахнуть таинственные
подвалы. Не воспользоваться этим - научный грех.
Кондрат вскочил на ноги, и так стремительно, что мне показалось,
будто он хочет куда-то бежать.
- Куда торопишься? - спросил я и тоже поднялся.
- Отыщем Эдуарда и Адель! И немедленно разработаем инженерную модель.
Он уже настолько уверовал в эффективность ротонов, что мысленно видел
тот механизм, формулы для которого еще не было изобретено. Я сказал
посмеиваясь:
- А зачем нам Адель? Мыслить не умеет. Астроном, а не инженер. Не
послать ли ее к черту, как недавно посылал меня?
- Ты же сам сказал, что черти упразднены. Посылать некуда. - И
добавил с волнением: - Я всегда верил в тебя. Мартын. Я знал, что ты
предназначен для чего-то более высокого, чем зубоскалить и нудно
влюбляться в хорошеньких студенток. И когда наша установка заработает, я
торжественно всем объявлю, что главный ее творец - ты!
Когда наша установка заработала, он и не подумал особо выделить мою
роль в ее конструировании. Он и свою воистину главную роль не выпячивал,
это была наша общая работа - что же говорить обо мне!
Но все же мне было приятно, что он так сказал.

8

Путь от расчета к инженерной модели оказался много сложней, чем
представлялось даже мне, а меня Адель и Кондрат быстро отнесли к тому
разряду людей, которых именуют бесплодными скептиками. Кондрат негодовал:
я, нашедший единственный путь к успеху, меньше их всех верил в успех и
своим неверием гасил общее воодушевление. Систематическое сомнение
способно родить одни провалы, разве не так? Адель вторила: плодотворна
увлеченность, а не скепсис - истина, выстраданная всем человечеством. Она
завершила труднейшие вычисления в университетском вычислительном центре,
впервые отказавшись от своего карманного компьютера как от слабосильного
средства, и численные выводы безукоризненно совпали с теоретическими
ожиданиями. Но отличное окончание ее труда было началом, а не завершением
нашей общей работы. Лишь я умел оперировать с ротонами, а в моей крохотной
лаборатории и отдаленно не получалось того, что изображалось
математическими уравнениями. Оба они - Адель и Кондрат - подозревали, что
я не показываю усердия, если вообще не лишен экспериментального дара.
Эдуард один понял суть моих затруднений, когда сам я уже не знал, как
оправдываться.
- Ребята, не душите Мартына, - сказал он. - Конечно, он звезд с неба
не хватает и пороха пока что не выдумал, тем более что выдумывать порох
давно уже незачем. Но в лаборатории он каждому даст десять очков форы. И
если у него не получается, значит, так и должно быть, чтобы не получалось.
Кондрат вздыбился:
- И ты разуверился в нашей работе? А кто горячей всех уверял, что нас
ждет неслыханный успех? Какие только не находил слова!
- И сейчас на них не скуплюсь. И в том памятнике, который нам
прижизненно воздвигнут, давно зарезервировал себе на постаменте местечко
слева, плечом к плечу с тобой. Но одно дело - грядущий памятник, другое -
лабораторный стенд. Лаборатория Мартына слишком скудна, чтобы
воспроизвести в ней теоретические эффекты.
- Создать новую лабораторию специально для нас?
- Именно, Кондрат!
- Пустые мечты! - сказала Адель. - Ты позабыл, Эдик, что
университетские лаборатории оборудуются для учебных курсов, а не для
научных потуг студентов. Кто мы такие, чтобы нам создавали новую?
Эдуарда нелегко было сбить с курса.
- Адочка, у меня и мысли нет требовать для нас новой университетской
лаборатории.
- Этим сказано все, Эдик!
- Пока ничего. Дальше будет так. "Квод лицет йови, нон лицет бови",
простите мое латинское произношение. Впрочем, кто знает сегодня, как
римляне говорили две с лишком тысячи лет назад. Смысл: что прилично
Юпитеру, то неприлично быку. Или в данном конкретном случае, что
неприлично быку...
- Не тяни! - приказал Кондрат.
- Не буду. Короче, предлагаю открыть ротоновую лабораторию не в
университете, а в лучшем научном центре Столицы, том самом, который
вознесся своими прекрасными корпусами на другом берегу нашего паркового
пруда.
- Нет, ты с ума сошел! Соображаешь, что говоришь?
- Отлично соображаю! Сейчас вы в этом убедитесь.
Кондрат смотрел в окно. На другом берегу озера высились
величественные здания Объединенного института N 18. За десять последних
лет ни один выпускник университета не получил назначения в Объединенный
институт. Раньше нужно было потрудиться на заводах, в других научных
учреждениях, опубликовать толковые исследования, удостоиться ученого
звания и почетной медали - и лишь тогда Объединенный институт
заинтересовывался тобой. Если в университете мы четверо что-то значили
(все-таки из лучших студентов), то на том берегу наше научное значение -
ноль!
Эдуард опровергал наши возражения и рассеивал наши сомнения. Мол,
нужно различать научное значение и научную известность. Научное значение -
это реальная ценность уже сделанных работ. А научная известность - лишь
доведенное до всех извещение, что ты имеешь это научное значение. Так вот,
научное значение мы уже имеем, ибо творцы великого открытия, которое,
правда, еще не открыто, но скоро совершится. А научной известности пока
никакой, ибо, кроме нас самих, никто не знает, какие мы выдающиеся ребята.
Но что трудней приобрести - научное значение, свидетельствующее о твоем
таланте, или научную известность, отражающую отношение к тебе других
людей?
- Итак, научное значение у нас есть, но известности нет, а в
Объединенный институт принимают только известных, - прокомментировала
Адель. - Довольно скудная мысль, доложу тебе, Эдуард.
- Зато из скудной мысли воспоследуют богатые выводы!
Выводы были такие: нужно популяризировать себя. Пусть о нас заговорят
крупные ученые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22