– Ну-ну, офицер, вряд ли я сказала что-то новое для вас, а? Неужели вы еще ни разу не ловили такие машины?
– Сказать вам правду, мисс, мы теперь даже и не пытаемся ловить их. Не оправдывает затрат.
Он отделил от пачки один из стикеров и налепил его на переднюю трубку каркаса «Чарли».
– Ну, давайте, будьте осторожны!
Он махнул рукой, делая знак, чтобы они проезжали.
Джейн снова пустила машину ехать в автоматическом режиме. Не прошло и нескольких минут, как они миновали Ларедо и оказались на шоссе. Даже имея в перспективе десять часов езды в темноте, Джейн чувствовала себя слишком взвинченной, чтобы спать. Она знала по опыту, что ей предстоит еще одна бессонная ночь. В восемь утра она будет бодриться и прыгать как заведенная, потом перехватит часика три дремоты где-нибудь днем, после чего снова окажется на ногах, и это ни в чем не выразится, кроме обострившегося темперамента. У нее и раньше-то со сном не ладилось, а жизнь рядом с Джерри Малкэхи и его людьми только еще туже закрутила ее пружину.
По мере того как огни Ларедо исчезали у нее за спиной, наверху все ярче разгорались звезды. Стояла ясная весенняя ночь, над западным горизонтом висело несколько волосатых перистых облачков. Джерри как-то упомянул при ней, что не любит ездить на машине в полной темноте. Малкэхи было тридцать два года, и он еще помнил те времена, когда люди по большей части водили машины сами, и даже роботы всегда оставляли фары включенными. Джейн, напротив, находила темноту успокаивающей. Если и было что-нибудь действительно утомительное и скучное в ночной езде, так это такая вот унылая рутина – сжимать собственными руками баранку и с онемевшей шеей часами вглядываться в узкий конус света от фар. В темноте можно видеть открытое небо. Большое темное небо Техаса, эту великую бездну.
И еще слышать. Если не считать ровного шума ветра, «Чарли» двигался почти беззвучно – тихий шорох твердого пластика, легко касающегося дорожного покрытия, лишенное трения скольжение алмазных осей. Джейн приклеила или замотала клейкой лентой все ветци в машине, которые могли грохотать. Она не позволяла своим машинам издавать грохот.
Тут она услышала, как Алекс забулькал, пытаясь дышать. Она включила в кабине неяркую лампочку и еще раз осмотрела брата. В приглушенном янтарном свете он выглядел очень плохо. Алекс и в лучшие дни не был привлекательным юношей: тощий, пучеглазый, с впалой грудью, с тонким, как лезвие ножа, носом и умными узкими, похожими на птичьи лапы, руками. Но она никогда не видела, чтобы он выглядел настолько ужасно. Сейчас Алекс был не более чем отталкивающим физическим присутствием, развалиной, маленьким гоблином. Его тусклые белокурые волосы торчали пучками по всему черепу. И еще от него воняло. Это не был просто запах пота – Джейн привыкла к людям, пахнущим потом и лагерным дымом. Однако тело ее брата источало слабое, но устойчивое зловоние химикалий. Его буквально мариновали в наркотиках!
Она прикоснулась к его щеке. Кожа была теперь холодной и влажной, словно корочка запеканки из тапиоки. Бумажный комбинезон беженца, только что вынутый из картонки, но уже страшно измятый, придавал ему вид пострадавшего от урагана, находящегося в глубоком шоке, словно его только что извлекли из-под обломков. Такие люди взывают к твоей помощи и вниманию, абсолютному и немедленному, – и это требование может оказаться почти невыносимым.
Джейн включила радио, прослушала лавину зашифрованной информации от банков, навигационных маяков и радиолюбителей и вновь выключила его. Забавно, какие вещи передают теперь по радио! Она включила проигрыватель. Здесь были записаны все кусочки музыки, когда-либо имевшие для нее значение, – включая записи из ее раннего детства, – которые у нее так и не поднялась рука стереть. Несмотря даже на шестнадцатизначную цифровую точность, все, что она записала за свою жизнь, занимало всего-навсего несколько сотен мегабайт – крохотный пятачок в огромной пещере памяти современного автомобильного проигрывателя.
Джейн поставила тайскую поп-музыку – жизнерадостную, полную энергии бонгов и щипковых.
Было время – тогда она еще училась в художественном училище, – когда тайская поп-музыка значила для нее очень много. Тогда казалось, что эти несколько десятков бунтующих подростков из Бангкока – последние люди на земле, кто действительно знает, что значит от души веселиться. Она так и не смогла понять, почему этот изумительный взрыв творческой энергии произошел именно в Бангкоке. Учитывая, что СПИД по-прежнему продолжал методично вгрызаться в огромную тушу Азии, Бангкок, несомненно, был не счастливее, чем большинство других мест. Видимо, конец 2020-х просто каким-то образом оказался для Бангкока его временем просиять на карте мира.
Это была неподдельно радостная музыка, светлая и талантливая, словно дар всему миру. Она была такой новой и свежей, и Джейн слушала ее и чувствовала всем телом, что значит быть женщиной 2020-х, внутренне живой и сознающей саму себя.
Сейчас стоял 2031-й. Эта музыка казалась теперь отдаленной, словно легкий запах хорошего рисового вина на донышке пустой бутылки. Она по-прежнему задевала в Джейн какие-то струны, но не трогала ее всю. Она не могла коснуться тех участков ее души, которые родились заново.
Алекс очнулся в темноте, обдуваемый упругим ветром. В икрах покалывало от стремительной щебечущей музыки. Она просачивалась в его череп, словно сладкий сироп, и ее ритм своим мягким биением в конце концов привел его в полное сознание. Вместе с осознанием пришло узнавание: тайская понсушная дребедень. Никакой другой шум не мог обладать такой пронзительной, парализующей сладостью.
Алекс повернул голову что сопровождалось безболезненным скрипом где-то в глубине шейных позвонков – и без особенного удивления увидел свою сестру. В скудном свете крошечной янтарной лампочки, освещавшей карту, Хуанита сидела, взгромоздившись на высокое водительское сиденье. Ее голова была откинута назад, локти уперты в голые волосатые колени; она жевала правительственную гранолу, которую доставала из бумажного пакета.
Над ними опрокинулся огромный черный дуршлаг неба, усыпанного звездами.
Алекс снова закрыл глаза и медленно, глубоко вдохнул. Ощущение в легких было поистине восхитительным. Обычно его легкие представляли собой два скомканных, наполненных болью комочка, две пропитанные кровью губки, два основных бремени в его жизни. Теперь же они каким-то чудесным образом преобразовались в два гигиенически чистых мешочка, два хрустящих высокотехнологичных пакета из промасленной вощеной бумаги, два великолепных жизнетворных органа. Поясницу Алекса сводило жестокой судорогой, его руки и ноги настолько промерзли на хлестком ночном ветру, что по ощущениям больше походили на руки и ноги восковой куклы, но это все не имело значения. Это не относилось к делу.
Он просто не мог поверить, насколько это было восхитительно – просто сидеть здесь и дышать!
Даже нос очистился. Его носоглотку словно продули паром. Он мог чувствовать, чем пахнет ветер. Там был запах полыни, горячий горький дух древней техасской пустыни, обезумевшей от непрекращающихся ливней. Он даже мог ощущать сладкий запах федерально-субсидированной диетической сахарозы, идущий от жующего рта Хуаниты. Все пахло так хорошо!..
Кроме него.
Алекс заерзал на сиденье и потянулся. Его позвоночник хрустнул в четырех местах, и кровь, покалывая, начала возвращаться обратно в онемевшие босые ноги. Он кашлянул – в глубине груди колыхнулась густая жидкость. Он кашлянул снова, потом еще раз. В туберкулах вздымался и сипел вязкий осадок. Ощущение было очень необычное и удивительно интересное. Эта слизь, которую в него закачали, на вкус была довольно неприятной – корень его языка до сих пор был покрыт толстым маслянистым слоем горькой мерзости; но действие, которое она произвела на его легкие и гортань, было божественным. Он утер счастливые слезы тыльной стороной ладони.
На нем был бумажный комбинезон беженца. Вообще-то он никогда прежде не надевал такие комбинезоны, но, разумеется, в большом количестве видел их. Бумажные комбинезоны являлись основным туземным нарядом отверженного населения этой планеты. Современный американский бумажный комбинезон беженца, несмотря на отсутствие всякой ценности и одноразовость, представлял собой высокотехнологичный продукт. Даже просто шевелясь внутри него, Алекс мог сказать, что дизайн комбинезона впитал в себя творческие способности и интеллект десятков федеральных экспертов по чрезвычайным ситуациям. Целые человеко-годы и не поддающиеся учету триллионы циклов автоматизированного проектирования и производства вложены в дизайн этого комбинезона, от микроскопического размера дышащих бумажных пор до продуманной эргономики плечевых швов-гармошек. Комбинезон был легким и проветриваемым, и, хотя он немного хлопал на ночном ветру, в нем было на удивление тепло. Он выполнял свою задачу гораздо лучше, чем можно было предположить исходя из того, что это всего лишь бумага.
Хотя, разумеется, он все равно оставался бумагой и все равно выполнял свою задачу недостаточно хорошо.
– Удачный выбор фасона, – сказал Алекс.
Его гортань была склизкой от масла, и голос звучал сипло и искаженно.
Хуанита наклонилась вперед, включила внутреннее освещение и вырубила свою музыку.
– Ага, проснулся наконец? Алекс кивнул.
Хуанита дотронулась до другой кнопки на панели. Из широкой щели над ветровым стеклом вырвалось полотнище материи и развернулось у них над головами. Материя зашуршала, захлопала, наконец, скрепилась герметичными швами и превратилась в крышу из надутой мембраны – выгоревший на солнце купол из жесткой рубчатой ткани, выглядевшей не менее сухой, коричневой и крепкой, чем панцирь пустынной черепахи.
Во внезапно наступившей внутри машины светлой безветренной тишине Хуанита повернулась к нему.
– Как ты себя чувствуешь?
– Бывало и хуже, – клейкой гортанью прошептал Алекс и слабо ухмыльнулся. – Да. Я чувствую себя вполне хорошо.
– Рада это слышать, Алекс. Потому что там, куда мы направляемся, пикников не будет.
Алекс сделал попытку прочистить горло. На его голосовые связки налипло горячее, как кровь, масло.
– Где мы?
– Восемьдесят третье шоссе, Западный Техас. Только что проехали Джанкшн и едем в сторону Сан-Анджело. Я везу тебя туда, где я живу.
Хуанита кинула на него пристальный взгляд, словно ожидая, что он развалится на кусочки прямо там, где сидит.
– То есть фактически я больше нигде не живу. Но я везу тебя к тем людям, у которых я остановилась.
– Очень мило было с твоей стороны попросить разрешения, Джейни.
Она не ответила.
Это было совсем другое молчание, какого он еще не слышал у своей сестры. Не раздраженное молчание. Не с трудом сдерживаемая ярость. Это было абсолютное, стальное безмолвие.
Алекс был в замешательстве. У него никогда не было хороших отношений с сестрой, но в прошлом он всегда был способен проникнуть в зону действия ее радара. Он всегда мог достать ее. Даже когда плохое изменилось к худшему, он всегда мог с успехом захватить в зубы кусочек ее существа и рвануть.
– Видишь ли, тебе не следовало этого делать, – сказал он. – Мне там помогали.
Молчание.
– Ты не сможешь удержать меня, если я захочу вернуться туда.
– Не думаю, что тебе захочется возвращаться, – сказала Хуанита. – В этой клинике вряд ли будут рады снова тебя видеть. Мне пришлось выкрасть тебя силой. Я взломала здание и выстрелила в охранника из клеевого пистолета.
– Что ты сделала?
– Ты когда-нибудь видел человека, в которого выстрелили из клеевого пистолета? Это не очень приятно. Особенно когда залп попадает прямо в лицо.
Хуанита высыпала на ладонь пригоршню гранолы.
– Однако если бы я не заклеила ему рот, он принялся бы кричать, – продолжала она, непринужденно жуя. – После того как я его зафиксировала, мне пришлось прочистить ему нос ацетоном, иначе он бы умер от удушья прямо на месте.
Она проглотила и засмеялась.
– Могу поспорить на большие деньги, что он до сих пор висит там, приклеенный к стенке.
– Ты ведь шутишь, правда? Она покачала головой.
– Слушай, ты же сидишь здесь, разве нет? Каким образом, думаешь, ты попал в эту машину? Неужели решил, что эти деляги собирались отпустить тебя за просто так? Когда я вломилась к тебе в палату, ты висел там головой вниз, голый, без сознания, привязанный к какой-то металлической стойке.
– Господи Иисусе, – проговорил Алекс.
Он провел пальцами по волосам и содрогнулся. Его волосы были омерзительно грязными – он весь был омерзительно грязен с ног до головы, покрытый смесью горячечного пота и выделений собственных сальных желез.
– Ты хочешь сказать, что ты выкрала меня из клиники? Лично ты? Господи, Джейни, неужели ты не могла подать на них в суд или сделать еще что-нибудь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54