Люди вообще-то покрыты кожей, не имеют идеально ровных линий, часто руководствуются интуицией и совсем не стерильны. Уж с нашими биологическими особенностями ничего не поделаешь. Мы, люди, не становимся машиноподобными, напротив, качества, отличающие нас от машин, кажутся наиболее многообещающими сточки зрения развития технологий.
Технология не заключается в успешной замене человеческой мысли разумом машин. Среди нас не разгуливают ни роботы, ни андроиды, пытающиеся сойти за людей. Машинам нечему нас учить. Компьютеры не маршируют по пути эволюции за главным призом – человеческим сознанием. Если нам понадобится метафора для характеристики технологического прогресса, эта никак не подойдет. Напротив, информационные сети похожи на необиологические джунгли с крошечными бессловесными тварями, проникающими в каждую нишу. Необиологическая технология подражает жизни. Большинство живых существ – это бактерии, значит, большая часть животных на Земле примитивна. Силиконовые чипы в большинстве своем действительно очень малы, тоже бессловесны, и немногое из того, что они делают, можно заметить. Технология становится меньше, незаметнее, делаясь более скрытной и более всепроникающей.
Это очень важное достижение, но его трудно охарактеризовать как «прогресс». Вряд ли можно одобрять многие его аспекты. Но большинство американцев не удосужится забивать себе мозги теорией Кевина Келли, дабы попытаться ее опровергнуть. И они сожалеют об этом ничуть не больше, чем моя дочь сожалеет о времени, которое она провела за компьютером, погружаясь в технонаркотический транс, называемый в их среде «вебсерфингом».
Американцы даже не удосуживаются сбавить темп, чтобы заметить, что происходит. Им проще, когда ситуация не поддается контролю, она им даже нравится, и они с удовольствием экспортируют ее. Пока Кевин Келли издавал журнал Wired, – а этим он занимался целых семь лет, – эмерсоновская «страна акционеров» [15] изо всех сил неслась к своему будущему, обгоняя даже его перо. Ее граждане, возможно, так никогда и не прочитают Кевина Келли, но инстинктивно поверят в его теорию значительно больше, чем в любую устаревшую в XXI веке формулу здравого смысла. Финансовая аристократия Уоллстрит была страшно шокирована соотношением цен и прибылей, не имевших ничего общего с финансовой реальностью. Она пыталась отстоять собственное понимание здравого смысла даже не семь, а семнадцать лет. Но так как финансовая реальность фактически является не реальностью, а результатом общественного договора, то и биржевой «мыльный пузырь», существовавший семнадцать лет, фактически не является «мыльным пузырем».
В сетевом мире необиологической цивилизации все рынки – «мыльные пузыри», это стакан газировки, постоянно полный пузырей. «Новая экономика» в духе Кевина Келли не обещает постоянно высоких котировок. Единственное, что в ней постоянно, – это «постоянная нестабильность». В угнетенном, обрушившемся рынке не больше здравого смысла, чем в маниакально раздутом.
Когда такой пузырь надут – все безудержно веселятся, когда же пузырь лопается – все начинают горько сожалеть о собственном энтузиазме. В действительности же ничего не остается. «Гарантии качества»? «Надежность вкладов»? Какие гарантии, какая надежность? Нестабильность Сети проникла во все ниши.
Доткомы могут скончаться в муках, но таковы и все остальные компании, компании всех сортов и разновидностей. Крупнейшие нефтяные компании, гигантские автомобилестроительные предприятия, надежнейшие горнодобывающие концерны – не важно, насколько они «аналоговые», насколько незыблемы, насколько удалены от мира цифровых данных, – все уязвимы. Их структура, их способность контролировать обстоятельства – предмет для школы XXI века, пронизанной сетями. Сети настолько же постоянны, как и железные дороги в эпоху Эмерсона. Невозможно ничего выиграть, отвергая или не признавая их. Победу в Гражданской войне в Соединенных Штатах одержала та сторона, у которой было больше железных дорог.
Новая экономика, которую Кевин Келли описывает в своей книге «Новые правила для новой экономики», ничуть не привлекательнее и не разумнее старой. Она, без сомнения, и не более «демократична», так как, хотя теперь больше людей торгуют акциями, традиционное собрание держателей акций имеет все меньше и меньше общего с происходящим в Америке. Необиологическую новую экономику, пожалуй, лучше всего понять, представив, что акул и китов с Уолл-стрит сменили вездесущие муравьи и тараканы. Это очень ново и страшно неприятно. Но очень по-американски. Можно было бы охарактеризовать это с помощью какого-нибудь технологического жаргона, но уж больно сильны здесь элементы культурной преемственности. Это во многих отношениях апофеоз Эмерсона.
Ну и хватит о месте, где наши дети могут добиться процветания. Как насчет наших культурных ценностей? Здесь вновь мы учимся у Эмерсона, провозгласившего два основных достоинства образованного человека. А именно бесстрашную приверженность божественной истине и здоровое демократическое презрение наскучившим банальностям разлагающейся аристократии.
Для моей дочери обе эти формулировки совершенно лишены смысла. Ей пришлось бы долго и упорно разъяснять их в деталях хотя бы для того, чтобы она смогла опровергнуть их.
Как и все родители, я надеюсь, что она преуспеет в будущем. Так что я бы порекомендовал ученику XXI века два новых качества: гибкость и терпимость.
Гибкость – потому что трюизмы XX века прекращают или уже прекратили свое существование. Гибкость еще и потому, что «затяжная» нестабильность будет в действительности постоянной. Постоянная нестабильность не означает немыслимый террор, страх или опасность. Ходьба тоже связана с постоянной нестабильностью, постоянным перемещением центра тяжести. Моей дочери потребовалось много времени, чтобы научиться ходить, но в этом нет ничего сверхъестественного. Теперь она настоящий эксперт.
Терпимость – потому что она может пережить все это. Тела наших детей, их первые настоящие школы и истинные источники величайшей радости познания, могут в буквальном смысле физически пережить любые культурные, коммерческие и политические перемены, которым они, скорее всего, станут свидетелями. Если «необиологические» машины «захотят» вести себя, как муравьи или мыши, это означает, что они будут и умирать, как муравьи и мыши, быстро и почти незаметно, под корой и в гуще травы. Но сильные, выносливые тела современных детей просуществуют еще довольно долгое время, даже если их навыки и взгляды на жизнь быстро устареют. Современные дети физически переживут любую моду на любую «новую» экономику, если, конечно, их не убьют.
Таким образом, проявляйте терпимость, когда правительства, институты, корпорации и целые отрасли отомрут прямо за вашей палаткой. Не стоит в ужасе восклицать, что в результате технических перемен рушится фундамент общества. Потому что такого фундамента нет. Вам он не нужен. Если вы выпрыгиваете в окно из охваченного пламенем здания благополучия собственных родителей, возможность выбора в данных обстоятельствах не слишком велика.
У цивилизации нет «золотого стандарта». А у вас нет корней – вы висите в воздухе. И жить вам предстоит, дети, в мире, склеенном воедино сетями. Любая сеть состоит из узлов и соединений. Соединения гибки и временны, в то время как узлы прочны и постоянны. Вы – это узлы, а сеть – все то, что вас окружает. Обращаться с соединениями следует чрезвычайно гибко, а с узлами – аккуратно и уважительно. Гибкость и терпение – два этих качества уместнее всего в подобных обстоятельствах. Если с вами будут обращаться аккуратно, вы переживете все, что способны понять. Ваши собственные дети могут не понять ваших ностальгических воспоминаний – отнеситесь к этому философски: вы получите ровно столько, сколько сами отдали.
Позвольте мне закончить эту главу, школьную главу, как учитель заканчивает учебный год, – возвышенной проповедью. О, дети, школа скучна – я это знаю. Но не стоит путать отупляющую рутину школьных дисциплин с процессом познания. Если вам удастся, в меру пошумев, все же окончить школу и не угодить в тюрьму, вам придется много учиться и за ее стенами. Вы, скорее всего, преуспеете, узнав много нового о том, о чем пока не пишут контрольных и не защищают дипломных работ. И если вы обнаружите, что учитесь чему-то необычному и вас это не тяготит, напротив, вы с удовольствием, час за часом, безболезненно впитываете в себя это, – мой вам совет – поищите себе там работу. Если рабочих мест там пока нет, попробуйте попросту их создать. Множество ваших современников именно так и поступит. Обязательно найдите время поучиться у них, так же как и у самых обычных старикашек.
Люди XXI века будут учиться всю жизнь – это и проклятие, и благословение. Можно небезосновательно заявить, что есть что-то недостойное и унизительное, когда взрослые люди вынуждены постоянно учиться. Вот вы и оказались в собственном будущем, сгорбившись над клавиатурой, в мире часто охватываемых паникой, обладающих массой причуд и не поддающихся контролю сетей. Постоянная учеба – своего рода наркотик. Все довольно смиренно, тихо и скромно. Вы не станете гомеровским героем, мусульманским святым или сверхчеловеком Ницше. Гибкость и терпение – не присущие героям качества. Скорее они подойдут мышам в валежнике, крошечным млекопитающим, ползающим в джунглях гигантских машин.
Но машины в вашем будущем не станут титанами. Машины – муравьи. Машины гораздо недолговечнее вас. Они не становятся больше, они становятся все более похожими на микробов. Если вы хотите стать титаном, все в ваших руках.
Сцена третья
Любовник
А затем любовник,
Вздыхающий, как печь, с балладой грустной
В честь брови милой.
Сердце забилось сильнее, как только я приступил к этой главе. К влюбленным неравнодушен весь мир. Ничего не поделаешь – нас трогает полное страсти дыхание. Да еще и навязчивая идея воспеть бровь милой, вызывающая снисходительную усмешку.
Романтическая любовь – лучший пример «философии плоти», потребности заключенных в тела разумов определить наше место во Вселенной. Когда мы влюблены, нам улыбаются луна и звезды с неба. Любая услышанная по радио песня созвучна нашим переживаниям. Ножки пианино кажутся сексапильными. Мы молимся брови, словно именно эта часть тела сыграла решающую роль в нашем выборе.
В XIX веке художественный критик Джон Рескин выдвинул очень интересную теорию «патетического заблуждения». Мы, люди, впадаем в «патетическое заблуждение», когда переносим свои чувства на символические объекты внешнего мира. «Патетика заблуждения» проявляется в противоречии между силой бушующих у нас внутри страстей и совершенно нейтральными явлениями окружающей действительности. Самый яркий пример Рескина – мертвая девушка в лодке. «Ее везли по разбивающимся в пену волнам – по жестокой клубящейся пене». Горе утраты настолько подавило влюбленного, что даже морская пена становится ритуальной: клубящаяся пена жестока.
«Патетическое заблуждение» было и остается заблуждением, так как, хотя влюбленные необыкновенно восприимчивы ко всему на свете, физический мир совершенно нейтрален. Материальный мир – это мертвая глина; он, подобно мертвой девушке в лодке, просто не может отзываться на наши чувства и удовлетворять наши потребности.
Или, по крайней мере, так было прежде. Джон Рескин – выдающийся теоретик искусства XIX века, но сейчас не его время. Гораздо более современной фигурой, полностью подходящей для XXI века, является профессор Нейл Гершенфельд из Лаборатории медиа Массачусетского технологического института. В 1999 году профессор Гершенфельд опубликовал наделавшую немало шума книгу «Когда вещи начинают думать».
В футуристической лаборатории кибернетизации физических объектов Гершенфельда окружающие нас мертвые вещи действительно могут удовлетворять желания человека, отвечая на его чувства. Словно весь окружающий мир неожиданно возлюбил влюбленного. Ботинки, шляпы, кирпичи, молочные бутылки, холодильник, раковина, телефон – все имеет встроенный чип и все обладает памятью. Когда вещи начинают думать, «патетическое заблуждение» перестает быть заблуждением.
В результате «повсеместной компьютеризации» вашим возлюбленным становится весь мир! Биты информации соблазняют атомы и сладострастно сливаются с ними! Мертвая глина содрогается в конвульсиях, открываются глаза-камеры и уши-микрофоны! То, что когда-то было холодным «интерфейсом», становится прекрасным, облаченным в плоть, сексуальным «интерактивом».
Так что, несмотря на разделяющие их столетия, у Гершенфельда и Рескина есть общая тема – теснейшая связь с материальным. Повсеместная компьютеризация – это «патетическое заблуждение» Рескина в мире высоких технологий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Технология не заключается в успешной замене человеческой мысли разумом машин. Среди нас не разгуливают ни роботы, ни андроиды, пытающиеся сойти за людей. Машинам нечему нас учить. Компьютеры не маршируют по пути эволюции за главным призом – человеческим сознанием. Если нам понадобится метафора для характеристики технологического прогресса, эта никак не подойдет. Напротив, информационные сети похожи на необиологические джунгли с крошечными бессловесными тварями, проникающими в каждую нишу. Необиологическая технология подражает жизни. Большинство живых существ – это бактерии, значит, большая часть животных на Земле примитивна. Силиконовые чипы в большинстве своем действительно очень малы, тоже бессловесны, и немногое из того, что они делают, можно заметить. Технология становится меньше, незаметнее, делаясь более скрытной и более всепроникающей.
Это очень важное достижение, но его трудно охарактеризовать как «прогресс». Вряд ли можно одобрять многие его аспекты. Но большинство американцев не удосужится забивать себе мозги теорией Кевина Келли, дабы попытаться ее опровергнуть. И они сожалеют об этом ничуть не больше, чем моя дочь сожалеет о времени, которое она провела за компьютером, погружаясь в технонаркотический транс, называемый в их среде «вебсерфингом».
Американцы даже не удосуживаются сбавить темп, чтобы заметить, что происходит. Им проще, когда ситуация не поддается контролю, она им даже нравится, и они с удовольствием экспортируют ее. Пока Кевин Келли издавал журнал Wired, – а этим он занимался целых семь лет, – эмерсоновская «страна акционеров» [15] изо всех сил неслась к своему будущему, обгоняя даже его перо. Ее граждане, возможно, так никогда и не прочитают Кевина Келли, но инстинктивно поверят в его теорию значительно больше, чем в любую устаревшую в XXI веке формулу здравого смысла. Финансовая аристократия Уоллстрит была страшно шокирована соотношением цен и прибылей, не имевших ничего общего с финансовой реальностью. Она пыталась отстоять собственное понимание здравого смысла даже не семь, а семнадцать лет. Но так как финансовая реальность фактически является не реальностью, а результатом общественного договора, то и биржевой «мыльный пузырь», существовавший семнадцать лет, фактически не является «мыльным пузырем».
В сетевом мире необиологической цивилизации все рынки – «мыльные пузыри», это стакан газировки, постоянно полный пузырей. «Новая экономика» в духе Кевина Келли не обещает постоянно высоких котировок. Единственное, что в ней постоянно, – это «постоянная нестабильность». В угнетенном, обрушившемся рынке не больше здравого смысла, чем в маниакально раздутом.
Когда такой пузырь надут – все безудержно веселятся, когда же пузырь лопается – все начинают горько сожалеть о собственном энтузиазме. В действительности же ничего не остается. «Гарантии качества»? «Надежность вкладов»? Какие гарантии, какая надежность? Нестабильность Сети проникла во все ниши.
Доткомы могут скончаться в муках, но таковы и все остальные компании, компании всех сортов и разновидностей. Крупнейшие нефтяные компании, гигантские автомобилестроительные предприятия, надежнейшие горнодобывающие концерны – не важно, насколько они «аналоговые», насколько незыблемы, насколько удалены от мира цифровых данных, – все уязвимы. Их структура, их способность контролировать обстоятельства – предмет для школы XXI века, пронизанной сетями. Сети настолько же постоянны, как и железные дороги в эпоху Эмерсона. Невозможно ничего выиграть, отвергая или не признавая их. Победу в Гражданской войне в Соединенных Штатах одержала та сторона, у которой было больше железных дорог.
Новая экономика, которую Кевин Келли описывает в своей книге «Новые правила для новой экономики», ничуть не привлекательнее и не разумнее старой. Она, без сомнения, и не более «демократична», так как, хотя теперь больше людей торгуют акциями, традиционное собрание держателей акций имеет все меньше и меньше общего с происходящим в Америке. Необиологическую новую экономику, пожалуй, лучше всего понять, представив, что акул и китов с Уолл-стрит сменили вездесущие муравьи и тараканы. Это очень ново и страшно неприятно. Но очень по-американски. Можно было бы охарактеризовать это с помощью какого-нибудь технологического жаргона, но уж больно сильны здесь элементы культурной преемственности. Это во многих отношениях апофеоз Эмерсона.
Ну и хватит о месте, где наши дети могут добиться процветания. Как насчет наших культурных ценностей? Здесь вновь мы учимся у Эмерсона, провозгласившего два основных достоинства образованного человека. А именно бесстрашную приверженность божественной истине и здоровое демократическое презрение наскучившим банальностям разлагающейся аристократии.
Для моей дочери обе эти формулировки совершенно лишены смысла. Ей пришлось бы долго и упорно разъяснять их в деталях хотя бы для того, чтобы она смогла опровергнуть их.
Как и все родители, я надеюсь, что она преуспеет в будущем. Так что я бы порекомендовал ученику XXI века два новых качества: гибкость и терпимость.
Гибкость – потому что трюизмы XX века прекращают или уже прекратили свое существование. Гибкость еще и потому, что «затяжная» нестабильность будет в действительности постоянной. Постоянная нестабильность не означает немыслимый террор, страх или опасность. Ходьба тоже связана с постоянной нестабильностью, постоянным перемещением центра тяжести. Моей дочери потребовалось много времени, чтобы научиться ходить, но в этом нет ничего сверхъестественного. Теперь она настоящий эксперт.
Терпимость – потому что она может пережить все это. Тела наших детей, их первые настоящие школы и истинные источники величайшей радости познания, могут в буквальном смысле физически пережить любые культурные, коммерческие и политические перемены, которым они, скорее всего, станут свидетелями. Если «необиологические» машины «захотят» вести себя, как муравьи или мыши, это означает, что они будут и умирать, как муравьи и мыши, быстро и почти незаметно, под корой и в гуще травы. Но сильные, выносливые тела современных детей просуществуют еще довольно долгое время, даже если их навыки и взгляды на жизнь быстро устареют. Современные дети физически переживут любую моду на любую «новую» экономику, если, конечно, их не убьют.
Таким образом, проявляйте терпимость, когда правительства, институты, корпорации и целые отрасли отомрут прямо за вашей палаткой. Не стоит в ужасе восклицать, что в результате технических перемен рушится фундамент общества. Потому что такого фундамента нет. Вам он не нужен. Если вы выпрыгиваете в окно из охваченного пламенем здания благополучия собственных родителей, возможность выбора в данных обстоятельствах не слишком велика.
У цивилизации нет «золотого стандарта». А у вас нет корней – вы висите в воздухе. И жить вам предстоит, дети, в мире, склеенном воедино сетями. Любая сеть состоит из узлов и соединений. Соединения гибки и временны, в то время как узлы прочны и постоянны. Вы – это узлы, а сеть – все то, что вас окружает. Обращаться с соединениями следует чрезвычайно гибко, а с узлами – аккуратно и уважительно. Гибкость и терпение – два этих качества уместнее всего в подобных обстоятельствах. Если с вами будут обращаться аккуратно, вы переживете все, что способны понять. Ваши собственные дети могут не понять ваших ностальгических воспоминаний – отнеситесь к этому философски: вы получите ровно столько, сколько сами отдали.
Позвольте мне закончить эту главу, школьную главу, как учитель заканчивает учебный год, – возвышенной проповедью. О, дети, школа скучна – я это знаю. Но не стоит путать отупляющую рутину школьных дисциплин с процессом познания. Если вам удастся, в меру пошумев, все же окончить школу и не угодить в тюрьму, вам придется много учиться и за ее стенами. Вы, скорее всего, преуспеете, узнав много нового о том, о чем пока не пишут контрольных и не защищают дипломных работ. И если вы обнаружите, что учитесь чему-то необычному и вас это не тяготит, напротив, вы с удовольствием, час за часом, безболезненно впитываете в себя это, – мой вам совет – поищите себе там работу. Если рабочих мест там пока нет, попробуйте попросту их создать. Множество ваших современников именно так и поступит. Обязательно найдите время поучиться у них, так же как и у самых обычных старикашек.
Люди XXI века будут учиться всю жизнь – это и проклятие, и благословение. Можно небезосновательно заявить, что есть что-то недостойное и унизительное, когда взрослые люди вынуждены постоянно учиться. Вот вы и оказались в собственном будущем, сгорбившись над клавиатурой, в мире часто охватываемых паникой, обладающих массой причуд и не поддающихся контролю сетей. Постоянная учеба – своего рода наркотик. Все довольно смиренно, тихо и скромно. Вы не станете гомеровским героем, мусульманским святым или сверхчеловеком Ницше. Гибкость и терпение – не присущие героям качества. Скорее они подойдут мышам в валежнике, крошечным млекопитающим, ползающим в джунглях гигантских машин.
Но машины в вашем будущем не станут титанами. Машины – муравьи. Машины гораздо недолговечнее вас. Они не становятся больше, они становятся все более похожими на микробов. Если вы хотите стать титаном, все в ваших руках.
Сцена третья
Любовник
А затем любовник,
Вздыхающий, как печь, с балладой грустной
В честь брови милой.
Сердце забилось сильнее, как только я приступил к этой главе. К влюбленным неравнодушен весь мир. Ничего не поделаешь – нас трогает полное страсти дыхание. Да еще и навязчивая идея воспеть бровь милой, вызывающая снисходительную усмешку.
Романтическая любовь – лучший пример «философии плоти», потребности заключенных в тела разумов определить наше место во Вселенной. Когда мы влюблены, нам улыбаются луна и звезды с неба. Любая услышанная по радио песня созвучна нашим переживаниям. Ножки пианино кажутся сексапильными. Мы молимся брови, словно именно эта часть тела сыграла решающую роль в нашем выборе.
В XIX веке художественный критик Джон Рескин выдвинул очень интересную теорию «патетического заблуждения». Мы, люди, впадаем в «патетическое заблуждение», когда переносим свои чувства на символические объекты внешнего мира. «Патетика заблуждения» проявляется в противоречии между силой бушующих у нас внутри страстей и совершенно нейтральными явлениями окружающей действительности. Самый яркий пример Рескина – мертвая девушка в лодке. «Ее везли по разбивающимся в пену волнам – по жестокой клубящейся пене». Горе утраты настолько подавило влюбленного, что даже морская пена становится ритуальной: клубящаяся пена жестока.
«Патетическое заблуждение» было и остается заблуждением, так как, хотя влюбленные необыкновенно восприимчивы ко всему на свете, физический мир совершенно нейтрален. Материальный мир – это мертвая глина; он, подобно мертвой девушке в лодке, просто не может отзываться на наши чувства и удовлетворять наши потребности.
Или, по крайней мере, так было прежде. Джон Рескин – выдающийся теоретик искусства XIX века, но сейчас не его время. Гораздо более современной фигурой, полностью подходящей для XXI века, является профессор Нейл Гершенфельд из Лаборатории медиа Массачусетского технологического института. В 1999 году профессор Гершенфельд опубликовал наделавшую немало шума книгу «Когда вещи начинают думать».
В футуристической лаборатории кибернетизации физических объектов Гершенфельда окружающие нас мертвые вещи действительно могут удовлетворять желания человека, отвечая на его чувства. Словно весь окружающий мир неожиданно возлюбил влюбленного. Ботинки, шляпы, кирпичи, молочные бутылки, холодильник, раковина, телефон – все имеет встроенный чип и все обладает памятью. Когда вещи начинают думать, «патетическое заблуждение» перестает быть заблуждением.
В результате «повсеместной компьютеризации» вашим возлюбленным становится весь мир! Биты информации соблазняют атомы и сладострастно сливаются с ними! Мертвая глина содрогается в конвульсиях, открываются глаза-камеры и уши-микрофоны! То, что когда-то было холодным «интерфейсом», становится прекрасным, облаченным в плоть, сексуальным «интерактивом».
Так что, несмотря на разделяющие их столетия, у Гершенфельда и Рескина есть общая тема – теснейшая связь с материальным. Повсеместная компьютеризация – это «патетическое заблуждение» Рескина в мире высоких технологий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39