Ископаемое страшилище. Человеко-ящер. Он
был мертв и неуловимо-жалок. Канцелярская папка с тесемками - белая,
расплющенная - как-то нелепо торчала у него под мышкой, и на гладкой
поверхности ее пламенело фломастером: "О Корецком И.М.". А немного пониже:
"Белогорову", - то есть мне. Я шарахнулся. Никакая это была не игра.
Деревянный Ковчег еле слышно поскрипывал уключинами. Замыкалось
пространство, и прямо из воздуха прорастали неожиданные колючки. Время
действительно ходило по кругу. Повторялось каждое событие, каждый неловкий
шаг. Вот почему здесь такая чудовищная крапива. Больше нигде нет такой
крапивы. Только здесь. Потому что крапива не чувствует хода времени. И вот
почему здесь такие чудовищные насекомые, у которых - пурпурные глаза и
холодная лимфа, вытекающая из члеников. Потому что насекомые тоже не
чувствуют хода времени. И вот почему здесь такие люди - зомби с мозгами из
костей и тряпок. Люди - прежде всего. Мысли их упорядочены и предначертаны
свыше. Радости их ограничены и заранее утверждены. Жизнь их от рождения до
смерти запечатлена в бумажных скрижалях. Скучно влачатся они по
параграфам, даже не подозревая, что уже занесена печать, и что высыхают
уже чернила на резолюции, возвещающей полный мрак. Нет дорог из этого
города. Все дороги приводят обратно. Нет над этим городом неба. Вместо
неба - сучковатое дубовье. И еще нет в этом городе милосердия. Потому что
милосердие непостижимо для волосатых зомби. Кренятся остроконечные заборы,
как живая, разворачивается заржавевшая проволока перед домом в Горсти,
опрокидывается черно-белая _к_а_р_у_с_е_л_ь_, и нельзя удержать ее
выгибающимися резиновыми пальцами. Я и не собираюсь удерживать. Я -
слабый, слабый, слабый человек. Я хочу быть, - _к_а_к _в_с_е_. Отомкнулись
зафанеренные дверцы шкафа, и мохнатые серые хлопья, переламываясь,
вылетели изнутри. Омерзительно пахнуло затхлостью. Я вываливал прямо на
пол твердокаменную слежалость бумаг, у которых уже пожелтели обрезы. Пачек
было великое множество. Обе секции. До потолка. Рассыпающиеся страницы,
словно бабочки, непрерывно махали крыльями. Сладкой моросью спадала
пыльца. К счастью, шеф никогда ничего не выбрасывает. Никогда. Ничего. Я
ужасно торопился. Стрекотала за стеною пишущая машинка, и крутился
пулеметный треск спичек на лестнице. Раздавалось, как обычно: А он? - Ну,
конечно, присел, зажмурился. - А она? - Ка-ак дюбнет его утюгом по
макушке. - А он? - "Что ты делаешь, дорогая"?!.. - А она? - "Получай свой
Нью-Йорк"!.. - Приглушенный горбатый смех. Кашель и мгновенная
нецензурщина. Вероятно, травили анекдоты. В это время всегда травят
анекдоты. Середина рабочего дня. Затишье. Холодок сползал у меня по спине.
Больше всего я боялся, что кто-нибудь войдет. Ключ торчал в дверях, но,
по-моему, они не были закрыты. Безобразная тупая туша, как обвал,
придавила створки. Может быть, это к лучшему. Не хватало, чтобы меня здесь
застали. Интересно, какое сегодня число? По нечетным у нас летучка.
Наплевать! Остриями полуботинок я расшвыривал макулатурный компост. Пачки
нехотя лопались, и из них вытекал предостерегающий змеиный шорох. Солнце
палило невыносимо. Я отчетливо слышал, как переговариваются на лестнице
курильщики, собираясь в пивбар, и одновременно из окна между стенкою и
дверцами шкафа видел страшную пузатую земляную площадь, над булыжником
которой разметалась оцепеневшая крапива. Одинокий зомби как-то очень
скучно пересекал ее, волоча подошвы, и костлявые прямые руки его висели,
точно перебитые железом. А на черепе трепетала полуметровая стрекоза.
Видимо, обедала. _О_с_т_а_н_о_в_ есть _о_с_т_а_н_о_в_. Я едва не сплюнул.
Полки в шкафу зияли деревянной пустотой. Золотилась пыль над бумажным
развалом, и блестела кнопка посередине стола. Значит, шеф ничего не
получал? Старый дурак! Ничего не получал. Я не мог пропустить конверта.
Мятый такой конверт. Захватанный. С фиолетовым почтовым штемпелем.
Заказной. Увесистый. Точно бомба. Я бы его заметил. Единственное мое
спасение. Значит, не получал. Стиснув зубы, чтобы не застонать, я
выдергивал папку, зажатую под мышкой у бегемота. Папка, естественно, не
шла. Я, как гномик, упирался коленом. Кожа на брюхе скользила, и сиреневые
складки углублялись в нее. От лоснящихся боков поднимался пар. Веки у шефа
подрагивали. - Ты - слабый, слабый, слабый человек, - бормотал он. Будто в
обмороке. Глаз не открывал. Пахло тиной и гниющими водорослями. Мне уже
было все равно. Я нетерпеливо оборвал тесемки: "Дело жизни и смерти...
Обращаюсь к тебе, потому что... Травля, шантаж, угрозы... То же -
секретарь горкома... Если еще существует порядочность... Умоляю... Во имя
дружбы... Никогда... Опасаюсь физической расправы"... - В общем, - вопль,
смятение. Судороги червяка. Тоненький листочек трепыхался у меня в руках.
Мне казалось, что я слышу голос редактора - безнадежный и задыхающийся,
вижу его отечные щеки, отливающие желтизной, мягкие болезненные вдавления
на лбу. Это было письмо Черкашина к шефу. Две недели назад. Вечность.
Значит, моего отправления шеф все-таки не получал. Хронос! Хронос! Ковчег!
Я с размаху пнул круглую коричневую ступню, низ которой был облеплен
бумагой. Мне хотелось завыть. Что-то чмокнуло у бегемота внутри, и по
всему туловищу пробежала быстрая волна сокращений. Шеф вдруг зашевелил
тумбообразными ногами. - В чем, собственно, дело? - неприязненно спросил
он. - Почему такой развал? Мусор перед носом. Помойка. Ты здесь игрища
устраиваешь, что ли? Между прочим, где мой любимый стул? Нет моего
любимого стула! Р-р-распустились, мер-р-рзавцы, мебель ломаете!.. -
Неуклюже сел и облизал недоеденную траву с морды. - Что тебе надо? Зачем
ты явился? Твое место не здесь. Иди работай! Без тебя тут - всего хватает!
- Он крутил продолговатой мясистой башкой. Влажно хлюпали ноздри,
пропуская дыхание. Колыхался живот, и толстенные валики жира
образовывались на шее. - Документы, - в упор сказал я. - Какие документы?
- По делу Корецкого. - Не понимаю. - Бандероль. - Ну и что? -
Восемнадцатого августа. Вот квитанция. - Шеф, обнюхивая подмышки, еле
покосился на нее. - Убери свою фитюльку. - Почему? - спросил я. - Потому
что выбрось! - Он внезапно чихнул, и квитанция вылетела из моей руки.
Неожиданный сквозняк подхватил ее. Будто призрачные, заколебались стены.
Медленно прошелестело на полу. Свет мигнул. - Документы надо уничтожить, -
сказал я. - Надо уничтожить документы: точка возмущения исчезнет, вариация
будет ликвидирована, пропадет давление, я не собираюсь за вас
расплачиваться, я хочу быть - _к_а_к _в_с_е_. - Кажется, я кричал. Не
знаю. Шеф впервые поднял красные звериные глаза, где метались кипящие
искры. - Только на меня не рассчитывай, - предупредил он. - Уничтожить!
Уничтожить - это проще всего. Ситуация в стране неясная. Видимо, идет
грандиозный раздрай. Ты газеты хоть немного читаешь? _У_б_и_р_а_ю_т_,
по-видимому, и тех и других. Вероятно, прет какой-то локомотив. Ты как
хочешь, а я на рельсы не лягу. - Шеф недобро сощурился. Из-под нижней губы
его торчали клыки. - Что ты смотришь на меня? - спросил он. - Бей! Бей и
уходи отсюда! - А куда? - поинтересовался я. - Шеф опять мотнул головой, и
одновременно в дверь коротко и деликатно постучали: Валентин Сергеевич,
вас там спрашивают... - Интонация была кисло-приторная. Вероятно,
Маргарита. Маргарита везде успеет. - Ну, дождались, - обреченно сказал
шеф. - Это за вами? - За мной. - Он вскочил с необычайной легкостью. -
Чтоб тебя так!.. Видишь, у меня рук нету?!.. - Пыльный тяжелый рулон
опрокинулся из хозяйственного закутка, - во все стороны прыснули глянцевые
тараканы, и покатилась медная крышечка от чернильницы. Я едва успел
отскочить. - Поднимай, поднимай!.. - закричал шеф. Рулон был мятый,
исключительно неудобный. Он все время сворачивался обратно. Сильно мешали
пачки бумаг, разъезжающиеся под ногами. Шеф топтался, как башенный кран. В
крохотном кабинетике ему было не развернуться. Где-то очень далеко
стрекотала машинка. Ручка на дверях осторожно перемещалась: Валентин
Сергеевич, к вам двое мужчин... - Было ясно, что Маргарита просто так не
отстанет. _О_с_т_а_н_о_в_ есть _о_с_т_а_н_о_в_. Шефу теперь придется
несладко. Чрезвычайно несладко. Туго придется. Хорошо еще, что дверь
заперта. Значит, дверь все-таки заперта? Впрочем, это ничего не меняет. Я
поставил неказистую табуретку, вынутую из-под стола, и, раскачиваясь,
кое-как вскарабкался на нее. Табуретка очень опасно поскрипывала.
Вероятно, вылезли шипы. Шеф протягивал мне снизу твердолистый конец
рулона. А в зубах у него уже был молоток. Я ударил, и мышиным шорохом
потекла штукатурка внутри стены. Перекрытия были очень старые. Еще
довоенные. - Крепче, крепче! - приговаривал шеф, обдирая боками углы. Он
натужно пыхтел и подсовывался грушевидными ноздрями. Прямо под молоток.
Так бы ему и залепил! Я ловил равновесие, опираясь локтем о шкаф. Я боялся
упасть. Упаду, тогда - все. Мускулы одеревенели. Здоровенные гвозди
входили, как в масло. - Валентин Сергеевич... - проникал снаружи
надоедливый кислый голос. Маргарита не успокаивалась. Я ударил в последний
раз и автоматически спрыгнул, чуть не перевернувшись вместе с табуреткой.
Дело было сделано. Транспарант висел вкривь и вкось, по периметру огибая
кабинет, серебристые шляпки оттягивали его зигзагом, верхняя кромка ужасно
пузырилась, а один конец, не поместившись, просто болтался в воздухе, - но
он все-таки висел, и большие печатные буквы возвещали с малинового
полотна: "Партия - наш рулевой!" - Вот теперь мы в безопасности, -
удовлетворенно сказал шеф. - Только немного кривовато, как ты думаешь? -
Обойдется, - ответил я. - И над дверью остается какая-то щель. -
Небольшая, - ответил я. - Если - щель, то _о_н_и_ могут сюда просочиться,
- озабоченно сказал шеф. - Ну и наплевать, - сказал я. - Наплевать? -
спросил шеф. - Наплевать! - сказал я. И отбросил молоток, потому что мне
действительно было наплевать на все на свете.

Мотоциклы шли лавой. Как ревущие дьяволы. Одинаковой гордой марки.
Одного темно-красного цвета. Цвета крови. Это называлось - Кагал. Если -
шестеро в ряд. Будто шесть пулеметов. Глушители у них были сняты.
Извергался вонючий дым. Улица была узка для них. Но они благородно
пренебрегали. Раскаленные бока их касались друг друга. Механический грохот
и треск. И сверкающий выгнутый никель деталей. Черные кожаные куртки. Очки
- в половину лица. Одинаковость. Сила. Натиск. Из витрины-окна было видно,
как они, вырастая в размерах, бодро выскочили на площадь и рассыпались
шестернею веера - точно вкопанные, замерев у тротуара. Одновременно.
Кажется, дрогнуло само здание. - Не смотри на них, - возбужденно прошипел
Карась. - Почему? - Потому что они этого не любят...
Первым возник Коротышка, рыжий и конопатый. Стриженный под колючий
бобрик. Со стоячим воротником. Очень плотный. Квадратный. На расставленных
утиных лапах. А за ним - еще пятеро. Команда. Тоже - стриженые, наклонив
черепа. Вероятно, комсомольцы. Жутковатая окаменелость распространилась от
них. Будто паралич. - В очередь! - пискнул кто-то.
Коротышка поднял палец:
- Ветеран, - снисходительно обронил он. Переваливаясь, подошел к
раздаче - оттеснив стоящего: Вале наше почтение. Шесть комплектов! На
шестерых. - Обернулся и вытаращил глаза, крашенные изнутри небесной
голубизной: Шьто?.. Удостоверение показать?.. - Граждане за барьером зябко
подобрались. Коротышка подождал неприязненную секунду и махнул
подскочившему сзади верзиле, у которого на щеке была нарисована стрелка.
Стрелка и неровный кружочек. Черной липучей краской. - Забирай! - А другой
верзила, шевеля на лице угрями, изогнулся перед столиком у засохшей
пальмы:
- Извините, пожалуйста, вас тут не сидело...
На мизинце у него покачивались очки. Три дородные женщины в открытых
платьях, только что ожесточенно болтавшие, вдруг зажглись пятнами и начали
синхронно вставать, прижимая раздутые сумочки к груди.
- Не туда, - так же вежливо объяснил верзила. Растопырившись, словно
клоун, показал рукою на выход. - Во-он в ту сторону...
Все три женщины засеменили на улицу. Тогда верзила непринужденно
уселся, ощущая внимание, и задрал нескладную ногу - на ногу:
- Офици-янт!..
А пока образовавшаяся посудомойка убирала со стола, бормоча что-то
неодобрительное, выщелкнул из пачки длинную тонкую сигарету.
- Не смотри на них, - опять прошептал Карась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36