— Кто ж другой, все наперечет — вы, ночники, Терминатор. Больше никого.
— Есть кто-то еще, Петр…
— Бабьи сказки, — подключилась Норма из спального отделения. Она проснулась под наш разговор и тут же приняла участие в диспуте. — Я тоже слышала эти басенки у Крамера. А разобраться — обычные аварии, просто разучились и летать, и строить самолеты.
Теперь мы шли под уклон, да так, что приходилось притормаживать. Норма выбралась из спального мешка.
— Словом, — суммировал я, — если раньше к Южному полюсу таскали туристов на «боингах», то здесь, скорей всего, будут на собаках.
— Да еще сквозь патрули ночников, — добавила Норма и всмотрелась пристально в снежную долину.
— И скоро там наша очередная палатка?
Снег и снег. Никакой складской палатки с припасами пока что не видать. Мы прокатили еще километров семь чистой, нетронутой целиною и решили стать на ночлег. Погода стояла совершенно ясная, и я смог бы обновить свои недавние познания в астрономии, да только свет полной луны в зените забивал звездный фон до слабой белесоватости. Я поставил снегоход в укрытие между небольшими округлыми холмиками: в случае внезапной непогоды нас прикрывало бы от прямых потоков ветра и нельзя было бы снести шквалом; кроме того, я все еще опасался патрульных крейсеров. Мы наскоро соорудили ужин из концентратов, и Наймарк, поглощая бобы со свининой, заметил:
— Чем выгодно отличается край ночников от Солнечной стороны, так это потрясающим изобилием воды. Это теперь и в самом деле основное богатство. Из-за нее войны, трения — а ведь, если вдуматься, ее здесь миллионы кубических километров!
Норма как раз ставила на плиту ведро со снегом — небольшой частью этих миллионов, — чтобы натопить воды для наших нужд. Она поддакнула:
— В доброе старое время так вели себя арабские шейхи, сидючи на нефти…
— А стань завтра ценностью песок, уж южане бы его тоже небось на вес золота…
Но мою мысль прервал Наймарк, заглянув в проталину окна:
— О! Галакси всходит… Никогда не могу смотреть на это равнодушно.
А я так наоборот. Сколько мне ни приходилось видеть пролет этой крохотной снежинки, когдa не было пурги и тумана, конечно, я лишь сперва обалдевал от ее хрупкой нездешней (и в то же время такой здешней, земной красоты), но потом опять привычно переводил внимание на дорогу. А Галакси плыл, три раза за день он пересекал небосвод, иногда (особенно когда было видно с ребра) теряясь среди ярких звезд, и жутко было подумать, что перед нами лишь огромная братская могила, вроде «Титаника», описывающая круги над нещадно изуродованной землей. Словом, меня это, напротив, угнетало.
В тот вечер — условный, совершенно заурядный к тому же вечер, не ознаменованный никакими потерями либо находками, мы улеглись как обычно — Наймарк в левом, я с Нормой в правом краю отсека — и почти сразу погрузились в сон. Часу в третьем ночи, опять же условно, я вдруг проснулся, как от толчка, от ощущения, что Нормы нет рядом. Машинально я еще пошарил по пустому меху спального мешка — в самом деле, Нормы не было ни здесь, ни на сиденьях.
Наскоро напялив комбинезон, я выпрыгнул из машины наружу. Цепочка глубоких следов уходила за ближний холмик, отчетливо видная на искрящейся под луной ровной поверхности снега. Забыв даже прихватить оружие, я помчался по следам, охваченный слепой паникой… и тут из-за холмика появилась она, Норма, целая и невредимая, и, слегка вздрагивая — от холода, что ли? — быстро подошла ко мне.
— Где ты была? — спросил я для проформы, с чувством огромного облегчения.
— Так, выходила по надобности… Что, уже нельзя? — Она улыбалась, но глаза горели каким-то настороженным блеском, это заметно было даже впотьмах. — Идем в кабину, я хочу спать…
— Иди, я сейчас.
— Давай поскорее, я замерзла…
Я проследил, как она вскарабкалась в снегоход, и прошел дальше по цепочке следов. За холмиком мне открылось нечто странное: в середине площадки, диаметром метра в два, лежало, парило идеально круглое озерцо талой воды, в зеркальной черной поверхности которого отражались звезды. Именно к озерцу и вели следы.
Ошеломленный, я огляделся вокруг — обычная снеговая равнина, залитая луной, нигде больше нет и в помине никаких проталин, да и эта быстро подергивалась ледком. И тут я заметил боковым зрением что-то движущееся — низко над контуром снеговой равнины дрейфовала, стремительно ускоряя движение, светлая точка.
Я вглядывался до рези в глазах, забыв о холоде. Точка достигла крайнего тороса в гряде и вдруг резким броском ушла вверх, в зенит, пропала, растворилась среди массы звезд!
Я перевел дыхание, спустился к озерцу по следам Нормы, для чего-то погрузил пальцы в воду — да, уже появился игольчатый, тончайший ледок — и вернулся в снегоход. У меня не было никакой версии события, а спросить Норму я почему-то не решался, тем более что она уже заснула или притворялась спящей. Я решил отложить расследование на утро.
Но условным утром мы проснулись под дикий вой метели, нарастившей вокруг нас целые барханы из ледяной крупы. Ясное дело, никаких следов озерца при таких обстоятельствах нельзя было обнаружить, а спросить Норму напрямик я не решался, почему-то уверенный, что правды она не скажет.
Она сама несколько раз глянула на меня испытующе, но тоже ничего не поведала. Так незримой чертою пролегла между нею и мной эта ночная необъяснимость, эта тайна.
Мы позавтракали, я забрался в кресло водителя, пошевелил рычагами, и мы потихоньку двинулись, рассекая снежную муть, по приборам, ибо видимости не было никакой. Снег и снег…
18
— Так это и есть тот самый прославленный Скалистый барьер?
Наймарк со страхом глядел вниз, в бездну, что открылась вдруг перед нами, будто наполненная синей мглой. Мне и Норме это зрелище тоже не добавляло бодрости: насколько мог видеть глаз, полукилометровой высоты обрыв тянулся широкий излучиной с востока на запад (опять же условно), кромсая безупречно плоскую снежную равнину плоскогорья неряшливыми, бесформенными уступами скал и причудливым узором разбегающихся от края обрыва трещин.
Так вот ради чего мы ползали по тренажерам, словно мухи, вот для какой цели суровый Португал заставлял нас в любом случае первым грузить скалолазное оборудование, все эти кошки да крючки, — в предвидении этого колоссального обрыва…
И какими же жалкими показались они нам теперь, перед глянцевой ледовой стеной с вкраплениями исполинских скал!
— Спускаться, говорят, еще труднее, чем идти вверх, — заметила Норма серьезным голосом. Я же понимал одно — теперь нам придется навсегда оставить здесь, над обрывом, наше последнее надежное пристанище — снегоход, который катил нас безропотно через всю ледовую равнину вот уже три недели, от склада к складу, в пургу и ясную погоду, по обветренному насту, по голому льду, по рыхлому свежевыпавшему снегу… Я похлопал его по еще теплому радиатору и пошел собирать пожитки.
— Что ж, это последнее серьезное препятствие, а дальше мы сразу в бывшей Кении. Пара лыжных переходов — и клиника, если мы, конечно, не промахнемся километров на двадцать!
Наймарк шутил вымученно: его потрясла эта пропасть, которую тоже необходимо ведь как-то одолеть. Норма держалась лучше, но и она была под впечатлением.
— Выше голову! — подбодрил я их. — Кто сказал, что нам надо спускаться именно с этой стремнины, а не, скажем, вон по той пологой расселине? Да и вообще, не очень-то доверяйте этим альпинистским догмам — спуск труднее подъема, например. Я так себе не представляю вообще, как можно взбираться вверх по этой глади…
— А как спускаться — представляешь? — спросила Норма.
— В принципе, да. Закрепляешь верхний конец страховочного линя, спускаешься по нему, снимаешь линь с крюка, закрепляешь на новом месте, и так далее…
— Ясно. Лишь бы хватило крюков, — заметил Наймарк. — Ладно, надо поискать приемлемый спуск.
Мы опустошили снегоход. В предстоящем пути все казалось необходимым, я даже алчно посматривал на кухонную печурку, но в конце концов здравый смысл взял верх, и половина имущества осталась лежать рядом с нашей надежной машиной. На широких лыжах, осторожно обходя трещины, мы отправились в разведку. На всякий случай обвязались веревкой, и не зря — Норма умудрилась тут же соскользнуть вниз, вместе со здоровенным снеговым языком, свисавшим над кручей, но мы с Наймарком так стремительно выхватили ее из катящегося снегового облака, что она сперва даже не сообразила, что же произошло. А потому решено было обход совершать в дальнейшем подальше от кромки.
Та расселина, что я предложил наобум, конечно же, не годилась для спуска, это стало видно с первого взгляда — вся горловина ее была забита рыхлым снегом-ловушкой, который в любую минуту мог сорваться, пойти лавиной. Больше надежд подавал склон, шедший несколькими крутыми уступами, да и вкраплений скал там не было — а Норме внушали опасение почему-то именно скалы.
— Что ж, будем спускаться здесь, — обреченно высказал Наймарк общую мысль. Он был совершенно равнодушен к нашему выбору, он — я это видел — был просто уверен в том, что не дойдет до низу, просто разобьется в лепешку, костей не соберешь. Видя такое настроение нашего ветерана, я было предложил оставить спуск на завтра, со свежими силами, но Наймарк запротестовал: — По сводкам погоды, — (а мы регулярно ловили сводки погоды для патрулей ночников), — ясное небо будет еще только сутки, дальше чуть ли не на неделю буран. Остается только одно — сегодня. Да и вообще — какая разница…
Он не договорил, махнул рукой и отошел в сторону. Мы с Нормой стали цеплять снаряжение к поясам, кошки к башмакам, — теперь, когда все было решено, откуда-то появилась уверенность. И спуск начался…
Еще во время тренировок инструктор натаскивал нас по так называемой ледовой методике прохождения стенового маршрута, разработанной великим авторитетом в этих делах, неким Кастеллано. Метод основан был на изобретенном самим Кастеллано снаряжении. Гвоздем метода являются так называемые «штыри Кастеллано» с мгновенно разогревающимся острием, входящие в любой лед как в масло. На другой стороне штыря имеется проушина для веревки либо карабина, в саму веревку вплетена пара проводков, подсоединяемых к штырям, питается все от компактного ранцевого реактора, — словом, иной раз мне казалось, что маэстро Кастеллано когда-то поставил своей целью искоренить весь этот альпийский романтизм с выдалбливанием ступенек и забиванием крюков — и добился своего. Во всяком случае, наша тройка не имела ничего общего с фанатиками горных восхождений, мы на это шли от безвыходности.
Первым делом мы спустили наши битком набитые баулы и прочий скарб, лыжи и палатку в том числе. Для этого вполне хватило двух штырей (на один был насажен блок); грузы благополучно проскользили по ледяной крутизне и мягко остановились на первом уступе, присыпанном свежим снежком. Можно было бы, казалось, спускать так же и людей, но меня насторожило, когда тюк с палаткой вдруг отнесло порывом ветра от стены и затем с ощутимой силой шмякнуло о гладкий лед, — будь там человек, его бы крепко зашибло. Ага, значит, под стенкой гуляют сквозняки, значит, надо пришиваться, то есть время от времени крепить веревку к стене, то есть, так или иначе, пройти стенку по классическому варианту.
Ранцевый реактор оттягивал мне плечи. А ведь сколько раз, бывало, мы при многочисленных погрузках-разгрузках злобно пинали этот, казалось бы, излишний балласт в нашем скарбе — и вот он наконец пригодился, да еще как! Я пошел первым: пропустив веревку под бедром и за спиной (так называемое «скользящее седло»), стал спускаться — вернее, меня начали опускать, постепенно вытравливая веревку, Норма и старикан Эл, который за делом как бы забыл свои страхи. Мы договорились, что он пойдет средним, а Норма замкнет цепочку, — так уж получилось, что самым слабым в ней оказался он.
Я завис над снеговой пустыней, затянутой холодной мглой, вплотную к высоченному ледовому обрыву, отполированному ветром до такой степени, что я мог видеть свое отражение, — и тут же вогнал в него с шипеньем первый штырь. Зацепился карабином за проушину и дальше уже сам регулировал спуск; Наймарк и Норма следовали за мной с дистанцией метров семь-десять. Норма, идя замыкающей, высвобождала оставленные нами штыри, попросту включая их, — они вместе с веревкой падали ей в руки еще тепленькими. Наймарк тоже держался молодцом, он выполнял, казалось бы, самое простое — лишь спускался от штыря к штырю, — но и этого было предостаточно, ибо, если б он вдруг, скажем, потерял сознание, мы с Нормой оказались бы в тупике: нас никто не тренировал на горноспасателей.
И — о, чудо! — вот так, потихоньку мы одолели первую ступеньку, первые сто пятьдесят восемь метров (я посмотрел на счетчике веревочной катушки), и плавно сползли на ледовую перину уступа, где уже давно мирно покоились наши вещи, дожидаясь нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41