Неудобство пройдет.
Безутешный пациент провел пальцами по простыне.
– Зачем все это?
– Чтобы вы чувствовали себя удобно среди особей своей расы, – сказала ему Трондхайм. Он поглядел на нее.
– Какой «расы»? Моей расы? Ты?
Она не отвела взгляд.
– Да. Со мной. Это поможет тебе объяснить… некоторые вещи.
– И еще. – Первый-по-Хирургии занял удобное место. – Нервный узел, имплантированный амплитурами в ваш мозг, был изолирован. Больше он вам уже не помешает.
– Понятно, – сказал он тихо. – Это означает, что Учителя больше не смогут со мной общаться напрямую?
– Очевидно. Мы надеемся, что операция восстановила и способность вашего мозга противостоять непрошенным умственным исследованиям. Отныне вы в безопасности от внешнего враждебного вторжения. Враждебное вторжение? Кто же теперь враг, а кто союзник? – подумал он устало. Это трудно понять простому солдату. Солдат… За кого он теперь и против кого?
Обширные ресурсы приведены в действие, чтобы убедить его в том, что он – человек. Но он продолжает сопротивляться. Сознательно?.. Или из простою упрямства? Или из страха? Отобрано ли у него нечто жизненно важное? Или восстановлено? Откуда ему знать? Как ему это узнать? Встреча с Учителем смогла бы разрешить все его проблемы, но он подозревал, что вряд ли встретит их на Омафиле. Значит, решение необходимо принимать по-иному. В одном он был абсолютно убежден. Если все, что ему показали и рассказали, правда; если он на самом деле – человек, значит, вся его предшествующая жизнь – хорошо продуманная ложь.
Знали ли об этом его родители? Его мать и отец, которых он так уважал, которыми гордился с того момента, как научился говорить. Или они были лишь послушными орудиями в руках амплитуров? Или, напротив, их участие было более зловещим и продуманным?
Он заморгал, ощутив теплое прикосновение руки Трондхайм.
– С тобой все в порядке, Раньи? – Даже его собственное имя звучало странно, подумал он. Она произносила его с не правильным ударением. Первый-по-Хирургии тревожно приблизился к его креслу.
– Вы не собираетесь вновь прибегать к насилию?
– Нет, я слишком устал для этого. Хотя мне бы и хотелось.
Устало глядя на своего пациента, хирург вновь сел на свое место.
Раньи обратился к Трондхайм.
– Сейчас, слушая тебя, я вспоминал свое детство.
– Своих родителей – ашреганов? – проговорила она сочувственно. Он сделал неопределенный жест. Затем после некоторого колебания сделал характерный жест человека для данного случая – кивнул головой. Движение показалось ему естественным.
– Вольно или невольно, они – лишь инструменты в руках Амплитура, – сказал Первый-по-Хирургии.
Несмотря на обещание, Раньи вдруг захотелось с размаху дать ему по шее. Вполне естественная реакция, сказал он сам себе. Чем больше пытался он себя убедить, что ему лгут, тем больше его разум и тело противились.
– Все будет хорошо, – увещевала его Трондхайм.
– Да? – (Интересно, передает ли переводящее устройство вместе с его словами и испытываемый им страх и неуверенность?) – Всю жизнь я был ашреганом. Теперь на основании каких-то цифр и рисунков вы предлагаете мне стать человеком. Чтобы ни случилось, я всегда буду ашреганом.
К от удивлению, Нейда улыбнулась:
– Ты ведешь себя более по-человечески, чем сам предполагаешь, – сказала она.
* * *
– А я говорю, что вы не можете этого сделать. Это ненаучно, против принятых правил, очень опасно!
– Опасно для кого? – Седогривая дама-массуд высилась над гивистамом.
Хотя на нем была форма командира полевых войск, его последние обязанности носили в основном административный характер. Необычный знак различия на форме с’вана, терпеливо стоящего поодаль, определял его должность как научного советника со специальными привилегиями. Гивистам полагал, что такое сочетание крайне противоречиво. Первый-по-Хирургии, например, точно знал, что не мог бы совмещать службу в войсках с медициной.
Трое ученых стояли на длинной и широкой веранде, словно птичье гнездо прилепившееся к черной базальтовой скале. Рассветная заря, казалось, пытается смягчить их спор. Близился конец второю весеннего сезона. Таково было своеобразие этой планеты, происходившее в результате особенностей ее орбиты. Высокий лес рос у основания скалы, и где-то вдали ему на смену приходили поля. На горизонте солнечный свет, скрываемый горами Оумансы, переходил в желтое сияние.
За дальним городом собиралась гроза.
Странно подумать, – размышлял с’ван, – что в подобный день цивилизованным обитателям Оумансы придется взяться за оружие. Как и его товарищам, как и всем остальным их родственникам. Высоко над ними в незагрязненной атмосфере Омафила передвигались научные корабли, выискивая более удобные стратегические позиции, в поисках наилучшей возможности уничтожить, разрушить, взять в плен. С’ван пытался все это свести к шутке, но для этого ему не хватало чувства юмора.
Их ожидал накрытый стол. Автомат доставил напитки.
– Ваше мнение будет принято во внимание, но это ничего не изменит. – Полевой командир отпил из своего особенного приспособления для питья. Массудов всегда отличала преданность делу и боевые способности. Но они никогда не были слишком тактичны. С’ван поспешил использовать переводящее устройство, чтобы облегчить беседу по-гивистамски. Он мог бы говорить и по-массудски.
– Мне жаль, Первый, но командир прав. Решение уже принято на уровне Военного Совета. Даже если нам это не нравится, мы ничего не можем сделать.
– Это не является решением Военного Совета, – хирург был крайне зол, а это вносило в его окраску интересные изменения. Зубы его клацали, он уселся на один из ближних стульев. Среди представителей его расы воспитание было возведено в ранг изящного искусства. Губы с’вана, скрытые черной проволокоподобной бородой, медленно двигались:
– Мне кажется, что ваш персонал хотел завершить предварительные исследования.
– Завершить? Предварительные? – Гивистамец ничего не пил. – Мы едва начали. Подумайте – дитя человека, воспитанное, как ашреган! Любить, думать, разговаривать, верить, как ашреган и при этом любить сражение, как человек! Мы восстановили его человеческую сущность!
– Но не его человечность, – вставил массуд.
– Со временем это придет. Тем больше оснований оставить от здесь, чтобы мы смогли ему помочь!
– Лично я с вами согласен. – С’ван одним залпом осушил приспособление для питья.
– Тогда почему не отдан соответствующий приказ? – Гивистам пристально наблюдал за восходом солнца. Зачем принимать столь поспешное решение?
Массуд отставил свое приспособление для питья в сторону и заявил:
– Я думаю, это какая-то игра. Но эту игру Совет должен вести.
– Он еще не привык к новым климатическим условиям, – продолжил хирург. – Как вы говорите, еще не до конца восстановил свою человечность. Мы не в состоянии так же перестроить его образ мысли, как мы перестроили его телесный образ. А вы предлагаете протезировать вновь его внешность ашрегана. – Пальцы его нервно щелкнули.
– Если Совет это предлагает, значит, он совсем потерял свою мудрость, мы не только потеряем индивидуума, но и те возможности, которые он нам представляет.
Полевой командир, отхлебнув из своего приспособления, заявил:
– Живя и работая среди вейсов и мотаров, он научился некоторым манерам:
– Я напоминаю вам, что нужно принимать во внимание пожелание и самого индивидуума. А он решительно поддерживает это предложение.
– Я столь же симпатизирую этому существу, – вздохнул гивистам, – но в первую очередь мы должны думать об Узоре.
– Как и думают мои руководители. Ну а то, что желание Совета и пожелания индивидуума совпадают, лишь ослабляет ваши позиции. – Массуд наклонился вперед.
– Как вам известно, этот Раньи-аар, вероятно, один из многих, кого похитили и переделали в пренатальном состоянии амплитуры. Его желание вернуться домой, рассказать все обманутым друзьям, способствовать началу восстания – все это Совет полагает в высшей степени достойным риска.
– Но на самом ли деле именно это он намерен осуществить? – спросил хирург.
– Правда всегда является первой жертвой войны. – Слова эти были полны несвойственной для массудов философии, поэтому его коллеги поглядели на него с удивлением. – Я видел анализ ксенопсихолога. В настоящее время Раньи-аар не верит никому, даже самому себе. Поэтому надо позволить ему разобраться во всем самостоятельно. Иначе он станет нам совершенно бесполезен. Как вы говорите, хирург, его проблемы нельзя разрешить путем хирургического вмешательства. Он сам должен убедить себя, кем именно он является.
– Если он сможет сделать задуманное, просветить своих друзей, то амплитуры лишатся плодов своего эксперимента, утратят наиболее эффективную боевую единицу, когда-либо ими созданную. Узор уже в скором времени получит от этого явную выгоду.
Первый-по-Хирургии закрыл двойные веки, потому что свет восходящего солнца усилился.
– Но может случиться и так, что, вернувшись в знакомое окружение, в нем усилится ашреганское начало. Тогда он для нас потерян навсегда. С’ван щелкнул своими короткими зубами в подражание гивистаму. Как и всегда, хирург не мог бы определить, было это насмешкой или просто выражением веселья.
– Это – риск. Конечно, если только рапорты, которые я видел, правдивы, его пребывание здесь может содержать риск иного рода.
– Нет, нет! – Первый-по-Хирургии говорил устало. – Они весьма точны.
Он угрожал совершить самоубийство, если ему не разрешат вернуться к своему народу. Если он примет такое решение, ничто не помешает ему. Это огорчительно. Как ашреган он не совершил бы подобного деяния, значит, мы могли бы оставить его здесь для наблюдений. Но в этом будет заключаться наша неудача. Для него быть человеком – значит, являть собой успех наших усилий, но именно поэтому мы и теряем его. Ирония обстоятельств! Теперь пришла очередь с’вана пофилософствовать.
– Жизнь состоит из последовательного выбора между противоречиями, хирург.
– Значит, я думаю, что надо его отпустить. Но я этого боюсь. Клянусь моим Кругом!
– Вы сделали здесь великие дела, хирург. Но во времена конфликтов чистое исследование должно уступить место практическим тревогам. – На этот раз с’ван говорил абсолютно серьезно.
– Я понимаю это. – Гивистам вновь глотнул свой напиток и заключил:
– Но это вовсе не означает, что мне это нравится.
– Психолог с Земли, с которым мы проконсультировались, подтвердил, что удерживать его здесь против его воли – опасно, – сказал полевой командир.
– Психолог? Человек? – фыркнул гивистам. – В терминах заключается явное противоречие. Под руководством Узора они лишь теперь начинают понимать многие странности своего поведения. Не думаю, что они нам могут оказать какую-либо помощь. – Так как поблизости не было ни одного человека, хирург мог говорить свободно.
Верхняя губа массуда поднялась, полевой командир почистил зубы. Его нос и бакенбарды задумчиво задергались.
– Хорошо, если это является лишь попыткой обмана, мы сразу об этом узнаем. Если же нет, мы сумеем многого достигнуть. Даже если его обнаружат и убьют, у него будет время посеять смуту среди своих товарищей по оружию.
– Все равно я думаю, что это неудачная идея, и свое мнение я официально заявлю, – пробормотал хирург.
– Это ваша привилегия, улыбнулся с’ван, зная, что из-под бороды его улыбка не будет заметна товарищам.
Они все еще спорили, хотя уже наступал вечер. Грязная униформа, в которой его захватили в плен на Эйрросаде, была сохранена в прежнем виде. Грязная и разорванная, она была возвращена ему в прозрачном пакете.
Протезы, которые восстанавливали его ашреганский облик, неудобно клацали. Он вновь глядел в зеркало и видел свое привычное изображение. Это волновало его. Медицинский персонал заверил его, что сходство гарантировано. Голова, глаза, нос, пальцы выглядели вполне естественно. Если только не применить специальный растворитель, изъять протезы, не повредив кости, было невозможно. На этот счет, заверили они его, он может не беспокоиться. Хотя они и не обладали умениями амплитуров, но как хирурги гивистамы и о’о’йаны были весьма искусны. Раньи чувствовал, что обман пройдет.
Его проинструктировали, чтобы он ни о чем не откровенничал ни с кем с военным персоналом Узора, который доставит его обратно на Эйрросад, ни с командой корабля, которая доставит его поближе к месту пленения. Конечно, его присутствие на корабле людей уже само по себе давало пищу для размышлений. Но один-единственный пассажир просто игнорировал все вопросительные взгляды. Он сидел у окна и смотрел наружу. Его необщительность заставила нервничать людей, и сделало массудов более дергаными, чем обычно. В воздухе витал вопрос: если этот пассажир – один из тех воинственных дьяволов, которых сделали из ашреганов амплитуры, то почему же они его возвращают обратно в спорную зону?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Безутешный пациент провел пальцами по простыне.
– Зачем все это?
– Чтобы вы чувствовали себя удобно среди особей своей расы, – сказала ему Трондхайм. Он поглядел на нее.
– Какой «расы»? Моей расы? Ты?
Она не отвела взгляд.
– Да. Со мной. Это поможет тебе объяснить… некоторые вещи.
– И еще. – Первый-по-Хирургии занял удобное место. – Нервный узел, имплантированный амплитурами в ваш мозг, был изолирован. Больше он вам уже не помешает.
– Понятно, – сказал он тихо. – Это означает, что Учителя больше не смогут со мной общаться напрямую?
– Очевидно. Мы надеемся, что операция восстановила и способность вашего мозга противостоять непрошенным умственным исследованиям. Отныне вы в безопасности от внешнего враждебного вторжения. Враждебное вторжение? Кто же теперь враг, а кто союзник? – подумал он устало. Это трудно понять простому солдату. Солдат… За кого он теперь и против кого?
Обширные ресурсы приведены в действие, чтобы убедить его в том, что он – человек. Но он продолжает сопротивляться. Сознательно?.. Или из простою упрямства? Или из страха? Отобрано ли у него нечто жизненно важное? Или восстановлено? Откуда ему знать? Как ему это узнать? Встреча с Учителем смогла бы разрешить все его проблемы, но он подозревал, что вряд ли встретит их на Омафиле. Значит, решение необходимо принимать по-иному. В одном он был абсолютно убежден. Если все, что ему показали и рассказали, правда; если он на самом деле – человек, значит, вся его предшествующая жизнь – хорошо продуманная ложь.
Знали ли об этом его родители? Его мать и отец, которых он так уважал, которыми гордился с того момента, как научился говорить. Или они были лишь послушными орудиями в руках амплитуров? Или, напротив, их участие было более зловещим и продуманным?
Он заморгал, ощутив теплое прикосновение руки Трондхайм.
– С тобой все в порядке, Раньи? – Даже его собственное имя звучало странно, подумал он. Она произносила его с не правильным ударением. Первый-по-Хирургии тревожно приблизился к его креслу.
– Вы не собираетесь вновь прибегать к насилию?
– Нет, я слишком устал для этого. Хотя мне бы и хотелось.
Устало глядя на своего пациента, хирург вновь сел на свое место.
Раньи обратился к Трондхайм.
– Сейчас, слушая тебя, я вспоминал свое детство.
– Своих родителей – ашреганов? – проговорила она сочувственно. Он сделал неопределенный жест. Затем после некоторого колебания сделал характерный жест человека для данного случая – кивнул головой. Движение показалось ему естественным.
– Вольно или невольно, они – лишь инструменты в руках Амплитура, – сказал Первый-по-Хирургии.
Несмотря на обещание, Раньи вдруг захотелось с размаху дать ему по шее. Вполне естественная реакция, сказал он сам себе. Чем больше пытался он себя убедить, что ему лгут, тем больше его разум и тело противились.
– Все будет хорошо, – увещевала его Трондхайм.
– Да? – (Интересно, передает ли переводящее устройство вместе с его словами и испытываемый им страх и неуверенность?) – Всю жизнь я был ашреганом. Теперь на основании каких-то цифр и рисунков вы предлагаете мне стать человеком. Чтобы ни случилось, я всегда буду ашреганом.
К от удивлению, Нейда улыбнулась:
– Ты ведешь себя более по-человечески, чем сам предполагаешь, – сказала она.
* * *
– А я говорю, что вы не можете этого сделать. Это ненаучно, против принятых правил, очень опасно!
– Опасно для кого? – Седогривая дама-массуд высилась над гивистамом.
Хотя на нем была форма командира полевых войск, его последние обязанности носили в основном административный характер. Необычный знак различия на форме с’вана, терпеливо стоящего поодаль, определял его должность как научного советника со специальными привилегиями. Гивистам полагал, что такое сочетание крайне противоречиво. Первый-по-Хирургии, например, точно знал, что не мог бы совмещать службу в войсках с медициной.
Трое ученых стояли на длинной и широкой веранде, словно птичье гнездо прилепившееся к черной базальтовой скале. Рассветная заря, казалось, пытается смягчить их спор. Близился конец второю весеннего сезона. Таково было своеобразие этой планеты, происходившее в результате особенностей ее орбиты. Высокий лес рос у основания скалы, и где-то вдали ему на смену приходили поля. На горизонте солнечный свет, скрываемый горами Оумансы, переходил в желтое сияние.
За дальним городом собиралась гроза.
Странно подумать, – размышлял с’ван, – что в подобный день цивилизованным обитателям Оумансы придется взяться за оружие. Как и его товарищам, как и всем остальным их родственникам. Высоко над ними в незагрязненной атмосфере Омафила передвигались научные корабли, выискивая более удобные стратегические позиции, в поисках наилучшей возможности уничтожить, разрушить, взять в плен. С’ван пытался все это свести к шутке, но для этого ему не хватало чувства юмора.
Их ожидал накрытый стол. Автомат доставил напитки.
– Ваше мнение будет принято во внимание, но это ничего не изменит. – Полевой командир отпил из своего особенного приспособления для питья. Массудов всегда отличала преданность делу и боевые способности. Но они никогда не были слишком тактичны. С’ван поспешил использовать переводящее устройство, чтобы облегчить беседу по-гивистамски. Он мог бы говорить и по-массудски.
– Мне жаль, Первый, но командир прав. Решение уже принято на уровне Военного Совета. Даже если нам это не нравится, мы ничего не можем сделать.
– Это не является решением Военного Совета, – хирург был крайне зол, а это вносило в его окраску интересные изменения. Зубы его клацали, он уселся на один из ближних стульев. Среди представителей его расы воспитание было возведено в ранг изящного искусства. Губы с’вана, скрытые черной проволокоподобной бородой, медленно двигались:
– Мне кажется, что ваш персонал хотел завершить предварительные исследования.
– Завершить? Предварительные? – Гивистамец ничего не пил. – Мы едва начали. Подумайте – дитя человека, воспитанное, как ашреган! Любить, думать, разговаривать, верить, как ашреган и при этом любить сражение, как человек! Мы восстановили его человеческую сущность!
– Но не его человечность, – вставил массуд.
– Со временем это придет. Тем больше оснований оставить от здесь, чтобы мы смогли ему помочь!
– Лично я с вами согласен. – С’ван одним залпом осушил приспособление для питья.
– Тогда почему не отдан соответствующий приказ? – Гивистам пристально наблюдал за восходом солнца. Зачем принимать столь поспешное решение?
Массуд отставил свое приспособление для питья в сторону и заявил:
– Я думаю, это какая-то игра. Но эту игру Совет должен вести.
– Он еще не привык к новым климатическим условиям, – продолжил хирург. – Как вы говорите, еще не до конца восстановил свою человечность. Мы не в состоянии так же перестроить его образ мысли, как мы перестроили его телесный образ. А вы предлагаете протезировать вновь его внешность ашрегана. – Пальцы его нервно щелкнули.
– Если Совет это предлагает, значит, он совсем потерял свою мудрость, мы не только потеряем индивидуума, но и те возможности, которые он нам представляет.
Полевой командир, отхлебнув из своего приспособления, заявил:
– Живя и работая среди вейсов и мотаров, он научился некоторым манерам:
– Я напоминаю вам, что нужно принимать во внимание пожелание и самого индивидуума. А он решительно поддерживает это предложение.
– Я столь же симпатизирую этому существу, – вздохнул гивистам, – но в первую очередь мы должны думать об Узоре.
– Как и думают мои руководители. Ну а то, что желание Совета и пожелания индивидуума совпадают, лишь ослабляет ваши позиции. – Массуд наклонился вперед.
– Как вам известно, этот Раньи-аар, вероятно, один из многих, кого похитили и переделали в пренатальном состоянии амплитуры. Его желание вернуться домой, рассказать все обманутым друзьям, способствовать началу восстания – все это Совет полагает в высшей степени достойным риска.
– Но на самом ли деле именно это он намерен осуществить? – спросил хирург.
– Правда всегда является первой жертвой войны. – Слова эти были полны несвойственной для массудов философии, поэтому его коллеги поглядели на него с удивлением. – Я видел анализ ксенопсихолога. В настоящее время Раньи-аар не верит никому, даже самому себе. Поэтому надо позволить ему разобраться во всем самостоятельно. Иначе он станет нам совершенно бесполезен. Как вы говорите, хирург, его проблемы нельзя разрешить путем хирургического вмешательства. Он сам должен убедить себя, кем именно он является.
– Если он сможет сделать задуманное, просветить своих друзей, то амплитуры лишатся плодов своего эксперимента, утратят наиболее эффективную боевую единицу, когда-либо ими созданную. Узор уже в скором времени получит от этого явную выгоду.
Первый-по-Хирургии закрыл двойные веки, потому что свет восходящего солнца усилился.
– Но может случиться и так, что, вернувшись в знакомое окружение, в нем усилится ашреганское начало. Тогда он для нас потерян навсегда. С’ван щелкнул своими короткими зубами в подражание гивистаму. Как и всегда, хирург не мог бы определить, было это насмешкой или просто выражением веселья.
– Это – риск. Конечно, если только рапорты, которые я видел, правдивы, его пребывание здесь может содержать риск иного рода.
– Нет, нет! – Первый-по-Хирургии говорил устало. – Они весьма точны.
Он угрожал совершить самоубийство, если ему не разрешат вернуться к своему народу. Если он примет такое решение, ничто не помешает ему. Это огорчительно. Как ашреган он не совершил бы подобного деяния, значит, мы могли бы оставить его здесь для наблюдений. Но в этом будет заключаться наша неудача. Для него быть человеком – значит, являть собой успех наших усилий, но именно поэтому мы и теряем его. Ирония обстоятельств! Теперь пришла очередь с’вана пофилософствовать.
– Жизнь состоит из последовательного выбора между противоречиями, хирург.
– Значит, я думаю, что надо его отпустить. Но я этого боюсь. Клянусь моим Кругом!
– Вы сделали здесь великие дела, хирург. Но во времена конфликтов чистое исследование должно уступить место практическим тревогам. – На этот раз с’ван говорил абсолютно серьезно.
– Я понимаю это. – Гивистам вновь глотнул свой напиток и заключил:
– Но это вовсе не означает, что мне это нравится.
– Психолог с Земли, с которым мы проконсультировались, подтвердил, что удерживать его здесь против его воли – опасно, – сказал полевой командир.
– Психолог? Человек? – фыркнул гивистам. – В терминах заключается явное противоречие. Под руководством Узора они лишь теперь начинают понимать многие странности своего поведения. Не думаю, что они нам могут оказать какую-либо помощь. – Так как поблизости не было ни одного человека, хирург мог говорить свободно.
Верхняя губа массуда поднялась, полевой командир почистил зубы. Его нос и бакенбарды задумчиво задергались.
– Хорошо, если это является лишь попыткой обмана, мы сразу об этом узнаем. Если же нет, мы сумеем многого достигнуть. Даже если его обнаружат и убьют, у него будет время посеять смуту среди своих товарищей по оружию.
– Все равно я думаю, что это неудачная идея, и свое мнение я официально заявлю, – пробормотал хирург.
– Это ваша привилегия, улыбнулся с’ван, зная, что из-под бороды его улыбка не будет заметна товарищам.
Они все еще спорили, хотя уже наступал вечер. Грязная униформа, в которой его захватили в плен на Эйрросаде, была сохранена в прежнем виде. Грязная и разорванная, она была возвращена ему в прозрачном пакете.
Протезы, которые восстанавливали его ашреганский облик, неудобно клацали. Он вновь глядел в зеркало и видел свое привычное изображение. Это волновало его. Медицинский персонал заверил его, что сходство гарантировано. Голова, глаза, нос, пальцы выглядели вполне естественно. Если только не применить специальный растворитель, изъять протезы, не повредив кости, было невозможно. На этот счет, заверили они его, он может не беспокоиться. Хотя они и не обладали умениями амплитуров, но как хирурги гивистамы и о’о’йаны были весьма искусны. Раньи чувствовал, что обман пройдет.
Его проинструктировали, чтобы он ни о чем не откровенничал ни с кем с военным персоналом Узора, который доставит его обратно на Эйрросад, ни с командой корабля, которая доставит его поближе к месту пленения. Конечно, его присутствие на корабле людей уже само по себе давало пищу для размышлений. Но один-единственный пассажир просто игнорировал все вопросительные взгляды. Он сидел у окна и смотрел наружу. Его необщительность заставила нервничать людей, и сделало массудов более дергаными, чем обычно. В воздухе витал вопрос: если этот пассажир – один из тех воинственных дьяволов, которых сделали из ашреганов амплитуры, то почему же они его возвращают обратно в спорную зону?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44