Если ты не любопытен -
Оставайся в дураках;
Ты не сделаешь открытий,
Не прославишься в веках!
Прямо из библиотеки Серафим направился в столовую. Поужинав, он
заказал стакан лимонада, потом еще стакан.
- Дружище, а нет ли чего покрепче? - обратился он к
официанту-заботнику. - Понимаешь, я не алкаш, но надо же отметить свой
первый день пребывания на Фемиде.
Но ответа не последовало, а когда мой приятель фамильярно тронул
ладонью плечо заботника, то сразу же отдернул руку: ему показалось, что он
прикоснулся к льдине.

18. СНЫ НЕЗЕМНЫЕ
Вернувшись в свою келью-камеру, Серафим взглянул на ручные часики. На
них было одиннадцать - значит, пора спать, начинается его первая
(условная) ночь на Фемиде. Мой герой разделся, совершил вечернее омовение
и принялся ходить по келье взад-вперед. Он о чем-то думал, но сам не знал
о чем - так бывает. И вдруг мысли его уточнились. Подойдя к ночному
столику, Серафим взял лежавший там топор и спрятал его под подушку. Он
может пригодиться, его надо беречь!
Ты за добро плати добром,
Но все ж, на всякий случай,
Не расставайся с топором,
Ведь жизнь - как лес дремучий.
Серафим разлегся в постели, накрылся мягким одеялом. Подушка была
большая, пышная, топор почти не ощущался. "Живу прямо как интурист", -
подумал мой приятель и машинально протянул руку к стене, ища выключатель.
Потом вспомнил, что потолки и стены светятся тут круглосуточно, никаких
выключателей нет. "Ладно уж, усну и при свете", - примирительно прошептал
он. И уснул. Уснул - и вдруг проснулся. Его ужалила мысль: а вдруг часы
остановились?! Однако тревога оказалась ложной, часики были в полном
порядке. И он снова уснул. И тут ему приснился сон.
Морозным зимним утром идет Серафим по Среднему проспекту
Васильевского острова. Вот и станция метро на углу Седьмой линии. Опустив
пятачок, друг мой становится на эскалатор и плавно движется вниз, вместе с
вереницей одетых по-зимнему людей. Перед ним стоит мужчина в престижной
дубленке, и какое-то время Серафим размышляет, сколько этот тип за нее
уплатил. Затем поворачивает голову, чтобы поглазеть на встречный людской
поток. И видит: навстречу ему движется Настя. Она улыбается ему улыбкой (
21 ("Радость неожиданной встречи") - и плавно проплывает мимо. Но почему
она одета не по сезону, почему на ней летняя блузка с короткими рукавами?!
И тут Серафим обнаруживает, что в этом встречном потоке все одеты
по-летнему, некоторые даже в майках. Спустившись вниз, он идет не на
платформу, а вдавливается в толпу летних пассажиров и поднимается на
эскалаторе вверх. Ему нужно нагнать Настю, пусть она объяснит ему, что это
за чепуха такая происходит...
Он опять на Среднем проспекте. Но Насти не видать. И вообще ни единой
живой души не видно. И трамвай "шестерка" стоит на остановке без
пассажиров и без вожатого. А в городелетний полдень. Что такое творится?
Или он, Серафим, с ума сошел? Паническим шагом направляется он к дому
своего детства. Взбежав по лестнице, звонит в квартиру родителей. Ни
ответа ни привета. Он - опять на улице. Ходит по безмолвным проспектам и
линиям, заглядывает в окна первых этажей - нигде ни души. И никаких следов
какой либо катастрофы или эпидемии, никакой разрухи. Тротуары подметены,
на газонах - цветы, стекла окон чисто вымыты. Полный порядок - и только
людей нет.
...Все магазины открыты. Серафим входит в гастроном на Большом
проспекте. Есть колбаса по два двадцать и по два девяносто. В кондитерском
отделе прямо на прилавке - дефицитный индийский чай по 95 коп. И ни
покупателей, ни продавцов, ни кассирши. Забирай что хошь - и айда вон.
Серафим берет пачку чая, вертит ее в руках, потом кладет обратно и
торопливо покидает магазин, гордясь, что не стал вором.
На улице его охватывает такая тоска по людям, что он решает посетить
Смоленское кладбище. Ибо все живые - неведомо где, а мертвые прочно спят
на своих местах. Они, мертвые, сейчас более реальны, нежели все те,
которые исчезли из города неведомо куда. И вот мой приятель уже на Камской
улице. Под каменной аркой, ведущей на кладбище, натянут стальной трос; на
нем висит дощечка с надписью: "Закрыто на переучет". Преодолев страх перед
недозволенным, Серафим подныривает под трос - и вот он на кладбище. Здесь
что-то происходит. Перекладины крестов ритмично поднимаются и опускаются,
будто на зарядке. Замшелый каменный ангел пошевеливает крыльями. Среди
старых надгробий вырыта свежая могила; возле нее стоят четыре заботника с
лопатами. Как они попали сюда с Фемиды?!
- Захотели - прилетели! - угадав мысли Серафима, хором отвечают
заботники. - Экзаменовать тебя будем. А ну, назови строгие слова на-букву
"А", применяя их к себе!
- Я алкаш, алиментщик, альфонс, анонимщик... Все.
- Не густо. Теперь - на "Б".
- Я блатмейстер, башибузук, буквоед, байбак, барышник, браконьер,
бузотер, богохульник, барахольщик, бумагомаратель, бандит, балда, бестия,
бракодел, бездельник, борзописец...
- Теперь - на "В"!
- Я - выпивоха, вероотступник, вышибала, ворчун, .взяточник,
взломщик, враль... Кажется, все.
- Нет, не все! - металлическим хором произносят заботники. - Ты не
сказал, что ты - ворюга!.. -
И тут один из заботников подходит к Серафиму и вынимает у него из
кармана пачку индийского чая.
- Этого не может быть! - кричит Серафим. - Я не брал!
- Нет, брал! За воровство ты осужден на десятую степень одиночества!
Далее происходит нечто страшное.
Он очнулся в темноте,
В тесноте, в могиле.
Слышит он: уходят те,
Что его зарыли...
Серафим проснулся от своего истошного, надрывного крика. А быть
может, и из-за того, что ощутил чье-то холодное прикосновение. Возле его
кровати стоял заботник белого медицинского цвета. Одни его металлическая
ладонь лежала на лбу моего героя, а в другой он держал стопочку с
прозрачной жидкостью.
- Что со мной? - спросил его Серафим.
Но механический врач молчал. Серафим догадался, что б стопочке -
лекарство. Он выпил его. Заботник беззвучно удалился из камеры. Лекарство
оказалось снотворным, успокаивающим. Вскоре Серафим уснул. Но перед этим у
пего возникла догадка, что заботники с помощью какой-то потайной техники
видят все, что ему снится. Ну и пусть видят, сучьи дети! Они могут
прерывать его сон, это в их сволочной власти - но диктовать ему
сновиденья, вмешиваться в их содержание они не могут! И никто во всей
Вселенной не Может! Даже в самой лютой тюрьме сны человека не подвластны
воле тюремщиков. Сон - высшая форма человеческой свободы. К сожалению, не
все люди видят свои сны с должной четкостью и ясностью и потому забывают
их в минуту пробуждения. Но, быть может, уже родился гений, который
сконструирует специальную подушку, снабженную неким мудрым, еще неведомым
нам прибором. Эта спецподушка, нисколько не влияя на Тематику и смысл
сновидений, поможет людям видеть свои сны отчетливее, объемнее, красочнее
- и отлично запоминать их. Жизнь землян станет богаче, интереснее,
многообразнее.
...Однако всенародное спанье на спецподушках вызовет и некоторые
отрицательные явления. На производстве и в учреждениях сослуживцы будут
непрерывно толковать о своих сновидениях, в результате чего снизится
Производительность труда. У очень многих людей возникнет Потребность
излагать свой Сны письменно, из-за чего катастрофически возрастет
количество писателей; для редакторов настанут трудные времена. А кино
сойдет на нет, кинозалы опустеют. Зачем человеку кино, если каждый спящий
- сам себе кинотеатр.

19. ПОИСКИ ВЫХОДА
Серафим проснулся, принял душ, спустился в столовую, позавтракал.
Потом принялся бродить по коридорам) заглядывая то в одну, то в другую
камеру. И тут он позавидовал земным уголовникам. Ведь ежели земной
преступник сидит в одиночке, то он все-таки знает, что в тюрьме он не
один, что в соседней камере кто-то тоже отбывает свой срок.
А вот если посадить такого субъекта в камеру, из которой он волен
выходить и шляться по всей тюряге, а в тюряге-то, кроме него, - ни души! -
вот тут-то он взвоет. Тут он завопит: "Это незаконно! Это - сверхвысшая
мера наказания! Это - казнь одиночеством!"
Серафим вернулся в свою келью-камеру. И здесь - тот же ровный свет...
Ему вспомнилось, что в детстве он боялся темноты. А теперь ему нужна
темнота. Во мраке он мог бы представить себе, что он здесь не один, что
рядом есть кто-то. Пусть - плохой человек, пусть зверь, но кто-то живой...
Но ведь вне Храма Одиночества живут живые звери! Вот бы посмотреть на них,
послушать их завывания! Хорошо бы хоть маленькое отверстие продолбить в
этой сплошной стене!.. Он кинулся к кровати, извлек из-под подушки топор,
подошел к стене - и изо всех сил долбанул по ней обухом. Топор беззвучно
отскочил от облицовки, не оставив на ней никакого следа.
Серафим походил по камере взад-вперед, потом вспомнил, что в Храме
Одиночества есть энергоблок, запретное помещение, через которое в
древности некоторые заключенные осуществляли свои погибельные побеги: ведь
все беглецы были съедены зверями. А все-таки надо разведать, что это за
энергоблок...
Мой приятель спустился в первый этаж и остановился перед дверью, на
которой были изображены две скрещенные руки - знак запрета. Но замка у
двери не имелось. Ведь соотечественники Юрика вообще не знают ни замков,
ни запоров, об этом Юрик не раз говорил. У них ни склады, ни жилища не
запираются; только в уборных и ванных комнатах есть задвижки, чтобы можно
было запереться изнутри. В будущем и на Земле так будет.
Не станет воров и рвачей,
Все будет в избытке, в излишке;
Не будет замков и ключей,
И только в уборных - задвижки.
...Серафим в раздумье стоял у запретной двери, а тем временем руки,
изображенные на ней, из белых сделались розовыми, и на пальцах проступили
алые капельки. То было явное предупреждение об опасности, и мой приятель
отошел от двери и побрел по коридору. Но потом вдруг остановился,
героически топнул ногой и строевым шагом двинулся обратно. В мозгу его
возникло четверостишие:
Все выигрывает храбрый,
Все проигрывает трус -
Так хватай судьбу за жабры,
Восходи на свой Эльбрус!
Он распахнул дверь - и очутился в просторном тамбуре, из которого
открывался вид на длинный зал, заполненный загадочными шарообразными
емкостями и большими металлическими ящиками; на поверхности их шевелились
радужные пятна и полосы. Возле каких-то необъяснимых предметов и
вращающихся экранов стояли голубоватые заботники. Серафим направился в зал
- и тут в стене тамбура распахнулись желтые створки, и из ниши вышел
черный заботник. Раскинув металлические руки, он преградил путь моему
приятелю, и тот поспешно ретировался.
Вернувшись в свою келью, Серафим вспомнил: в конце зала он приметил
винтовую лестницу; она штопором ввинчивалась в потолок, она вела куда-то
вверх из зала. Не по ней ли совершали побеги заключенные?

20. ДВЕНАДЦАТЫЕ СУТКИ
Шли двенадцатые сутки пребывания Серафима на Фемиде. Ни одной мудрой
мысли не пришло ему в голову за это время. Голова была наполнена страхом и
ожиданием чего - то. А по ночам мозг принимался за работу и выдавал ему
сны. Той ночью моему приятелю приснилось, будто он в XXV веке.
- Вставай, Фим, уже семьдесят минут тридцать второго! - громко
произнесла Настя. Спрыгнув на пол с третьего яруса нар, он улыбнулся
супруге и, получив в ответ улыбку No 14 ("Радость пробуждения"), стал
делать зарядку. Летнее солнце озаряло девятиметровую квартиру-комнату. На
обеденно-письменном столе красовались куски нарезанного Настей
зеленоватого хлеба, испеченного из тростниковой муки. Пахло жареными
водорослями и котлетами из прессованного планктона. В левом углу
кварткомнаты возвышалось многоцелевое сооружение, включающее в себя
телевизор, унитаз, стиральную машину, прибор для самогипноза и еще
несколько полезных приспособлений. Татка, в оранжевой школьной форме,
сидела на нижнем ярусе нар и читала вслух из учебника: "Коровы гуляли по
полям и специализировались на производстве так называемых молочных
продуктов, которые употреблялись людьми. Коровы мужского рода назывались
быками и от производства пищепродуктов воздерживались, но охотно принимали
участие в спортивных соревнованиях, именуемых корридами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14