– Спит.
– Слава Богу.
– Билл, потише. Она может услышать.
– Сквозь сон? Ну, конечно, любовь моя, а я и забыл. Повелительница Ванны дремлет чутко. Ибо прекрасно знает, что я могу совершить нечто чудовищное с этой проклятущей рыбиной. Мэри, ну когда же, наконец, мы съедим этого карпа? Кроме шуток.
– Завтра.
– Значит, сегодня я опять не смогу принять ванну?
– Сходи в душ.
– Но я хочу в ванну, и чтобы в ней было много-много пены. Слушай, а, может, карп не будет возражать против пены? Я согласен вступить с ним в переговоры. Кстати, а где Джулия?
На занятиях по танцам.
– Разве по ночам пляшут?
– Билл, но сейчас только восемь часов.
– Пусть лучше пляшет днем.
– Почему?
– Днем светло. Поэтому и лучше. Она будет видеть собственные туфли. Евреи не умеют плясать в темноте. Они все время спотыкаются. А это здорово раздражает.
– Билл, я хочу тебе кое-что сообщить. Только ты не психуй.
– Ясно, к нам спешат еще пять карпов.
– Что-то вроде этого. Джулия собирается поменять фамилию на «Фебрэ».
Лейтенант тупо уставился на жену.
– Ты издеваешься?
– Нисколько.
– Значит, у тебя такие шуточки?
– Она утверждает, что танцовщице эта фамилия подходит гораздо лучше.
– Джулия Фебрэ, – мрачно произнес Киндерман.
– А почему бы и нет?
– Среди евреев нет фамилии «Фебрэ». Что-то в этом роде происходит нынче и со всей нашей культурой. А потом явится доктор Берни Фейнерман и выпрямит ей нос, чтобы он соответствовал ее фамилии. Следом за этим в Библии появится новая книга Фебрэ, да и в ковчег уже не пустят никого, кто смахивает на антилопу-гну. Там соберутся только аккуратненькие и чистенькие зверьки с благозвучными именами. И при этом все они будут непременно стопроцентными янки из Дубьюка. Мы должны благодарить Бога за то, что рядом с нами нет фараона, ох и посмеялся бы он нам прямо в лицо!
– Могло быть и хуже, – возразила Мэри.
– Могло бы.
– А интересно, ковчег причаливал в Ричмонде? Но Киндерман уже не слушал.
– По-моему, я уже погружаюсь, – пробормотал он и уронил голову на грудь.
– Дорогой, иди скорей спать, – засуетилась Мэри. – Ты сам себя изводишь. Киндерман послушно кивнул.
– Да, я действительно здорово устал. – Он поднялся со стула и поцеловал жену в щеку. – Спокойной ночи, пончик.
– Спокойной ночи, Билл. Я тебя очень люблю.
– Я тоже.
Киндерман добрел до спальни и через несколько минут уже мирно посапывал.
И приснился ему странный сон. Сначала он будто бы летал над лесами и лугами, все казалось ярким, красочным и настоящим. Потом Киндерман разглядел сверху деревеньки и города. Они тоже казались вроде бы настоящими, да и выглядели как обычно, но он-то знал: на этот раз в них кроется что-то совершенно непонятное, и Киндерман никогда не смог бы описать их. Как бывает обычно в таких снах, он не ощущал собственного тела и в то же время чувствовал невероятную силу. Отчетливо распознавая вокруг себя и предметы, и лица, Киндерман тем не менее прекрасно понимал, что все это ему только снится, на самом деле он лежит сейчас в постели и досконально помнит все события минувшего дня.
Неожиданно Киндерман очутился внутри огромного каменного строения. Гладкие нежно-розовые стены сходились на невероятной высоте, образуя гигантский купол. Киндерман догадался, что находится внутри исполинского собора. Всюду стояли койки, такие же, как в больницах – белые и узкие, а рядом сновали незнакомые люди, и каждый был чем-то занят. При этом вокруг стояла тишина. Одни лежали или сидели на койках, Другие бродили между ними в пижамах и халатах. В основном люди читали или беззвучно беседовали друг с другом. Совсем рядом Киндерман заметил горсточку людей, состоящую из пяти человек. Они собрались за столом, на котором возвышался аппарат, напоминающий радиопередатчик. Лица у собравшихся застыли в напряжении. Наконец, Киндерман услышал, как один из них произнес: «Вы меня слышите?» Странные крылатые существа – мужчины и женщины в белых больничных халатах – шествовали в разных направлениях и раздавали лекарства. Они тоже спокойно переговаривались между собой. Сквозь округлые витражные окна пробивались яркие солнечные лучи. В соборе царили мир и согласие.
Киндерман двинулся вдоль бесконечного ряда коек. Похоже, его здесь никто не замечал, кроме разве что одного крылатого ангела, который на мгновение обернулся к Киндерману, когда тот проходил мимо. Ангел приветливо улыбнулся и тут же снова вернулся к своей работе.
И вдруг Киндерман увидел своего брата Макса. Тот ходил в учениках у раввина вплоть до своей смерти в 1950 году. Не спеша подошел Киндерман к Максу и присел на краешек его кровати.
– Рад тебя видеть. Макс, – начал он, а затем добавил: – Ну вот, теперь мы ОБА спим и видим этот сон.
Но брат, печально покачав головой, возразил:
– Нет, Билл, Я-то как раз и не сплю. И тут Киндерман вспомнил, что Макс давно умер. Но одновременно с этим к нему явилась и мысль, что Макс – не иллюзия, не плод воображения. Киндерман вдруг осознал, что видит брата на самом деле.
– Эти люди уже умерли? – спросил лейтенант. Макс кивнул.
– Это часть таинства, – объяснил он.
– А где мы находимся? – полюбопытствовал Киндерман.
Макс лишь пожал плечами.
– Не знаю. Мы точно не уверены. Но сначала мы все попадаем сюда.
– Смахивает на больницу, – заметил Киндерман.
– Да, нас всех здесь лечат, – подтвердил Макс.
– А ты знаешь, куда вы отправитесь потом?
– Нет, – ответил Макс.
Они продолжали беседовать, и Киндерман наконец решился задать свой самый важный вопрос.
– А Бог действительно существует, Макс?
– Только не в мире снов, Билл.
– А что такое мир снов. Макс? Мы сейчас в нем?
– Это тот мир, где мы занимаемся самосозерцанием. Киндерман принялся настаивать, чтобы Макс объяснил ему это, но ответы брата становились все более непонятными. Макс вдруг заявил: «У нас две души», а потом снова бессвязно залепетал. Сон начал постепенно растворяться, и вскоре Макс растаял, превратившись в призрак, продолжавший нести полную околесицу. Проснувшись, Киндерман приподнял голову. Сквозь щелочку в занавесках пробивался сумеречный свет – близился восход солнца. Лейтенант опустил голову на подушку и принялся размышлять о своем странном сне – что же он мог означать?
– Ангелы-врачи, – вслух пробормотал Киндерман. Мэри заворочалась во сне. Киндерман осторожно выскользнул из-под одеяла и направился в ванную. Нащупав выключатель и прикрыв за собой дверь, он зажег свет и справил нужду, недовольно косясь в сторону ванны. Там, лениво шевеля плавниками, все еще ожидал своей участи несчастный карп, и лейтенант отвернулся, чтобы не видеть его. Киндерман умылся, побрился и снял халат, висевший тут же на маленьком дверном крючке. Выключив свет, он спустился по лестнице, вскипятил чайник, уселся за стол и задумался. А вдруг этот сон имеет непосредственное отношение к будущему? Может быть, он является предчувствием смерти? Киндерман покачал головой. Нет, сны о будущем никогда не были у него такими красочными и отчетливыми. А этот сон вообще ни на что не походил. И произвел на лейтенанта очень сильнее впечатление.
– Только не в мире снов, – пробормотал Киндерман. – Две души. Это тот мир, где мы занимаемся самосозерцанием.
А вдруг, пока он спал, само подсознание протягивало ему ключ к решению задачи, над которой он постоянно бился? Вечная проблема боли... Киндерман вспомнил очерк Юнга «Видения», где рассказывается о том, как психиатр столкнулся со смертью. Его доставили в больницу в состоянии комы. Он чувствовал, как покидает собственное тело и словно плывет по воздуху куда-то ввысь, а потом витает над планетой, Психиатр уже собрался было посетить некий храм, паривший тут же неподалеку, но вдруг к нему приблизился доктор, причем, судя по одежде, это был врачеватель из Древней Греции. Он принялся уговаривать психиатра вернуться в собственное тело и укорял его за то, что тот еще не закончил свои земные дела. И через мгновение Юнг очнулся на больничной койке. Он тут же узнал врача, хотя в грезах тот явился ему в странном одеянии. Юнг беспокоился. И действительно, доктор этот через пару недель серьезно заболел и вскоре умер. Однако более всего поразила Юнга (и не покидала еще по крайней мере месяцев шесть) – глубочайшая депрессия и сознание того, что ему пришлось вернуться в собственное тело и в этот мир, который он отныне называл не иначе, как «ящик».
«Может быть, здесь и кроется ответ? – про себя рассуждал Киндерман. – Может быть, вся наша трехмерная Вселенная является всего-навсего искусственно созданной конструкцией и служит лишь для того, чтобы в определенный промежуток времени мы решали те задачи, которые нельзя решить в других мирах? Возможно, и проблема зла придумана для того, чтобы мы разобрались в ней самостоятельно? И, может быть, наши души являются в этот чуждый им мир облаченными в тела, словно подводники, напялившие на себя водолазные скафандры и устремившиеся на океанское дно? И не сознательно ли мы выбираем боль, чтобы потом страдать?»
Киндерман размышлял, способен ли человек существовать без боли, по крайней мере, без необходимости ее ощущать. И сохранятся ли тогда понятия чести, храбрости и доброты? Если Бог хороший и добрый, Он не должен пройти мимо страдающего и плачущего ребенка. А Он проходит. Он просто наблюдает. А не человек ли попросил Его именно наблюдать? Ибо именно человек и взвалил на свою душу все самые суровые испытания, дабы сделаться настоящим человеком, и случилось это в незапамятные времена, до того как была создана твердь небесная.
Больница. Ангелы-врачи. «Да, нас всех здесь лечат». Ну, разумеется, – решил Киндерман. – Все сходится. После смерти необходимо отдохнуть недельку-другую. Это что-то вроде курорта во Флориде. Хуже, во всяком случае, от этого не будет.
Киндерман еще немного порассуждал на эту тему, и она показалась ему забавной. Но как только лейтенант подумал о страданиях высших животных, он тут же зашел в тупик. Звери-то уж наверняка не могли выбрать для себя боль, а ведь даже самая расчудесная и преданная собака не имела бессмертной души. «И все же в этом что-то есть, – сам себе возразил Киндерман. – Это уже ближе к истине». Оставалось лишь логически обосновать данную теорию. Чтобы она, имея смысл, выставляла Бога в самом выгодном свете. Киндерману казалось, что сейчас он на верном пути.
На лестнице послышались шаркающие и торопливые шаги. Киндерман обернулся и скорчил недовольную гримасу. Шаги приближались. Лейтенант поднял глаза и увидел тещу. Ей уже стукнуло восемьдесят, и Киндерман в который раз принялся разглядывать старушку. Седые волосы аккуратно уложены в пучок, черный халат.
– Я и не знала, что ты уже встал, – удивилась она. Все лицо ее избороздили морщины.
– А я вот встал, – отозвался Киндерман. – И это факт.
Казалось, она задумалась над его словами. Потоптавшись на месте, старушка поспешила к плите.
– Сейчас я поставлю чайник.
– Я уже пил чай.
– Выпей еще.
Она подошла к столу и, дотронувшись до чашки зятя, бросила на него такой взгляд, какой, наверное, был у Господа Бога, когда Ему сообщили о Каине.
– Он же остыл, – ледяным тоном констатировала теща. – Я приготовлю новый.
Киндерман взглянул на часы. Почти семь. «Что происходит со временем?» – удивился он, а вслух спросил:
– Ну как Ричмонд?
– Там сплошь и рядом негры. Больше вы меня туда ни за какие коврижки не затащите.
Теща плюхнула чайник на плиту и пробурчала что-то на идиш. Зазвонил телефон.
– Ничего, я возьму, – спохватилась она и сняла трубку: – Да?
Киндерман наблюдал, как старушка с недовольной гримасой выслушивает чьи-то слова, а затем хмурится.
– Это тебя. Один из твоих дружков-гангстеров. Киндерман вздохнул и, поднявшись, взял трубку.
– Киндерман слушает, – устало произнес он. И застыл как вкопанный. Лицо его окаменело.
– Сейчас буду, – только и сказал он и бросил трубку.
Утром в шесть тридцать был убит священник. Его обезглавили прямо в исповедальне, в то время, как он выслушивал одного из прихожан.
– Убийцы на месте преступления не оказалось.
Понедельник, 14 марта
Глава шестая
Существование жизни на земле связано с атмосферным давлением. Это давление, в свою очередь, определяется постоянным действием некоторых физических сил, зависящих от расположения планеты в космическом пространстве. А на него – на космическое пространство – влияет Вселенная в целом. Но что же здесь первично? – раздумывал Киндерман.
– Лейтенант?
– Я весь во внимании, Горацио Хвастунишка. И каковы наши достижения на сегодняшний день?
– Никто не заметил ничего особенного, – сообщил Аткинс. – Можно отпустить прихожан?
Киндерман сидел на скамье возле исповедальни, где обычно выстраивалась очередь прихожан. Дверь в исповедальню была прикрыта, но кровь уже успела просочиться под нее. Алый поток разделился надвое, и судебные эксперты с опаской переступали через эти страшные ручейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39