У некоторых разведчиков и охотников после вступления нахождения пары мыслеголос значительно усиливался, как если бы их супруги синхронизировали при необходимости свой мыслеголос с ними, но и это не могло объяснить новой силы Лазающего-Быстро. Впрочем эти мысли пронеслись в ней на фоне того ужаса, который вызывал образ раненого детеныша, находящегося вблизи от логова клыкастой смерти.
Она начала было отвечать, потом остановилась, хлеща хвостом и насторожив уши во внезапном подозрении. Нет, конечно же, нет. Даже Лазающий-Быстро не осмелился бы на такое. Только не после того, как старейшины клана отчитали его! Но, как бы она не старалась, она не могла представить каким образом детеныш клана Яркой Воды мог забрести так далеко, а ни один другой клан не граничил с пожарищем. И Лазающий-Быстро ведь не назвал никакого имени, не так ли? Но…
Она остановила сама себя. Был, конечно, способ развеять все ее сомнения. Все что для этого требовалось – задать вопрос… но если она задаст его, она будет точно знать, что ее брат нарушил запрет глав клана. Если же она не задаст его, ей остается только подозревать, а не знать наверняка, и поэтому она проглотила уже готовый вопрос и задала другой.
«Брат, чем я могу помочь тебе?»
«Объяви тревогу», – ответил он, посылая с ответом импульс благодарности и любви, поскольку он знал, что она подумала, а ее выбор вопроса показал ему что она решила.
«Для спасения раненого детеныша», – утверждение Поющей-Истинно по сути было вопросом и он дернул хвостом в жесте согласия, хотя она и не могла его видеть.
«Да», – просто ответил он и почувствовал ее колебания. Но затем пришел ответ.
«Хорошо», – столь же просто ответила она, но со всем бесспорным авторитетом певицы памяти: «Мы придем так быстро, как только сможем, брат мой».
* * *
Стефани Харрингтон снова очнулась, издала слабый, наполненный болью звук – меньше слов, чем в мяуканье раненого котенка – и веки ее задрожали. Она попыталась сесть, но когда ее вес переместился на сломанную руку, у нее вырвался невольный стон. Внезапная боль была буквально ослепляющей, и она вновь закрыла глаза и заставила себя сесть всхлипывая от боли. От боли в руке, плече и сломанном ребре желудок ее скрутило в приступе тошноты. Она села неподвижно, как будто боль была охотящимся хищником от которого можно было затаиться пока он не пройдет мимо.
Но боль не прошла. Она только слегка приутихла и Стефани сморгнула слезы и оттерла лицо здоровой рукой от грязи и крови из ее разбитого носа. Ей не надо было двигаться, чтобы чувствовать, что она повредила колено и сломанную руку во время падения. Она дрожала, трепетала как лист на ветру от обрушившихся на нее боли и безнадежности. Необходимость немедленно спуститься на землю помогала ей преодолеть их, но теперь, на земле, у нее было время подумать и прочувствовать все.
Новые горячие слезы закапали из глаз и она застонала, когда заставила себя правую рукой переместить левую к себе на колено. Само движение было пыткой, но она не могла оставить руку висеть так, как будто она ей не принадлежала. Она подумала, что надо бы привязать ремнем руку к боку, но не нашла в себе сил – и смелости – вновь потревожить сломанную кость. На нее обрушилось слишком многое. Теперь, когда надвигавшийся кризис разрешился, она осознала насколько сильно она ранена, как безнадежно заблудилась, насколько отчаянно она хотела – нуждалась – чтобы родители пришли и забрали ее домой, насколько глупа она была, что попала в такую переделку… и сколь мало она может сделать чтобы из нее выбраться.
Она сжалась у подножия дерева, безнадежно зовя отца и мать. Мир оказался гораздо громаднее и опаснее, чем она полагала и она хотела, чтобы ее нашли. Никакое наказание ее родителей, каким бы суровым оно не было, не сравнилось бы с тем, которое она устроила сама себе. Она заплакала, когда всхлипывания, которые она не могла прекратить, потревожили ее сломанную руку и послали новые импульсы боли.
Но затем она почувствовала прикосновение к правому боку и сморгнула, чтобы очистить глаза. Стефани посмотрела вниз и встретилась взглядом с древесным котом. Он стоял рядом с ней, положив одну лапу ей на ногу, с ушами, прижатыми к голове в знак беспокойства, и она слышала – и чувствовала – его мягкое, успокаивающее урчание. Одно мгновение она все еще смотрела на него, кривясь от отчаянья, боли и физического шока, а потом протянула к нему здоровую руку, и он не колебался ни секунды. Он плавно поднялся к ней на колени, встал на задние лапы, а передними – сильными, жилистыми руками с длинными пальцами и предусмотрительно втянутыми когтями – обнял ее за шею. Он прижался своей усатой мордочкой к ее щеке, издавая урчание столь мощное, как будто у него внутри был моторчик, и она обхватила его правой рукой. Она притянула его к себе, практически сдавила, и зарылась лицом в его мягкий сырой мех, душераздирающе всхлипывая, и, даже плача, она ощущала, что он каким-то образом забирает у нее наихудшую боль, худшие отчаяние и беспомощность.
* * *
Лазающий-Быстро позволил двуногому обнять себя. Глаза Народа не источают влагу подобно глазам двуногих, но только мыслеслепой бы не увидел горя, страха и боли в мыслесвете детеныша, и он ощутил мощный импульс нежности к нему и желания защитить. К ней, наконец осознал он, хотя и не был уверен, как именно он это понял. Возможно он все лучше понимал ее мыслесвет. В конце концов мыслесвета обычно было достаточно, чтобы отличить мужскую особь Народа от женской. Конечно, этот детеныш совершенно не похож на представителя Народа, но…
Он крепче прижался к ней, потерся мордочкой о ее щеку и погладил здоровое плечо своей лапой одновременно углубляя их единение. Это было не так, как было бы с кем-то его собственного вида, поскольку она была не способна укреплять единение со своей стороны, но и этого было достаточно, чтобы вытянуть большую часть ее отчаяния. Он чувствовал облегчение бремени ее страха и боли, ощущал ее изумленную уверенность, что это каким-то образом сделал именно он. Его урчание сменилось горловым мурлыканьем. Он толкнулся еще раз в ее щеку, затем откинулся настолько, чтобы соприкоснуться с ней нос к носу, глядя прямо ей в глаза, а ее рука погладила его по ушам. Она сказала что-то – еще один из их не значащих для него ничего шумов – но он чувствовал ее благодарность и знал, что бессмысленными звуками его благодарят.
Она откинулась на дерево, аккуратно переместив сломанную руку, а он уселся ей на бедро и пожелал, надеясь что не выдает своего отчаяния, чтобы был какой-то способ увести ее от этого места. Он знал, что она все еще испугана и в растерянности, и не желал разрушить ту толику спокойствия, что сумел ей передать, но запах клыкастой смерти буквально жег его ноздри. Если бы не поврежденное колено, он бы сделал все что в его силах, чтобы заставить ее подняться и идти, несмотря на сломанную руку. Но крепкое покрытие, которое она носила на ногах разорвалось при падении и было видно разбитое колено, опухшее и почерневшее. Не нужна была никакая связь, чтобы понять, что она не сможет идти быстро и не уйдет далеко. Лазающий-Быстро снова мысленно обратился к сестре.
«Идет ли клан?» – спросил он нетерпеливо, и ее ответ ошеломил его.
«Мы идем» – Поющая-Истинно повторила это еще раз с несомненным ударением на первом слове и он моргнул. Не хочет же она сказать?.. Но тут она послала ему картинку из своих собственных глаз. Она возглавляла всех взрослых мужчин клана собственнолично. Певец памяти вел ударную силу клана в бой с клыкастой смертью! Это было не просто неслыханно – немыслимо. Но именно это происходило, и он послал сестре свою благодарность.
«Выбора не было, братик.» – сухо сказала она ему: «Клан может защитить твоего „детеныша“ от клыкастой смерти, но кроме меня нет никого, кто смог бы защитить тебя от Сломанного-Зуба и Копателя… или Прядильщицы-Песен! А теперь оставь меня, Лазающий-Быстро. Я не могу одновременно быстро бежать и болтать с тобой.»
Он понежился в посланной сестрою любви и постарался не думать о том, что влекло за собой ее предупреждение. Судя по переданной картинке, они двигались чрезвычайно быстро. Они будут здесь уже скоро, а только очень глупая клыкастая смерть рискнет атаковать то, что охраняет целый клан Народа. Ждать осталось недолго…
* * *
Стефани почти задремала, опершись на дерево, но встрепенулась немедленно, когда древесный кот вскочил у нее на коленях, издав резкий раскатистый звук, подобный звуку рвущейся ткани. Она никогда не слышала ничего подобного, но мгновенно поняла что он означает. Как будто связь между ними передала ей значение звука и она почувствовала страх и ярость кота… и его свирепую решимость защищать ее.
Она оглянулась вокруг в поисках опасности, глаза ее расширились, а лицо стало бледнее бумаги. Из подлеска выплыла гексапума, словно серый шестилапый призрак смерти. Губы ее оттянулись назад, обнажая снежно-белые клыки длиной не меньше пятнадцати сантиметров, уши прижались к голове и она ответила коту своим рыком – подобным басовитому раскату грома. Ужас парализовал Стефани, но древесный кот с ее бедра запрыгнул на одну из нижних ветвей и присел там, угрожающе уставившись на своего гигантского врага сверху, и когти он больше не втягивал. По какой-то причине гексапума колебалась, оглядываясь вокруг и поглядывая на деревья, как будто чего-то боялась. Но Стефани понимала, что эти колебания долго не продлятся.
– Нет, – она услышала свой собственный шепот своему крошечному защитнику. – Нет, она слишком велика! Беги! Пожалуйста! Беги!
Древесный кот не обращал внимания, уставившись на гексапуму и к ужасу добавилось отчаянье. Гексапума убьет их обоих просто потому, что древесный кот не станет убегать. Каким-то образом она знала, без тени сомнения, что у гексапумы не будет возможности добраться до нее, кроме как сперва разделавшись с ним.
* * *
В мозгах клыкастой смерти не к чему было прислушиваться, но Лазающий-Быстро понимал ее колебания и без этого. Это была старая клыкастая смерть и она бы не прожила так долго не выучив некоторых уроков. И среди них должно было быть и знание, что может с ней сделать атакующий клан, потому что у нее хватило смекалки оглядеться в поисках тех, кто мог бы поддержать его.
Но Лазающий-Быстро знал то, чего клыкастая смерть знать не могла. Здесь не было других из Народа – по крайней мере пока. Они идут на помощь, несутся с отчаянной скоростью, но им ни за что не успеть вовремя.
Он воззрился на клыкастую смерть, бросал ей вызов и знал, что он не сможет победить. Ни один разведчик или охотник не смог бы в одиночку выжить в бою с клыкастой смертью, но и оставить свою двуногую он не мог, как не смог бы оставить котенка Народа. Он чувствовал ее отчаяние, попытку принудить его бежать и спасаться не обращая внимания на нее, слышал мыслеголос сестры, умоляющий его о том же, но все это не имело никакого значения. Не имело значения и то, что клыкастая смерть убьет двуногую в тот самый момент, как умрет он. Что имело значение, так это то, что его двуногая – его – не должна умирать в одиночестве, покинутая всеми. Он оплатит своей жизнью столько мгновений ее жизни сколько сможет, и возможно – возможно – этого времени хватит Поющей-Истинно чтобы добраться сюда. Это он сказал сам себе твердо, свирепо, стараясь убедить самого себя в том, что это правда, а затем клыкастая смерть прыгнула.
* * *
Стефани наблюдала неподвижное противостояние древесного кота и гексапумы, уставившихся и рычащих друг на друга, и напряжение ранило ее как нож. Она не могла терпеть это, но не могла и избежать, а абсолютная, безнадежная отвага древесного кота разрывала ей сердце. Он мог бы сбежать. Он мог бы сбежать от гексапумы с легкостью, но он остался. И что-то глубоко внутри, под паникой усталого, раненого, испуганного ребенка оказавшегося лицом к лицу со смертельной угрозой, которой ей никогда не приходилось встречать, откликнулось на его свирепый вызов. Она не знала, что это такое. Она даже не осознавала этого. Но, так же как древесный кот был полон решимости защищать ее, и она чувствовала столь же свирепую, столь же непреклонную решимость защищать его.
Ее правая рука опустилась к поясу и сомкнулась на рукояти виброножа. Это был короткий нож – едва восемнадцати сантиметров в длину, малютка по сравнению с шестидесятисантиметровыми мачете рейнджеров Лесной Службы. Но «лезвие» этого короткого ножа было молекулярной толщины и он завибрировал, включившись, когда она каким-то образом ухитрилась встать. Она прислонилась ко стволу дерева, левая рука ее безжизненно повисла, от страха во рту появился вкус желчи. Она знала, что ее нож слишком мал. Он с легкостью рассечет как кости, так и мышцы гексапумы, но он слишком короток. Громадный хищник разорвет ее на части еще до того, как она сумеет его порезать. И даже если ей каким-то образом удастся полоснуть гексапуму когда та прыгнет, даже нанести смертельную рану, та была настолько велика и сильна, что успеет ее убить прежде чем умрет сама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Она начала было отвечать, потом остановилась, хлеща хвостом и насторожив уши во внезапном подозрении. Нет, конечно же, нет. Даже Лазающий-Быстро не осмелился бы на такое. Только не после того, как старейшины клана отчитали его! Но, как бы она не старалась, она не могла представить каким образом детеныш клана Яркой Воды мог забрести так далеко, а ни один другой клан не граничил с пожарищем. И Лазающий-Быстро ведь не назвал никакого имени, не так ли? Но…
Она остановила сама себя. Был, конечно, способ развеять все ее сомнения. Все что для этого требовалось – задать вопрос… но если она задаст его, она будет точно знать, что ее брат нарушил запрет глав клана. Если же она не задаст его, ей остается только подозревать, а не знать наверняка, и поэтому она проглотила уже готовый вопрос и задала другой.
«Брат, чем я могу помочь тебе?»
«Объяви тревогу», – ответил он, посылая с ответом импульс благодарности и любви, поскольку он знал, что она подумала, а ее выбор вопроса показал ему что она решила.
«Для спасения раненого детеныша», – утверждение Поющей-Истинно по сути было вопросом и он дернул хвостом в жесте согласия, хотя она и не могла его видеть.
«Да», – просто ответил он и почувствовал ее колебания. Но затем пришел ответ.
«Хорошо», – столь же просто ответила она, но со всем бесспорным авторитетом певицы памяти: «Мы придем так быстро, как только сможем, брат мой».
* * *
Стефани Харрингтон снова очнулась, издала слабый, наполненный болью звук – меньше слов, чем в мяуканье раненого котенка – и веки ее задрожали. Она попыталась сесть, но когда ее вес переместился на сломанную руку, у нее вырвался невольный стон. Внезапная боль была буквально ослепляющей, и она вновь закрыла глаза и заставила себя сесть всхлипывая от боли. От боли в руке, плече и сломанном ребре желудок ее скрутило в приступе тошноты. Она села неподвижно, как будто боль была охотящимся хищником от которого можно было затаиться пока он не пройдет мимо.
Но боль не прошла. Она только слегка приутихла и Стефани сморгнула слезы и оттерла лицо здоровой рукой от грязи и крови из ее разбитого носа. Ей не надо было двигаться, чтобы чувствовать, что она повредила колено и сломанную руку во время падения. Она дрожала, трепетала как лист на ветру от обрушившихся на нее боли и безнадежности. Необходимость немедленно спуститься на землю помогала ей преодолеть их, но теперь, на земле, у нее было время подумать и прочувствовать все.
Новые горячие слезы закапали из глаз и она застонала, когда заставила себя правую рукой переместить левую к себе на колено. Само движение было пыткой, но она не могла оставить руку висеть так, как будто она ей не принадлежала. Она подумала, что надо бы привязать ремнем руку к боку, но не нашла в себе сил – и смелости – вновь потревожить сломанную кость. На нее обрушилось слишком многое. Теперь, когда надвигавшийся кризис разрешился, она осознала насколько сильно она ранена, как безнадежно заблудилась, насколько отчаянно она хотела – нуждалась – чтобы родители пришли и забрали ее домой, насколько глупа она была, что попала в такую переделку… и сколь мало она может сделать чтобы из нее выбраться.
Она сжалась у подножия дерева, безнадежно зовя отца и мать. Мир оказался гораздо громаднее и опаснее, чем она полагала и она хотела, чтобы ее нашли. Никакое наказание ее родителей, каким бы суровым оно не было, не сравнилось бы с тем, которое она устроила сама себе. Она заплакала, когда всхлипывания, которые она не могла прекратить, потревожили ее сломанную руку и послали новые импульсы боли.
Но затем она почувствовала прикосновение к правому боку и сморгнула, чтобы очистить глаза. Стефани посмотрела вниз и встретилась взглядом с древесным котом. Он стоял рядом с ней, положив одну лапу ей на ногу, с ушами, прижатыми к голове в знак беспокойства, и она слышала – и чувствовала – его мягкое, успокаивающее урчание. Одно мгновение она все еще смотрела на него, кривясь от отчаянья, боли и физического шока, а потом протянула к нему здоровую руку, и он не колебался ни секунды. Он плавно поднялся к ней на колени, встал на задние лапы, а передними – сильными, жилистыми руками с длинными пальцами и предусмотрительно втянутыми когтями – обнял ее за шею. Он прижался своей усатой мордочкой к ее щеке, издавая урчание столь мощное, как будто у него внутри был моторчик, и она обхватила его правой рукой. Она притянула его к себе, практически сдавила, и зарылась лицом в его мягкий сырой мех, душераздирающе всхлипывая, и, даже плача, она ощущала, что он каким-то образом забирает у нее наихудшую боль, худшие отчаяние и беспомощность.
* * *
Лазающий-Быстро позволил двуногому обнять себя. Глаза Народа не источают влагу подобно глазам двуногих, но только мыслеслепой бы не увидел горя, страха и боли в мыслесвете детеныша, и он ощутил мощный импульс нежности к нему и желания защитить. К ней, наконец осознал он, хотя и не был уверен, как именно он это понял. Возможно он все лучше понимал ее мыслесвет. В конце концов мыслесвета обычно было достаточно, чтобы отличить мужскую особь Народа от женской. Конечно, этот детеныш совершенно не похож на представителя Народа, но…
Он крепче прижался к ней, потерся мордочкой о ее щеку и погладил здоровое плечо своей лапой одновременно углубляя их единение. Это было не так, как было бы с кем-то его собственного вида, поскольку она была не способна укреплять единение со своей стороны, но и этого было достаточно, чтобы вытянуть большую часть ее отчаяния. Он чувствовал облегчение бремени ее страха и боли, ощущал ее изумленную уверенность, что это каким-то образом сделал именно он. Его урчание сменилось горловым мурлыканьем. Он толкнулся еще раз в ее щеку, затем откинулся настолько, чтобы соприкоснуться с ней нос к носу, глядя прямо ей в глаза, а ее рука погладила его по ушам. Она сказала что-то – еще один из их не значащих для него ничего шумов – но он чувствовал ее благодарность и знал, что бессмысленными звуками его благодарят.
Она откинулась на дерево, аккуратно переместив сломанную руку, а он уселся ей на бедро и пожелал, надеясь что не выдает своего отчаяния, чтобы был какой-то способ увести ее от этого места. Он знал, что она все еще испугана и в растерянности, и не желал разрушить ту толику спокойствия, что сумел ей передать, но запах клыкастой смерти буквально жег его ноздри. Если бы не поврежденное колено, он бы сделал все что в его силах, чтобы заставить ее подняться и идти, несмотря на сломанную руку. Но крепкое покрытие, которое она носила на ногах разорвалось при падении и было видно разбитое колено, опухшее и почерневшее. Не нужна была никакая связь, чтобы понять, что она не сможет идти быстро и не уйдет далеко. Лазающий-Быстро снова мысленно обратился к сестре.
«Идет ли клан?» – спросил он нетерпеливо, и ее ответ ошеломил его.
«Мы идем» – Поющая-Истинно повторила это еще раз с несомненным ударением на первом слове и он моргнул. Не хочет же она сказать?.. Но тут она послала ему картинку из своих собственных глаз. Она возглавляла всех взрослых мужчин клана собственнолично. Певец памяти вел ударную силу клана в бой с клыкастой смертью! Это было не просто неслыханно – немыслимо. Но именно это происходило, и он послал сестре свою благодарность.
«Выбора не было, братик.» – сухо сказала она ему: «Клан может защитить твоего „детеныша“ от клыкастой смерти, но кроме меня нет никого, кто смог бы защитить тебя от Сломанного-Зуба и Копателя… или Прядильщицы-Песен! А теперь оставь меня, Лазающий-Быстро. Я не могу одновременно быстро бежать и болтать с тобой.»
Он понежился в посланной сестрою любви и постарался не думать о том, что влекло за собой ее предупреждение. Судя по переданной картинке, они двигались чрезвычайно быстро. Они будут здесь уже скоро, а только очень глупая клыкастая смерть рискнет атаковать то, что охраняет целый клан Народа. Ждать осталось недолго…
* * *
Стефани почти задремала, опершись на дерево, но встрепенулась немедленно, когда древесный кот вскочил у нее на коленях, издав резкий раскатистый звук, подобный звуку рвущейся ткани. Она никогда не слышала ничего подобного, но мгновенно поняла что он означает. Как будто связь между ними передала ей значение звука и она почувствовала страх и ярость кота… и его свирепую решимость защищать ее.
Она оглянулась вокруг в поисках опасности, глаза ее расширились, а лицо стало бледнее бумаги. Из подлеска выплыла гексапума, словно серый шестилапый призрак смерти. Губы ее оттянулись назад, обнажая снежно-белые клыки длиной не меньше пятнадцати сантиметров, уши прижались к голове и она ответила коту своим рыком – подобным басовитому раскату грома. Ужас парализовал Стефани, но древесный кот с ее бедра запрыгнул на одну из нижних ветвей и присел там, угрожающе уставившись на своего гигантского врага сверху, и когти он больше не втягивал. По какой-то причине гексапума колебалась, оглядываясь вокруг и поглядывая на деревья, как будто чего-то боялась. Но Стефани понимала, что эти колебания долго не продлятся.
– Нет, – она услышала свой собственный шепот своему крошечному защитнику. – Нет, она слишком велика! Беги! Пожалуйста! Беги!
Древесный кот не обращал внимания, уставившись на гексапуму и к ужасу добавилось отчаянье. Гексапума убьет их обоих просто потому, что древесный кот не станет убегать. Каким-то образом она знала, без тени сомнения, что у гексапумы не будет возможности добраться до нее, кроме как сперва разделавшись с ним.
* * *
В мозгах клыкастой смерти не к чему было прислушиваться, но Лазающий-Быстро понимал ее колебания и без этого. Это была старая клыкастая смерть и она бы не прожила так долго не выучив некоторых уроков. И среди них должно было быть и знание, что может с ней сделать атакующий клан, потому что у нее хватило смекалки оглядеться в поисках тех, кто мог бы поддержать его.
Но Лазающий-Быстро знал то, чего клыкастая смерть знать не могла. Здесь не было других из Народа – по крайней мере пока. Они идут на помощь, несутся с отчаянной скоростью, но им ни за что не успеть вовремя.
Он воззрился на клыкастую смерть, бросал ей вызов и знал, что он не сможет победить. Ни один разведчик или охотник не смог бы в одиночку выжить в бою с клыкастой смертью, но и оставить свою двуногую он не мог, как не смог бы оставить котенка Народа. Он чувствовал ее отчаяние, попытку принудить его бежать и спасаться не обращая внимания на нее, слышал мыслеголос сестры, умоляющий его о том же, но все это не имело никакого значения. Не имело значения и то, что клыкастая смерть убьет двуногую в тот самый момент, как умрет он. Что имело значение, так это то, что его двуногая – его – не должна умирать в одиночестве, покинутая всеми. Он оплатит своей жизнью столько мгновений ее жизни сколько сможет, и возможно – возможно – этого времени хватит Поющей-Истинно чтобы добраться сюда. Это он сказал сам себе твердо, свирепо, стараясь убедить самого себя в том, что это правда, а затем клыкастая смерть прыгнула.
* * *
Стефани наблюдала неподвижное противостояние древесного кота и гексапумы, уставившихся и рычащих друг на друга, и напряжение ранило ее как нож. Она не могла терпеть это, но не могла и избежать, а абсолютная, безнадежная отвага древесного кота разрывала ей сердце. Он мог бы сбежать. Он мог бы сбежать от гексапумы с легкостью, но он остался. И что-то глубоко внутри, под паникой усталого, раненого, испуганного ребенка оказавшегося лицом к лицу со смертельной угрозой, которой ей никогда не приходилось встречать, откликнулось на его свирепый вызов. Она не знала, что это такое. Она даже не осознавала этого. Но, так же как древесный кот был полон решимости защищать ее, и она чувствовала столь же свирепую, столь же непреклонную решимость защищать его.
Ее правая рука опустилась к поясу и сомкнулась на рукояти виброножа. Это был короткий нож – едва восемнадцати сантиметров в длину, малютка по сравнению с шестидесятисантиметровыми мачете рейнджеров Лесной Службы. Но «лезвие» этого короткого ножа было молекулярной толщины и он завибрировал, включившись, когда она каким-то образом ухитрилась встать. Она прислонилась ко стволу дерева, левая рука ее безжизненно повисла, от страха во рту появился вкус желчи. Она знала, что ее нож слишком мал. Он с легкостью рассечет как кости, так и мышцы гексапумы, но он слишком короток. Громадный хищник разорвет ее на части еще до того, как она сумеет его порезать. И даже если ей каким-то образом удастся полоснуть гексапуму когда та прыгнет, даже нанести смертельную рану, та была настолько велика и сильна, что успеет ее убить прежде чем умрет сама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14