..
— Правда, — ответила Катя.
— Махват... он просто предложил... он ничего не потребовал взамен. То есть потребовал, но я не согласилась. Тогда он предложил это просто так... и я, наверное, согласилась... то есть он сказал, что мне нужно просто очень сильно этого захотеть... то есть, фактически, все-таки согласилась... — Она опять смущенно улыбнулась.
— А я отказалась, — улыбнулась в ответ Катя.
Эллина посмотрела на ее лицо — искусственная половина его матово светилась в полумраке комнаты. И радостная улыбка на губах Эллины увяла.
— Я думала, это сон, — прошептала Эллина.
— Нет, это Преисподняя, — возразила Катя.
25. ЗАЛ МИРА
Мне раньше часто такой сон снился. Не, серьезно!
То есть сны-то мне вообще очень редко снятся, но когда снится что-то, то обычно такое вот. Типа как я просыпаюсь, а она — рядом. Мархаэоль типа...
Я тогда и имени ее не знал еще. После Твери я вообще сам не свой ходил, Гнусь подтвердить мог бы, если б жив был, бедняга. И часто просыпаешься так вот, а ее нету. Обидно типа. Сразу же в морду кому-нибудь дать охота. И все такое...
А сегодня я глаза открыл — думаю, сон. Она рядом, лежит тихонечко, я подумал, что спит типа. Осторожно так рукой ее за плечо трогаю — ткань платья тонюсенькая, тело под пальцами теплеет. Осторожно так прикасаюсь, типа чтобы не разбудить.
Но она не спала, сразу глаза открыла, улыбнулась. Блин! Мне улыбнулась! Смотрит на меня — желтые глаза, будто огонь переливается, будто металл расплавленный. Та баба, которая на меня в Театре Колесниц уставилась, так смотреть не может, как Мархаэоль. Та просто демон была, магией своей типа привлекала. А эта...
Эта — совсем другое дело. Она так смотрит, что умереть ради нее готов.
И вот что мне странно — я себя не вполне понимаю типа. Ведь сколько у меня баб было — не сосчитать. Ну, не то чтобы очень уж много, откровенно говоря, но бывало, несколько раз... Не, не в этом дело-то, не о том я...
Мне когда женщину хотелось, всегда себе находил. Чего-то они во мне такое чувствовали — одна из них сама мне как-то сказала. Но никогда ни с кем мне не было на душе так... блин! не знаю, как и сказать! Не то чтобы спокойно, а... ровно, что ли?.. Не, не знаю я!..
Я ведь к Мархаэоль еще, можно сказать, и пальцем-то не прикоснулся. То есть прикасался, конечно, но всегда с этакой опаской. Потому что и правда боязно — обидеть ее по-настоящему боюсь. Как будто в руках у меня какая-то хрупкая типа вещь находится, чуть не так чего сделаешь — вдребезги разлетится, не соберешь потом. И все такое. И сейчас вот, как проснулся я, смотрю в глаза ее — те же чувства в душе гуляют.
— Нам пора уходить, — шепчет.
— Куда? — спрашиваю.
— Ко мне, — отвечает, — в Харамишат. Там будет спокойнее...
Хмыкнул я этак недоверчиво — ага, спокойнее. Это в Преисподней-то! Не, нормально, да?
— Мне спокойнее, — поясняет. — За тебя.
Молчу. Чего тут скажешь?
Она легко так садится, потом встает, идет к дверям.
— Ты, — говорит, — друзьям своим скажи, что сейчас уходим. Они в соседней комнате... должны быть...
Говорит она, а в глазах ее что-то опять мелькает, беспокойство какое-то. Как будто она то ли типа сомневается, что нам уйти удастся, то ли за ребят переживает.
Мне тоже неспокойно стало, поднимаюсь я, спрашиваю:
— Куда ты сама-то?
— К брату, — отвечает. — Проститься надо. И поговорить.
Киваю. Понятное дело типа.
— В коридоре слуги, — продолжает Мархаэоль, — они отведут вас в Зал Мира. Это комната так называется, ты сразу узнаешь, там должно быть шесть дверей. Никуда сами не заходите, потому что только одна из них ведет в Харамишат.
— А остальные? — спрашиваю.
— В другие провинции Саакбарада. А одна из них — на Остров. Так что ждите меня, чтобы потом мне не пришлось тебя разыскивать по всему миру...
Сказала и вышла. Я постоял немного, тоже в коридор вышел.
Слуги эти Махватовы, с горящими мордами, по-прежнему вдоль стены торчат, как статуи типа.
— Здорово, орлы! — говорю.
Молчат, суки. То ли глухие, то ли просто положили они на меня. Ну, это мне фиолетово, не за этим я сюда вышел...
Подхожу я к двери соседней комнаты, трогаю ее рукой, как Мархаэоль двери эти открывает. Дверь, само собой, пропадает на фиг. Захожу в комнату — наши все на месте, даже старый хрен в углу торчит.
И тут меня что-то насторожило. Сейчас объясню, чего именно.
Наших здесь должно быть четверо, а если считать со старым хреном — то пятеро. Ну, пятеро и есть. Только одна морда мне почему-то почти совсем не знакома.
Баба какая-то. Уставилась на меня, скалится... Я хотел было ей чего-нибудь серьезного типа сказать, а потом в глаза ее посмотрел, узнал сразу, и челюсть моя чуть об пол не стукнулась.
— Эллина?!
Она улыбается, кивает.
— Не узнал? — спрашивает.
Голос у нее чистый, звонкий, словно вода журчит. Да и вообще изменилась она, словно другой человек совсем.
Принялись они мне все чего-то там объяснять про Эллину, я слушаю, врубаюсь понемногу. А сам глазами по лицам ребят шарю. Не нравятся они мне. Причем все сразу и каждый в отдельности.
Катя типа ничего, как прежде. Только в глазах ее тоска какая-то появилась — так, самую малость. Как бывает, когда идешь куда-нибудь, до фига уже прошел, а потом вдруг узнаешь, что еще больше чем до фига идти осталось.
Колобок какой-то нервный, дергается все, суетится. Будто торопится куда-то. Куда торопиться-то?! Все равно без Мархаэоль здесь торчать будем.
Коновалов Юрка тоже нервный, но слегка. И радостный почему-то, тоже самую малость. Как будто это ему Махват здоровья дал, а не Эллине. Говорит, смотрит, двигается — все как будто слегка свысока типа. Я, наверное, точно такой же ходил в первый день, когда автомат свой заполучил. Типа ни у кого нету, а у меня есть, во как!..
Маркулий, старый хрен, грустный немножечко. Словно уходить не хочет. А может, и не хочет — фиг его разберет. Хотя, понятное дело, тут он ни фига не останется, и все такое.
Эллина... это вообще отдельный разговор. Дрожит она вся от радости и все время говорит, говорит, говорит... Не смолкает ни на секунду. И голосок ее ни в какое сравнение с тем хриплым дребезгом не катит. И морда ее переменилась... то есть не морда уже даже, а лицо, можно сказать. Ничего, симпатичная такая. Типа нормально. Глаза горят... хотя... гореть-то они горят, но что-то в них такое появилось, чего раньше не было. Или исчезло из них что-то.
Силы в глазах ее поубавилось, надо заметить. Я помню, какие мысли были у меня, когда я впервые глазищи Эллинины увидел. Я так и подумал про них — глазищи, а не глаза. А сейчас уже не глазищи... И в них какое-то смущение, что ли? Как будто она сделала чего-то не то.
Короче говоря, вся команда стоит на ушах, у всех крышу понемногу сносит типа. Мне это не понравилось, потому я спокойненько так объясняю, что пора нам уматывать отсюда. Типа Мархаэолъ сейчас с Махватом попрощается, и пойдем.
Все, конечно, серьезнее стали. А Коновалов, кажется, даже расстроился немножко. То ли понравилось ему тут, то ли еще чего. Он же толком-то и не рассказал, о чем с Махватом разговаривал. Так что фиг его разберет.
Короче, куда нам идти — неясно. То есть название-то я помню — Зал Мира, — а вот как туда попасть? Но этот вопрос я быстро разъяснил. В коридоре первому же, который с горящей мордой, говорю:
— Веди, орел, в Зал Мира!..
Ну, он и повел. А мы — следом.
Долго шли, минут десять. Все по этому коридору. То ли я чего не так запомнил, то ли чего не так понял — мне все казалось, что тут лестница должна быть, а коридор не кончается. Или не туда идем?
Спросил я Коновалова — он рассеянно так плечами пожал. Не помнит типа. Эллину спросил — тоже не помнит. Плюнул я, решил не выяснять.
Короче, оказались мы в конце концов возле двери одной. Слуга нам ее открыл, и вошли мы внутрь. В Зал Мира то есть.
Ну, зал как зал, ничего особенного. Шестигранный такой типа, шесть стен разного цвета. И в каждой — дверь. Зеркальная. Шесть здоровенных зеркал, считай, по стенам. Правильно Мархаэоль говорила, без нее мы тут фиг чего найдем.
— Что теперь делать? — спрашивает Эллина.
Блин! Никак я к ее новому голосу привыкнуть не могу...
— Ждать, — отвечаю.
Эллина удовлетворенно кивает и принимается разглядывать двери. А точнее сказать, на себя в зеркало любоваться. И так повернется, и этак; волосы ерошит; то одним боком к зеркалу встанет, то другим. А я ей в спину смотрю, и так и хочется по затылку врезать. Дура! Ты командир или куда? Хоть бы выяснила чего! Мне теперь, что ли, прикажешь командовать здесь? На фиг нужно! Твоя команда, ты и командуй типа...
Смотрю, Катя на меня уставилась.
— Чего? — спрашиваю.
— Того, — тихонечко так, но с вызовом отвечает. — Того же, чего и ты...
Я глазами на Эллину показываю. Катя осторожно так кивает. Ясно...
Катьку, выходит, тоже беспокоит происходящее с Эллиной. Не, я понимаю, конечно! Мне Колобок рассказывал, что с горлом у Эллины проблемы были, даже можно сказать, что типа загибалась она уже, дольше полугода и прожить не надеялась. Теперь-то типа другое дело, теперь выздоровела. Радость, конечно, та еще. Ну а команда чего же? Команду-то вести ж надо! Командовать ею надо! Мною если не командовать, я такого наворочу! Хотя, если подумать, подчиняться-то я тоже не особенно люблю. Но и сам командиром быть не желаю — на фига мне эта ответственность за всяческих там раздолбаев наподобие меня?! Как бы Эллину встряхнуть?
— Чё-то рожа у тебя какая-то совсем уж бабская стала, — говорю.
Все на меня уставились, глаза вытаращили. А Эллина улыбается.
— Не нравишься ты мне, — говорю. — Активно.
Опять улыбается. Ну, блин!..
— Тебе бы сейчас не группой командовать, — говорю. — Тебя бы сейчас — да в койку...
Опять улыбается, дура!
— Ты чего, Прыжок? — ошалело так Коновалов спрашивает. — С бабой своей побазарил, что ли?
— Ща в глаз дам, — предупреждаю. — Не баба она тебе, понял? Вот она — баба! — и указываю на Эллину. — Такой бабе цена — две банки тушенки в сытый сезон.
Смотрю, Эллина мрачнеет.
— Повтори, — говорит.
Ну, я повторяю. С удовольствием повторяю. Потому что вижу, слова мои ее злят. И опять в глазах ее сталь появляется. А сопли радостные исчезают.
Высказал я все, чего хотел. Молчу. Смотрю. Эллина напротив меня стоит, челюсти сжала, глаза прищурила от ненависти. Потом она веки опускает и мрачно так говорит:
— Спасибо тебе, Прыжок...
Я хотел было еще чего-нибудь добавить — про койку, про бабу и про тушенку, — но она тут на меня глянула, и я запнулся. Потому что понял я — дошло до Эллины, зачем я ее злю. Потому и поблагодарила. Не, все-таки умная девка, что ни говори. Ну расслабилась, понимаю — с кем не бывает? А сейчас в норму типа пришла.
Тут как раз Мархаэоль моя вернулась. Вошла в Зал Мира и словно бы споткнулась на пороге. Непонятно, что ее так напугало. Ведь именно же напугало, конкретно! В желтых глазах такой страх промелькнул, словно она смерть свою увидела. Но промелькнул — и исчез. И опять Мархаэоль прежняя.
На меня смотрит, потом указывает на одну из дверей, которая в стене этакого молочного цвета.
— Это путь на Остров, — говорит.
Я не понял сперва, а потом дошло, что она имеет в виду. Она же рассказывала, что в каждом мире есть что-то типа маяка Хааргад. И тут есть, в Саакбараде. И место это называется тут Остров. А находится он типа вот за этой самой дверью. Все понятно. Кроме одного: мне-то на фига это знать?! Спрашивать я ничего не стал. Да Мархаэоль ответа и не ждала. Подошла она к одной из дверей — которая в красной стене, — толкнула ее, и та легко открылась. И в зал хлынул поток ярко-красного света.
— Пожар?.. — растерянно пробормотал Колобок.
— Харамишат, — ответила Мархаэоль и улыбнулась.
26. ПРОВИНЦИЯ ХАРАМИШАТ
Прыжок шагнул через порог и замер, изумленно оглядываясь по сторонам. В этом мире красный цвет не просто преобладал — он был едва ли не единственным. Словно все цвета неожиданно взбесились, взорвались красным. Буйство этого цвета, всех его оттенков, царило здесь — от бледно-розового, едва уловимо присутствующего в самом воздухе, до темно-багрового, умирающего, истекающего уже черным.
Солнца над головой не было, само небо светилось, заливая все вокруг красным цветом — землю, песок, горы, лица людей. Прыжок задрал голову. Свет не был очень ярким, и смотреть на небо можно было спокойно. Только вот цвет... Даже облака в вышине были густо-красные, словно пятна недавно пролитой крови.
— Харамишат... — улыбнулась Мархаэоль, и в голосе ее прозвучала неподдельная нежность и любовь к этому миру — своему миру, созданному ею же самой, по ее желанию, отражающему суть души творца.
Она стояла метрах в пяти от Прыжка. Платье Мархаэоль сделалось более открытым и совсем коротким. Узенькие ленточки, в которые превратилась юбка, слабо шевелились от легкого ветерка. Босые ноги ее тонули в красном песке. Зеленые волосы при этом освещении казались совершенно черными. А желтые глаза — почти бесцветными.
Прыжок оглянулся. Позади него была дверь. Просто дверь, и больше ничего. Посреди красной пустыни одиноко торчала кажущаяся нелепой здесь зеркальная поверхность, отражающая все то же буйство и безумие красного цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Правда, — ответила Катя.
— Махват... он просто предложил... он ничего не потребовал взамен. То есть потребовал, но я не согласилась. Тогда он предложил это просто так... и я, наверное, согласилась... то есть он сказал, что мне нужно просто очень сильно этого захотеть... то есть, фактически, все-таки согласилась... — Она опять смущенно улыбнулась.
— А я отказалась, — улыбнулась в ответ Катя.
Эллина посмотрела на ее лицо — искусственная половина его матово светилась в полумраке комнаты. И радостная улыбка на губах Эллины увяла.
— Я думала, это сон, — прошептала Эллина.
— Нет, это Преисподняя, — возразила Катя.
25. ЗАЛ МИРА
Мне раньше часто такой сон снился. Не, серьезно!
То есть сны-то мне вообще очень редко снятся, но когда снится что-то, то обычно такое вот. Типа как я просыпаюсь, а она — рядом. Мархаэоль типа...
Я тогда и имени ее не знал еще. После Твери я вообще сам не свой ходил, Гнусь подтвердить мог бы, если б жив был, бедняга. И часто просыпаешься так вот, а ее нету. Обидно типа. Сразу же в морду кому-нибудь дать охота. И все такое...
А сегодня я глаза открыл — думаю, сон. Она рядом, лежит тихонечко, я подумал, что спит типа. Осторожно так рукой ее за плечо трогаю — ткань платья тонюсенькая, тело под пальцами теплеет. Осторожно так прикасаюсь, типа чтобы не разбудить.
Но она не спала, сразу глаза открыла, улыбнулась. Блин! Мне улыбнулась! Смотрит на меня — желтые глаза, будто огонь переливается, будто металл расплавленный. Та баба, которая на меня в Театре Колесниц уставилась, так смотреть не может, как Мархаэоль. Та просто демон была, магией своей типа привлекала. А эта...
Эта — совсем другое дело. Она так смотрит, что умереть ради нее готов.
И вот что мне странно — я себя не вполне понимаю типа. Ведь сколько у меня баб было — не сосчитать. Ну, не то чтобы очень уж много, откровенно говоря, но бывало, несколько раз... Не, не в этом дело-то, не о том я...
Мне когда женщину хотелось, всегда себе находил. Чего-то они во мне такое чувствовали — одна из них сама мне как-то сказала. Но никогда ни с кем мне не было на душе так... блин! не знаю, как и сказать! Не то чтобы спокойно, а... ровно, что ли?.. Не, не знаю я!..
Я ведь к Мархаэоль еще, можно сказать, и пальцем-то не прикоснулся. То есть прикасался, конечно, но всегда с этакой опаской. Потому что и правда боязно — обидеть ее по-настоящему боюсь. Как будто в руках у меня какая-то хрупкая типа вещь находится, чуть не так чего сделаешь — вдребезги разлетится, не соберешь потом. И все такое. И сейчас вот, как проснулся я, смотрю в глаза ее — те же чувства в душе гуляют.
— Нам пора уходить, — шепчет.
— Куда? — спрашиваю.
— Ко мне, — отвечает, — в Харамишат. Там будет спокойнее...
Хмыкнул я этак недоверчиво — ага, спокойнее. Это в Преисподней-то! Не, нормально, да?
— Мне спокойнее, — поясняет. — За тебя.
Молчу. Чего тут скажешь?
Она легко так садится, потом встает, идет к дверям.
— Ты, — говорит, — друзьям своим скажи, что сейчас уходим. Они в соседней комнате... должны быть...
Говорит она, а в глазах ее что-то опять мелькает, беспокойство какое-то. Как будто она то ли типа сомневается, что нам уйти удастся, то ли за ребят переживает.
Мне тоже неспокойно стало, поднимаюсь я, спрашиваю:
— Куда ты сама-то?
— К брату, — отвечает. — Проститься надо. И поговорить.
Киваю. Понятное дело типа.
— В коридоре слуги, — продолжает Мархаэоль, — они отведут вас в Зал Мира. Это комната так называется, ты сразу узнаешь, там должно быть шесть дверей. Никуда сами не заходите, потому что только одна из них ведет в Харамишат.
— А остальные? — спрашиваю.
— В другие провинции Саакбарада. А одна из них — на Остров. Так что ждите меня, чтобы потом мне не пришлось тебя разыскивать по всему миру...
Сказала и вышла. Я постоял немного, тоже в коридор вышел.
Слуги эти Махватовы, с горящими мордами, по-прежнему вдоль стены торчат, как статуи типа.
— Здорово, орлы! — говорю.
Молчат, суки. То ли глухие, то ли просто положили они на меня. Ну, это мне фиолетово, не за этим я сюда вышел...
Подхожу я к двери соседней комнаты, трогаю ее рукой, как Мархаэоль двери эти открывает. Дверь, само собой, пропадает на фиг. Захожу в комнату — наши все на месте, даже старый хрен в углу торчит.
И тут меня что-то насторожило. Сейчас объясню, чего именно.
Наших здесь должно быть четверо, а если считать со старым хреном — то пятеро. Ну, пятеро и есть. Только одна морда мне почему-то почти совсем не знакома.
Баба какая-то. Уставилась на меня, скалится... Я хотел было ей чего-нибудь серьезного типа сказать, а потом в глаза ее посмотрел, узнал сразу, и челюсть моя чуть об пол не стукнулась.
— Эллина?!
Она улыбается, кивает.
— Не узнал? — спрашивает.
Голос у нее чистый, звонкий, словно вода журчит. Да и вообще изменилась она, словно другой человек совсем.
Принялись они мне все чего-то там объяснять про Эллину, я слушаю, врубаюсь понемногу. А сам глазами по лицам ребят шарю. Не нравятся они мне. Причем все сразу и каждый в отдельности.
Катя типа ничего, как прежде. Только в глазах ее тоска какая-то появилась — так, самую малость. Как бывает, когда идешь куда-нибудь, до фига уже прошел, а потом вдруг узнаешь, что еще больше чем до фига идти осталось.
Колобок какой-то нервный, дергается все, суетится. Будто торопится куда-то. Куда торопиться-то?! Все равно без Мархаэоль здесь торчать будем.
Коновалов Юрка тоже нервный, но слегка. И радостный почему-то, тоже самую малость. Как будто это ему Махват здоровья дал, а не Эллине. Говорит, смотрит, двигается — все как будто слегка свысока типа. Я, наверное, точно такой же ходил в первый день, когда автомат свой заполучил. Типа ни у кого нету, а у меня есть, во как!..
Маркулий, старый хрен, грустный немножечко. Словно уходить не хочет. А может, и не хочет — фиг его разберет. Хотя, понятное дело, тут он ни фига не останется, и все такое.
Эллина... это вообще отдельный разговор. Дрожит она вся от радости и все время говорит, говорит, говорит... Не смолкает ни на секунду. И голосок ее ни в какое сравнение с тем хриплым дребезгом не катит. И морда ее переменилась... то есть не морда уже даже, а лицо, можно сказать. Ничего, симпатичная такая. Типа нормально. Глаза горят... хотя... гореть-то они горят, но что-то в них такое появилось, чего раньше не было. Или исчезло из них что-то.
Силы в глазах ее поубавилось, надо заметить. Я помню, какие мысли были у меня, когда я впервые глазищи Эллинины увидел. Я так и подумал про них — глазищи, а не глаза. А сейчас уже не глазищи... И в них какое-то смущение, что ли? Как будто она сделала чего-то не то.
Короче говоря, вся команда стоит на ушах, у всех крышу понемногу сносит типа. Мне это не понравилось, потому я спокойненько так объясняю, что пора нам уматывать отсюда. Типа Мархаэолъ сейчас с Махватом попрощается, и пойдем.
Все, конечно, серьезнее стали. А Коновалов, кажется, даже расстроился немножко. То ли понравилось ему тут, то ли еще чего. Он же толком-то и не рассказал, о чем с Махватом разговаривал. Так что фиг его разберет.
Короче, куда нам идти — неясно. То есть название-то я помню — Зал Мира, — а вот как туда попасть? Но этот вопрос я быстро разъяснил. В коридоре первому же, который с горящей мордой, говорю:
— Веди, орел, в Зал Мира!..
Ну, он и повел. А мы — следом.
Долго шли, минут десять. Все по этому коридору. То ли я чего не так запомнил, то ли чего не так понял — мне все казалось, что тут лестница должна быть, а коридор не кончается. Или не туда идем?
Спросил я Коновалова — он рассеянно так плечами пожал. Не помнит типа. Эллину спросил — тоже не помнит. Плюнул я, решил не выяснять.
Короче, оказались мы в конце концов возле двери одной. Слуга нам ее открыл, и вошли мы внутрь. В Зал Мира то есть.
Ну, зал как зал, ничего особенного. Шестигранный такой типа, шесть стен разного цвета. И в каждой — дверь. Зеркальная. Шесть здоровенных зеркал, считай, по стенам. Правильно Мархаэоль говорила, без нее мы тут фиг чего найдем.
— Что теперь делать? — спрашивает Эллина.
Блин! Никак я к ее новому голосу привыкнуть не могу...
— Ждать, — отвечаю.
Эллина удовлетворенно кивает и принимается разглядывать двери. А точнее сказать, на себя в зеркало любоваться. И так повернется, и этак; волосы ерошит; то одним боком к зеркалу встанет, то другим. А я ей в спину смотрю, и так и хочется по затылку врезать. Дура! Ты командир или куда? Хоть бы выяснила чего! Мне теперь, что ли, прикажешь командовать здесь? На фиг нужно! Твоя команда, ты и командуй типа...
Смотрю, Катя на меня уставилась.
— Чего? — спрашиваю.
— Того, — тихонечко так, но с вызовом отвечает. — Того же, чего и ты...
Я глазами на Эллину показываю. Катя осторожно так кивает. Ясно...
Катьку, выходит, тоже беспокоит происходящее с Эллиной. Не, я понимаю, конечно! Мне Колобок рассказывал, что с горлом у Эллины проблемы были, даже можно сказать, что типа загибалась она уже, дольше полугода и прожить не надеялась. Теперь-то типа другое дело, теперь выздоровела. Радость, конечно, та еще. Ну а команда чего же? Команду-то вести ж надо! Командовать ею надо! Мною если не командовать, я такого наворочу! Хотя, если подумать, подчиняться-то я тоже не особенно люблю. Но и сам командиром быть не желаю — на фига мне эта ответственность за всяческих там раздолбаев наподобие меня?! Как бы Эллину встряхнуть?
— Чё-то рожа у тебя какая-то совсем уж бабская стала, — говорю.
Все на меня уставились, глаза вытаращили. А Эллина улыбается.
— Не нравишься ты мне, — говорю. — Активно.
Опять улыбается. Ну, блин!..
— Тебе бы сейчас не группой командовать, — говорю. — Тебя бы сейчас — да в койку...
Опять улыбается, дура!
— Ты чего, Прыжок? — ошалело так Коновалов спрашивает. — С бабой своей побазарил, что ли?
— Ща в глаз дам, — предупреждаю. — Не баба она тебе, понял? Вот она — баба! — и указываю на Эллину. — Такой бабе цена — две банки тушенки в сытый сезон.
Смотрю, Эллина мрачнеет.
— Повтори, — говорит.
Ну, я повторяю. С удовольствием повторяю. Потому что вижу, слова мои ее злят. И опять в глазах ее сталь появляется. А сопли радостные исчезают.
Высказал я все, чего хотел. Молчу. Смотрю. Эллина напротив меня стоит, челюсти сжала, глаза прищурила от ненависти. Потом она веки опускает и мрачно так говорит:
— Спасибо тебе, Прыжок...
Я хотел было еще чего-нибудь добавить — про койку, про бабу и про тушенку, — но она тут на меня глянула, и я запнулся. Потому что понял я — дошло до Эллины, зачем я ее злю. Потому и поблагодарила. Не, все-таки умная девка, что ни говори. Ну расслабилась, понимаю — с кем не бывает? А сейчас в норму типа пришла.
Тут как раз Мархаэоль моя вернулась. Вошла в Зал Мира и словно бы споткнулась на пороге. Непонятно, что ее так напугало. Ведь именно же напугало, конкретно! В желтых глазах такой страх промелькнул, словно она смерть свою увидела. Но промелькнул — и исчез. И опять Мархаэоль прежняя.
На меня смотрит, потом указывает на одну из дверей, которая в стене этакого молочного цвета.
— Это путь на Остров, — говорит.
Я не понял сперва, а потом дошло, что она имеет в виду. Она же рассказывала, что в каждом мире есть что-то типа маяка Хааргад. И тут есть, в Саакбараде. И место это называется тут Остров. А находится он типа вот за этой самой дверью. Все понятно. Кроме одного: мне-то на фига это знать?! Спрашивать я ничего не стал. Да Мархаэоль ответа и не ждала. Подошла она к одной из дверей — которая в красной стене, — толкнула ее, и та легко открылась. И в зал хлынул поток ярко-красного света.
— Пожар?.. — растерянно пробормотал Колобок.
— Харамишат, — ответила Мархаэоль и улыбнулась.
26. ПРОВИНЦИЯ ХАРАМИШАТ
Прыжок шагнул через порог и замер, изумленно оглядываясь по сторонам. В этом мире красный цвет не просто преобладал — он был едва ли не единственным. Словно все цвета неожиданно взбесились, взорвались красным. Буйство этого цвета, всех его оттенков, царило здесь — от бледно-розового, едва уловимо присутствующего в самом воздухе, до темно-багрового, умирающего, истекающего уже черным.
Солнца над головой не было, само небо светилось, заливая все вокруг красным цветом — землю, песок, горы, лица людей. Прыжок задрал голову. Свет не был очень ярким, и смотреть на небо можно было спокойно. Только вот цвет... Даже облака в вышине были густо-красные, словно пятна недавно пролитой крови.
— Харамишат... — улыбнулась Мархаэоль, и в голосе ее прозвучала неподдельная нежность и любовь к этому миру — своему миру, созданному ею же самой, по ее желанию, отражающему суть души творца.
Она стояла метрах в пяти от Прыжка. Платье Мархаэоль сделалось более открытым и совсем коротким. Узенькие ленточки, в которые превратилась юбка, слабо шевелились от легкого ветерка. Босые ноги ее тонули в красном песке. Зеленые волосы при этом освещении казались совершенно черными. А желтые глаза — почти бесцветными.
Прыжок оглянулся. Позади него была дверь. Просто дверь, и больше ничего. Посреди красной пустыни одиноко торчала кажущаяся нелепой здесь зеркальная поверхность, отражающая все то же буйство и безумие красного цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45