На косяке у двери она увидела семь латинских букв, процарапанных наискось в белой краске. Семь букв, которые заставили ее похолодеть.
N I E M A N D.
Часть вторая
Рукоять меча
1.
Во время верховых прогулок граф Александр Ланге часто сворачивал к избушке своего лесничего. Чаще, чем это ему требовалось, чтобы узнать, что происходит в его обширных лесных владениях, или обсудить охотничьи перспективы. И не так уж подолгу беседовал он с лесничим. Причина его посещений была в другом.
Этим ясным утром граф Ланге, двадцатишестилетний красавец и элегантнейший денди, недавний выпускник Санкт-Петербургского Императорского университета, вновь подъехал к лесной избушке. Спешившись и укрепив поводья на коновязи, он открыл незапертую (и никогда не запиравшуюся) дверь.
— Иван Савельевич! — с порога окликнул он лесничего.
— Я здесь, ваше сиятельство! — донеслось в ответ из-за дома, из маленького хозяйственного дворика. — Сию минуту…
Гораздо скорее, нежели через минуту, лесничий предстал перед молодым графом.
— Ко мне приезжают друзья, — сказал Александр Ланге, — думаем поохотиться…
— Опять студенты, ваше сиятельство? Ох уж, мне эти студенты…
— А чем вам не нравятся студенты? — притворно удивился Ланге.
— Да уж вы знаете, чем… Шебутная публика. Охотнички! Стрелять-то не умеют, одни подранки в лесу. Им бы только поглощать напитки с заводов любезного господина Смирнова… А смутьянов среди них сколько! Зою с толку сбивают…
— Вот кстати, о Зое, — Ланге попытался сделать вид, что вспомнил о дочери лесничего попутно, в ходе разговора. — Хотел бы ее повидать… Где она?
Иван Савельевич лукаво улыбнулся.
— На ручье, в охотничьем домике…
— А, ну что ж… Пожалуй, прогуляюсь туда пешком. Таким утром пройтись по лесной тропинке — сплошное удовольствие. А вообще, Иван Савельевич, отстали вы тут от благ европейской цивилизации. Пора устанавливать между вашими резиденциями прямую связь.
— Какую же связь, ваше сиятельство? Неужто телеграф проведете?
— Телеграф! Нет, вы положительно отстали, друг мой. Телефон! Изумительное изобретение мистера Белла… Без телефона современную жизнь и представить нельзя.
— А, телефон, — протянул лесничий уважительно, но довольно равнодушно. — Это хорошо в городах… А у нас… Столбы, провода… Электричество опять же.
— Ничего, ничего, — Ланге покровительственно похлопал Ивана Савельевича по плечу. — Дайте срок! Электричество в мой дом уже проводят… Скоро вы увидите иллюминацию не хуже, чем на парижской выставке. А там и до телефона дойдет.
Не прощаясь, он повернулся и легким упругим шагом направился к тропинке, ведущей к ручью. Лесничий смотрел ему вслед с затаенной надеждой.
Граф Ланге, впрочем, не солгал — ему действительно доставляло удовольствие просто идти под сенью своего леса. Он искренне наслаждался щебетом птиц, шумом ветра в высоких кронах, запахами лесных трав и цветов на полянах… И восхитительным чувством, что все вокруг на много миль принадлежит ему. Он еще не успел вновь привыкнуть к этому чувству. В Санкт-Петербурге, в университете, вдали от своих владений, он мог думать о таких вещах лишь отвлеченно… А заговори он о чем-то подобном, его бы не поняли. Среди студентов был в большой моде радикальный демократизм. Некоторые (аристократы в том числе) даже вступали в нелегальные организации или сами их создавали. Чтобы не прослыть врагом прогресса, в радикала играл и граф Ланге… На словах, разумеется. У него не было ни малейшего желания менять существующие порядки. А теперь, когда он вернулся, мало что было для него дороже этого ощущения обладания и власти…
И еще — ему принадлежала Зоя.
2.
Стоя за стеной густого кустарника, Ланге осторожно раздвинул ветви. Он улыбался, наблюдая за обнаженной девушкой, купавшейся в кристальном ручье.
К ее длинным, до пояса, черным волосам не шло ни одно тривиальное сравнение вроде «воронова крыла». Они были черны, как ночь Вселенной. И в ее огромных карих глазах под черными вразлет бровями вращались, завлекая, звездные спирали галактик… Ланге знал, как могут увлечь в опасную бездну эти глаза. Вихрь стремительного падения, которое нельзя прервать, падения к вершине , к утолению жажды…
На груди Зои, тяжелой для ее хрупкой фигурки, поблескивали в солнечных лучах капельки воды. Девушка была прекрасна. Ее дикую красоту едва ли оценили бы в столичных салонах, но здесь, когда она, как дриада, плескалась в ручье и смеялась, она была сестрой леса, столь же прекрасной, как сама природа. В разрезе ее загадочных глаз, в изгибе полных чувственных губ было что-то самой природе свойственное, глубинное, изначальное. Ланге не раз тщился разгадать, к какому народу относились ее далекие предки. Может быть, к давно исчезнувшим племенам, владевшим тайнами естественного бытия… Однако Ланге никогда не расспрашивал лесничего о том, кем была его умершая жена, мать Зои. Не спрашивал он и саму девушку. Что-то словно предостерегало его от таких расспросов.
Он тихонько насвистел мотивчик из популярной оперетты. Зоя услышала, вскинула голову, ее волосы колыхнулись густой волной. Она знала эту мелодию, служившую им шутливым любовным паролем. Влюбленные всегда придумывают особый язык, в который могут входить не только слова.
Покинув свое укрытие, Ланге зашагал к берегу ручья. Зоя стояла перед ним по колено в воде, без тени смущения. Когда он подошел ближе, она наклонилась, погрузила ладони в воду и со смехом осыпала Ланге сверкающим дождем брызг.
— Поймай меня, Александр! — весело крикнула она, бросаясь бежать вдоль берега.
Он не спешил кинуться вдогонку, любуясь издали ее грацией бегущей лани. Близ бревенчатого охотничьего домика девушка остановилась и обернулась.
— Почему ты меня не ловишь? — спросила она обиженно.
— Кто это сказал! — воскликнул он, приближаясь осторожно, изображая охотника, подкрадывающегося к чуткой дичи.
Когда расстояние между ними изрядно сократилось, он прыгнул, как тигр, обнял ее, повалил на мягкую траву. Они катились по траве, хохотали, как дети… Он ощущал ее пахнущее молоком дыхание, холод ее кожи в каплях ледяной воды.
— Подожди, подожди немного… — она отвела его руку.
Он вскочил, помог ей подняться, тут же подхватил на руки и внес в охотничий домик. Там он уложил ее на застланную кровать, покрывая все ее тело нежными и страстными поцелуями. Вкус холодной чистой воды на губах не остужал его, а разжигал.
— Подожди, — снова прошептала она.
— Да чего же ждать?
— Сейчас придет Лейе…
Ланге отшатнулся. Отвращение исказило его лицо.
— Опять твой злобный гном! Как я его ненавижу! Я прикажу гнать его борзыми, если он…
— Перестань. Ты несправедлив к нему… И ко мне. Сколько у тебя слуг? Сотня, две? А почему рядом со мной не может быть хотя бы одной преданной души?
— Душа! Какая душа у этого монстра? Такая же уродливая, как и он сам!
В крайнем раздражении Ланге отвернулся к полуслепому окошку. Ссоры из-за Лейе возникали постоянно. Горбатый немой карлик играл в жизни Зои роль, не совсем понятную молодому графу. Не то карлик был ее слугой, чуть ли не рабом, не то Зоя оказывала ему покровительство… А порой Ланге казалось, что она как-то зависит от него. Он не знал в точности, откуда взялся Лейе; Зоя утверждала, что он сбежал из бродячего цирка, где подвергался всяческим унижениям, а она приютила его. Неизвестно, как он ухитрился объяснить ей это и даже просто сообщить, как его зовут — немой и вдобавок неграмотный, так что не мог и написать. Но Зоя как-то умела с ним разговаривать. Ланге не потерпел бы это маленькое чудовище в своих владениях… Но он не был уверен, что репрессии против Лейе не приведут к разрыву с Зоей.
— Александр, — Зоя подошла к нему сзади, положила руки на его плечи. — Прошу тебя, не сердись. Я послала Лейе собрать для меня кое-какие травы. Он принесет их, я тут же отправлю его с поручением к отцу, и мы будем одни…
— Ну, хорошо, — пробурчал примирительно Ланге, — хорошо…
Зоя просияла. Подарив Ланге долгий поцелуй, она принялась облачаться в охотничий костюм.
3.
— Извозчик!
Владимир Кордин шагнул на мостовую, сел в остановившуюся возле него извозчичью пролетку.
— Вези на Предтеченскую, к театру…
На углу стоял городовой. Он пристально всмотрелся в извозчика и седока, приготовился записывать номер. Кордину опасаться было нечего, он заплатил долг обществу за свои последние прегрешения и в настоящий момент был перед законом чист. Поэтому он лишь с ленивым любопытством подумал, какие же правила нарушил извозчик. Может быть, сблизился с идущим впереди экипажем теснее, чем на положенные три сажени? Впрочем, нарушения всегда найдутся, а записанный номер — это штраф.
Извозчик это тоже понимал. С кличем «Берегись!» он бросил полтинник под ноги городовому. Тот будто и не заметил монеты, но украдкой наступил на нее сапогом.
— Что, брат? — весело спросил Кордин. — Лучше мало сейчас, чем много потом?
— Да ну тебя, барин, — расстроенно отмахнулся извозчик. — Житья нет от этих поборов…
— Не унывай, возмещу тебе убыток… Прибавь-ка ходу!
За полквартала до театра Сельвинского Кордин расплатился с извозчиком, добавив щедрые чаевые. Он направился не к театру, а к роскошному дому, почти дворцу на противоположной стороне улицы. По-хозяйски он вошел в вестибюль.
— Елена Андреевна дома? — спросил он у появившегося лакея.
— Баронесса не принимают… Нездоровы…
— Меня она примет.
Лакей с сомнением оглядел элегантный, но немного чересчур дерзкий, на грани хорошего вкуса, костюм визитера.
— Как прикажете доложить?
— Доложи — Владимир…
— Просто Владимир?
— Да, да, — нетерпеливо подтвердил Кордин. — Вот же цербер… Ты, видно, недавно служишь?
— Две недели, сударь.
— Не «сударь», а «ваша милость»… А прежде, часом, в охранном отделении не служил?
— Изволите ли видеть, ваша милость…
— Все! — Кордин взмахнул тростью. — Быстро докладывать, одна нога здесь, другая там!
Лакей побежал наверх по устланной бордовым ковром мраморной лестнице. Кордин сбросил на руки другому слуге плащ, шляпу и трость, прошелся по вестибюлю, рассматривая подзабытые им витражи.
Ждал он недолго. Уже через минуту его сестра, золотоволосая красавица, со слезами на глазах обнимала его.
— Владимир…
Кордин поцеловал ее в губы, вложив в этот поцелуй более чем братскую нежность. И она ответила ему более пылко, чем приличествовало родной сестре… Смутившись, она покраснела, отступила.
— Ну, здравствуй, Лена — сказал Кордин, с явным удовольствием разглядывая сестру. — Ты мало изменилась за эти два года, разве что стала еще соблазнительнее…
— Два года, два месяца и четыре дня…
— Ого! — восхитился Кордин. — Не скрою, приятно, когда считают и дни… Но не будем же мы здесь разговаривать?
— Идем в библиотеку… Или в курительную?
— В курительную, — выбрал он. — И вели принести вина.
— Какого?
— Моего любимого! Ты все забыла, считая дни? «А в таверне, в бокалах не много вина, и в угасших сердцах еще меньше надежды…». Нет, нет! — он засмеялся. — Эти стихи сейчас ко мне не относятся. Мое сердце пламенеет огнем новых надежд!
Елена взглянула на брата с плохо скрытой тревогой, но ничего на это заявление не ответила. Вызвав лакея нажатием кнопки электрического звонка, она распорядилась подать в курительную вино.
Путь пролегал через картинную галерею, длинный и узкий зал, вытянувшийся вдоль фасада. Здесь внимание Кордина привлекли несколько картин, которых он не видел прежде.
— Продолжаешь пополнять свое собрание?
— Пополняла до недавнего времени. Я больше не покупаю картин.
— О! Надеюсь, не из-за денежных затруднений?
— Конечно, нет… Владимир, об этом потом. Посмотри лучше, вот неплохой пейзаж Яна Сиберехтса… Около 1660 года… Вот портреты Констанс-Мари Шарпантье, ученицы Давида. Очень милые, правда?
— Да, мило… А эта картина? Лукас Ван Уден?
— Как видишь, подписи художника нет, но я купила ее как ван Удена. Это полотно помог атрибутировать профессор Сергеев, если ты его помнишь…
— Еще бы! Этому специалисту можно доверять… Он дал письменное заключение за своей подписью?
— Да…
— Тогда все в порядке. И сколько ты заплатила за творение антверпенского ремесленника?
— Ван Уден был учеником Рубенса, как-никак!
— Помощником, а не учеником… Так сколько?
— Двенадцать тысяч.
— О темпора, о морес… — Кордин рассматривал картину вплотную, затем отошел назад, прищурился. — Не вижу оснований опровергать уважаемого профессора. Ван Уден, его рука. Примерно 1630-й год или около того. Он тогда так писал… Смелые диагонали! Посмотри, в какой динамичный поток сливаются световые блики… Фигуры в пейзаже, повозки, фургоны написаны… Да, явно им самим. Силуэты на дальних планах — тоже. А вот группы животных на первом плане скорее всего помог нарисовать более знающий анималист.
— Кто же?
— Ну, с кем сотрудничал ван Уден… Тенрис?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
N I E M A N D.
Часть вторая
Рукоять меча
1.
Во время верховых прогулок граф Александр Ланге часто сворачивал к избушке своего лесничего. Чаще, чем это ему требовалось, чтобы узнать, что происходит в его обширных лесных владениях, или обсудить охотничьи перспективы. И не так уж подолгу беседовал он с лесничим. Причина его посещений была в другом.
Этим ясным утром граф Ланге, двадцатишестилетний красавец и элегантнейший денди, недавний выпускник Санкт-Петербургского Императорского университета, вновь подъехал к лесной избушке. Спешившись и укрепив поводья на коновязи, он открыл незапертую (и никогда не запиравшуюся) дверь.
— Иван Савельевич! — с порога окликнул он лесничего.
— Я здесь, ваше сиятельство! — донеслось в ответ из-за дома, из маленького хозяйственного дворика. — Сию минуту…
Гораздо скорее, нежели через минуту, лесничий предстал перед молодым графом.
— Ко мне приезжают друзья, — сказал Александр Ланге, — думаем поохотиться…
— Опять студенты, ваше сиятельство? Ох уж, мне эти студенты…
— А чем вам не нравятся студенты? — притворно удивился Ланге.
— Да уж вы знаете, чем… Шебутная публика. Охотнички! Стрелять-то не умеют, одни подранки в лесу. Им бы только поглощать напитки с заводов любезного господина Смирнова… А смутьянов среди них сколько! Зою с толку сбивают…
— Вот кстати, о Зое, — Ланге попытался сделать вид, что вспомнил о дочери лесничего попутно, в ходе разговора. — Хотел бы ее повидать… Где она?
Иван Савельевич лукаво улыбнулся.
— На ручье, в охотничьем домике…
— А, ну что ж… Пожалуй, прогуляюсь туда пешком. Таким утром пройтись по лесной тропинке — сплошное удовольствие. А вообще, Иван Савельевич, отстали вы тут от благ европейской цивилизации. Пора устанавливать между вашими резиденциями прямую связь.
— Какую же связь, ваше сиятельство? Неужто телеграф проведете?
— Телеграф! Нет, вы положительно отстали, друг мой. Телефон! Изумительное изобретение мистера Белла… Без телефона современную жизнь и представить нельзя.
— А, телефон, — протянул лесничий уважительно, но довольно равнодушно. — Это хорошо в городах… А у нас… Столбы, провода… Электричество опять же.
— Ничего, ничего, — Ланге покровительственно похлопал Ивана Савельевича по плечу. — Дайте срок! Электричество в мой дом уже проводят… Скоро вы увидите иллюминацию не хуже, чем на парижской выставке. А там и до телефона дойдет.
Не прощаясь, он повернулся и легким упругим шагом направился к тропинке, ведущей к ручью. Лесничий смотрел ему вслед с затаенной надеждой.
Граф Ланге, впрочем, не солгал — ему действительно доставляло удовольствие просто идти под сенью своего леса. Он искренне наслаждался щебетом птиц, шумом ветра в высоких кронах, запахами лесных трав и цветов на полянах… И восхитительным чувством, что все вокруг на много миль принадлежит ему. Он еще не успел вновь привыкнуть к этому чувству. В Санкт-Петербурге, в университете, вдали от своих владений, он мог думать о таких вещах лишь отвлеченно… А заговори он о чем-то подобном, его бы не поняли. Среди студентов был в большой моде радикальный демократизм. Некоторые (аристократы в том числе) даже вступали в нелегальные организации или сами их создавали. Чтобы не прослыть врагом прогресса, в радикала играл и граф Ланге… На словах, разумеется. У него не было ни малейшего желания менять существующие порядки. А теперь, когда он вернулся, мало что было для него дороже этого ощущения обладания и власти…
И еще — ему принадлежала Зоя.
2.
Стоя за стеной густого кустарника, Ланге осторожно раздвинул ветви. Он улыбался, наблюдая за обнаженной девушкой, купавшейся в кристальном ручье.
К ее длинным, до пояса, черным волосам не шло ни одно тривиальное сравнение вроде «воронова крыла». Они были черны, как ночь Вселенной. И в ее огромных карих глазах под черными вразлет бровями вращались, завлекая, звездные спирали галактик… Ланге знал, как могут увлечь в опасную бездну эти глаза. Вихрь стремительного падения, которое нельзя прервать, падения к вершине , к утолению жажды…
На груди Зои, тяжелой для ее хрупкой фигурки, поблескивали в солнечных лучах капельки воды. Девушка была прекрасна. Ее дикую красоту едва ли оценили бы в столичных салонах, но здесь, когда она, как дриада, плескалась в ручье и смеялась, она была сестрой леса, столь же прекрасной, как сама природа. В разрезе ее загадочных глаз, в изгибе полных чувственных губ было что-то самой природе свойственное, глубинное, изначальное. Ланге не раз тщился разгадать, к какому народу относились ее далекие предки. Может быть, к давно исчезнувшим племенам, владевшим тайнами естественного бытия… Однако Ланге никогда не расспрашивал лесничего о том, кем была его умершая жена, мать Зои. Не спрашивал он и саму девушку. Что-то словно предостерегало его от таких расспросов.
Он тихонько насвистел мотивчик из популярной оперетты. Зоя услышала, вскинула голову, ее волосы колыхнулись густой волной. Она знала эту мелодию, служившую им шутливым любовным паролем. Влюбленные всегда придумывают особый язык, в который могут входить не только слова.
Покинув свое укрытие, Ланге зашагал к берегу ручья. Зоя стояла перед ним по колено в воде, без тени смущения. Когда он подошел ближе, она наклонилась, погрузила ладони в воду и со смехом осыпала Ланге сверкающим дождем брызг.
— Поймай меня, Александр! — весело крикнула она, бросаясь бежать вдоль берега.
Он не спешил кинуться вдогонку, любуясь издали ее грацией бегущей лани. Близ бревенчатого охотничьего домика девушка остановилась и обернулась.
— Почему ты меня не ловишь? — спросила она обиженно.
— Кто это сказал! — воскликнул он, приближаясь осторожно, изображая охотника, подкрадывающегося к чуткой дичи.
Когда расстояние между ними изрядно сократилось, он прыгнул, как тигр, обнял ее, повалил на мягкую траву. Они катились по траве, хохотали, как дети… Он ощущал ее пахнущее молоком дыхание, холод ее кожи в каплях ледяной воды.
— Подожди, подожди немного… — она отвела его руку.
Он вскочил, помог ей подняться, тут же подхватил на руки и внес в охотничий домик. Там он уложил ее на застланную кровать, покрывая все ее тело нежными и страстными поцелуями. Вкус холодной чистой воды на губах не остужал его, а разжигал.
— Подожди, — снова прошептала она.
— Да чего же ждать?
— Сейчас придет Лейе…
Ланге отшатнулся. Отвращение исказило его лицо.
— Опять твой злобный гном! Как я его ненавижу! Я прикажу гнать его борзыми, если он…
— Перестань. Ты несправедлив к нему… И ко мне. Сколько у тебя слуг? Сотня, две? А почему рядом со мной не может быть хотя бы одной преданной души?
— Душа! Какая душа у этого монстра? Такая же уродливая, как и он сам!
В крайнем раздражении Ланге отвернулся к полуслепому окошку. Ссоры из-за Лейе возникали постоянно. Горбатый немой карлик играл в жизни Зои роль, не совсем понятную молодому графу. Не то карлик был ее слугой, чуть ли не рабом, не то Зоя оказывала ему покровительство… А порой Ланге казалось, что она как-то зависит от него. Он не знал в точности, откуда взялся Лейе; Зоя утверждала, что он сбежал из бродячего цирка, где подвергался всяческим унижениям, а она приютила его. Неизвестно, как он ухитрился объяснить ей это и даже просто сообщить, как его зовут — немой и вдобавок неграмотный, так что не мог и написать. Но Зоя как-то умела с ним разговаривать. Ланге не потерпел бы это маленькое чудовище в своих владениях… Но он не был уверен, что репрессии против Лейе не приведут к разрыву с Зоей.
— Александр, — Зоя подошла к нему сзади, положила руки на его плечи. — Прошу тебя, не сердись. Я послала Лейе собрать для меня кое-какие травы. Он принесет их, я тут же отправлю его с поручением к отцу, и мы будем одни…
— Ну, хорошо, — пробурчал примирительно Ланге, — хорошо…
Зоя просияла. Подарив Ланге долгий поцелуй, она принялась облачаться в охотничий костюм.
3.
— Извозчик!
Владимир Кордин шагнул на мостовую, сел в остановившуюся возле него извозчичью пролетку.
— Вези на Предтеченскую, к театру…
На углу стоял городовой. Он пристально всмотрелся в извозчика и седока, приготовился записывать номер. Кордину опасаться было нечего, он заплатил долг обществу за свои последние прегрешения и в настоящий момент был перед законом чист. Поэтому он лишь с ленивым любопытством подумал, какие же правила нарушил извозчик. Может быть, сблизился с идущим впереди экипажем теснее, чем на положенные три сажени? Впрочем, нарушения всегда найдутся, а записанный номер — это штраф.
Извозчик это тоже понимал. С кличем «Берегись!» он бросил полтинник под ноги городовому. Тот будто и не заметил монеты, но украдкой наступил на нее сапогом.
— Что, брат? — весело спросил Кордин. — Лучше мало сейчас, чем много потом?
— Да ну тебя, барин, — расстроенно отмахнулся извозчик. — Житья нет от этих поборов…
— Не унывай, возмещу тебе убыток… Прибавь-ка ходу!
За полквартала до театра Сельвинского Кордин расплатился с извозчиком, добавив щедрые чаевые. Он направился не к театру, а к роскошному дому, почти дворцу на противоположной стороне улицы. По-хозяйски он вошел в вестибюль.
— Елена Андреевна дома? — спросил он у появившегося лакея.
— Баронесса не принимают… Нездоровы…
— Меня она примет.
Лакей с сомнением оглядел элегантный, но немного чересчур дерзкий, на грани хорошего вкуса, костюм визитера.
— Как прикажете доложить?
— Доложи — Владимир…
— Просто Владимир?
— Да, да, — нетерпеливо подтвердил Кордин. — Вот же цербер… Ты, видно, недавно служишь?
— Две недели, сударь.
— Не «сударь», а «ваша милость»… А прежде, часом, в охранном отделении не служил?
— Изволите ли видеть, ваша милость…
— Все! — Кордин взмахнул тростью. — Быстро докладывать, одна нога здесь, другая там!
Лакей побежал наверх по устланной бордовым ковром мраморной лестнице. Кордин сбросил на руки другому слуге плащ, шляпу и трость, прошелся по вестибюлю, рассматривая подзабытые им витражи.
Ждал он недолго. Уже через минуту его сестра, золотоволосая красавица, со слезами на глазах обнимала его.
— Владимир…
Кордин поцеловал ее в губы, вложив в этот поцелуй более чем братскую нежность. И она ответила ему более пылко, чем приличествовало родной сестре… Смутившись, она покраснела, отступила.
— Ну, здравствуй, Лена — сказал Кордин, с явным удовольствием разглядывая сестру. — Ты мало изменилась за эти два года, разве что стала еще соблазнительнее…
— Два года, два месяца и четыре дня…
— Ого! — восхитился Кордин. — Не скрою, приятно, когда считают и дни… Но не будем же мы здесь разговаривать?
— Идем в библиотеку… Или в курительную?
— В курительную, — выбрал он. — И вели принести вина.
— Какого?
— Моего любимого! Ты все забыла, считая дни? «А в таверне, в бокалах не много вина, и в угасших сердцах еще меньше надежды…». Нет, нет! — он засмеялся. — Эти стихи сейчас ко мне не относятся. Мое сердце пламенеет огнем новых надежд!
Елена взглянула на брата с плохо скрытой тревогой, но ничего на это заявление не ответила. Вызвав лакея нажатием кнопки электрического звонка, она распорядилась подать в курительную вино.
Путь пролегал через картинную галерею, длинный и узкий зал, вытянувшийся вдоль фасада. Здесь внимание Кордина привлекли несколько картин, которых он не видел прежде.
— Продолжаешь пополнять свое собрание?
— Пополняла до недавнего времени. Я больше не покупаю картин.
— О! Надеюсь, не из-за денежных затруднений?
— Конечно, нет… Владимир, об этом потом. Посмотри лучше, вот неплохой пейзаж Яна Сиберехтса… Около 1660 года… Вот портреты Констанс-Мари Шарпантье, ученицы Давида. Очень милые, правда?
— Да, мило… А эта картина? Лукас Ван Уден?
— Как видишь, подписи художника нет, но я купила ее как ван Удена. Это полотно помог атрибутировать профессор Сергеев, если ты его помнишь…
— Еще бы! Этому специалисту можно доверять… Он дал письменное заключение за своей подписью?
— Да…
— Тогда все в порядке. И сколько ты заплатила за творение антверпенского ремесленника?
— Ван Уден был учеником Рубенса, как-никак!
— Помощником, а не учеником… Так сколько?
— Двенадцать тысяч.
— О темпора, о морес… — Кордин рассматривал картину вплотную, затем отошел назад, прищурился. — Не вижу оснований опровергать уважаемого профессора. Ван Уден, его рука. Примерно 1630-й год или около того. Он тогда так писал… Смелые диагонали! Посмотри, в какой динамичный поток сливаются световые блики… Фигуры в пейзаже, повозки, фургоны написаны… Да, явно им самим. Силуэты на дальних планах — тоже. А вот группы животных на первом плане скорее всего помог нарисовать более знающий анималист.
— Кто же?
— Ну, с кем сотрудничал ван Уден… Тенрис?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42