Со мной это всегда было так. Я помню, когда мы составляли условия мира в Кампо-Формио, я был совсем еще молодой генерал, и вот, когда императорский трон стоял в палатке штаба, я быстро вошел по ступеням и сел на него. Я не мог себя принудить думать, что есть что-нибудь выше меня! Я всегда сердцем угадывал свлю будущность. Даже в то время, когда я с моим братом Люсьеном жил в крохотной каморке, на несколько франков в неделю, я знал, что придет день, когда я достигну императорской власти! А ведь тогда я не имел оснований надеяться на блестящую будущность. В школе я не отличался способностями, шел 42-м учеником из 58. Я всегда был способен к математике, но этим все мои способности и ограничивались. Надо правду сказать, что я всегда предавался грезам в то время, как другие работали. Казалось, ничто не могло бы развить мое честолюбиее, тем более, что по наследству от отца мне достался только хороший катар желудка!
Однажды, когда я был еще совсем юным, я попал в Париж вместе с отцом и с моей сестрой Каролиной. Мы проходили по улице Ришелье, когда навстречу нам показался король, ехавший в своем экипаже. Кто бы мог подумать, что маленький корсиканец, снявший шляпу перед короле и не спускавший с него глаз, будет его преемником!? И уже в то время я чувтствовал, что этот экипаж должен рано или поздно принадлежать мне. Что тебе нужно, Констан? Верный слуга почтительно наклонился к его уху и прошептал что-то. – Ах, конечно, – сказал он, – свидание было назначено, а я чуть не позабыл о нем. Она здесь?
– Да, Ваше Величество!
– В боковой комнате?
– Да, Ваше Величество!
Талейран и Бертье обменялись взглядами, и министр пошел было из двери.
– Нет, нет, вы можете остаться здесь, – сказал император, – зажги лампыю Констан, и распорядись, чтобы экипажи были готовы через полчаса. А вы займитесь-ка этой выдержкой из письма к австрийскому императору и выскажите мне ваше мнение, Талейран! Де Миневаль, вот длинный рапорт нового владельца дока в Бресте. Выпишите все самое важное из него и приготовьте его на моем письменном столе к пяти часам утра! Бертье, я желаю, чтобы вся армия была размещена по судам к семи часам утра! Надо посмотреть, можно ли их рассадить по судам в три часа. Monsieur де Лаваль, потрудитесь остаться здесь и ждать нашего отбытия в Пон де Брик! Таким образом, дав эти распоряжения каждому из нас, он быстро перешел на другой конец комнаты, и его широкая спина в зеленом сюртуке и ноги в белых рейтузах исчезли в двери. Послышалось шуршанье выглянувшей из-за двери розовой юбки, и занавески закрылись за ним.
Бертье стоял, по обыкновению покусывая ногти; Талейран насмешливо и презрительно посматривал на него из-под своих густых ресниц. Де Миневаль, со скорбным лицом, взял громадную связку бумаг, из которой надо было сделать извлечения к утру. Контсан, двигаясь совершенно бесшумно, зажигал свечи в канделябрах, расположенных по стенам.
– Это которая? – пронесся шепот министра.
– Певичка из императорской оперы, – сказал Бертье.
– А та маленькая испаночка по-прежнему в фаворе?
– Нет, я не думаю этого! Она была последний раз третьего дня. – Ну, а та другая, графиня?– Она в своем домике в Эмбльтез. – «Но я не допущу скандала при дворе», – продекламировал Талейран с иронической улыбкой, повторяя сказанные по его адресу слова императора. – А теперь, monsieur де Лаваль, – прибавил он, отводя меня в сторону, – я очень хотел бы поговорить с вами насчет партии Бурбонов в Англии. Вы, вероятно, знаете их намерения? Надеются ли они на успех? И в течение 15 минут он засыпал меня вопросами, которые указывали мне, что император не ошибся, сказав, что он не задумается покинуть его в тяжулею минуту и легко перейдет на сторону тех, от кото можно больше получить.
Мы вполголоса продолжали разговор, как вдруг вбежал испуганный Констан. Тревога и смущение отражались на его обыкновенно непоколебимом лице.
– Господи помилуй! Monsieur Талейран, – прошептал он, всплескивая руками, – какое несчастье! Кто бы мог ожидать этого?!
– Что случилось, Констан?
– О, monsieur, я не осмелюсь беспокоить императора, а между тем экипаж императрицы приближается сюда!
14. ЖОЗЕФИНА
При этом неожиданном известии Талейран и Бертье молча переглянулись, и здесь я впервые увидел, как быстро могло менять свое выражение лицо знаменитого дипломата. Я раньше уже слышал, что Талейран по мимике не уступит лучшим артистам. На его лице отразилась скорее злобная радость, чем смущение, в то время, как Бертье, искренно преданный Наполеону и Жозефине, бросился к двери, в которую должна была войти императрица, словно пытаясь помешать ей проникнуть сюда.
Констан бегом направился к портьерам, отделявшим от нас комнату императора, но окончательно растерявшись, хотя и пользовался везде репутацией ничем не возмутимого человека, отошел назад, с целью посоветоваться с Талейраном.
Но было уже поздно, потому что мамелюк Рустем распахнул двери, и дамы вошли в комнату.
Первая была высока и стройна, с улыбающимся лицом и с приветливыми, полными достоинства манерами. Она была одета в черный плащ с белыми кружевами на шее и на рукавах; на ней была надета черная шляпа с развевавшимся белым пером. Ее спутница была ниже ростом, лицо ее не отличалось изяществом и красотою и было бы совершенно вульгарно, если бы не особенная живость выражения ее больших черных глаз. За ними бежал привязанный на цепочке маленький черный фокс-терьер.
– Оставьте наруже Счастливчика, Рустем, – сказала первая из вошедших дам, передавая ему цепочку собаки, – император не любит собак, и когда мы вторгаемся в его квартиру, мы должны подчиняться его вкусам. – Добрый вечер, m-r де Талейран! Madame де Ремюсат и я катались здесь поблизости и заехали узнать, когда император прибудет в Пон де Брик. Но он уже совсем готов, конечно? Я думала застать его здесь.
– Его императорское величество вышел несколько минут тому назад, – сказал Талейран, кланяясь и потирая руки.
– Сегодня у меня собрание, в моем салоне в Пон де Брик, и император обещал мне отложить на время свои дела и почтить меня своим присутствием. Я хочу, чтобы вы убедили его меньше работать, m-r де Талейран; пусть он обладает железной энергией, но он не может продолжать вести тот же образ жизни. Нервные припадки у него повторяются все чаще и чаще. Ведь он стремится делать все сам! Это, конечно, очень хорошо и заслуживает уважения, но ведь это пытка какая-то! Я не сомневаюсь, что и в данный момент, – ах, впрочем, вы еще не сказали мне, где он, m-r де Талейран! – Мы ожидаем его с минуты на минуту, ваше величество!
– В таком случае, мы присядем и подождем его. Ах, m-r де Миневаль, как мне жаль вас, когда я вижу, что вы завалены этими несносными бумагами! Я была в отчаянии, когда monsieur де Буриенн покинул Императора, но вы превзошли даже этого образцового секретаря в исполнительности! – Подвиньтесь к огню, madame де Ремюсат, я уверена, что вы очень прозябли! Констан, дайте скамеечку под ноги madame де Ремюсат!
Вот такими, в сущности, незначительными знаками внимания и доброты Императрица возбудила к себе всеобщую любовь.
Это была женщина, у которой действительно не было врагов даже в среде тех, кто ненавидел ее мужа. Эту женщину любили все не только теперь, но и когда она была одинокою, разведенною женою. Из всех жертв, которые император принес своему честолюбию, он сам более всего жалел Жозефину, и разлука с нею стоила Наполеону не дешево!
Теперь, когда она опустилась в кресло, в котором только что сидел император, я имел время изучить эту личность, странная судьба которой поставила ее, дочь артиллерийского лейтенанта, едва ли не выше всех женщин в Европе! Она была на шесть лет старше Наполеона, так что, когда я видел Жозефину впервые, ей было 42 года: но смотря на нее издалека, при довольно тусклом свете, в платке, я не дал бы ей больше тридцати. Ее высокая стройная фигура до сих пор еще отличалась гибкостью девушки; в каждом ее движении было столько грации! Черты лица были нежны, и, судя по ним, можно было представить себе, что в молодости Жозефина была замечательной красавицей, но, как и все креолки, она быстро пережила свою красоту. При помощи различных косметических средств, супруга Наполеона довольно успешно боролась с временем и достигла того, что даже и в 40 лет, когда она сидела под балдахином или принимала участие в какой-нибудь процессии, красота ее привлекала общее внимание. Но на близком расстоянии или при ярком свете не трудно было разглядеть, что белизна кожи и румянец щек уже были искусственными. Ее собственная красота сохранилась вполне только в чудных больших черных глазах, с таким мягким ласкающим взором. Маленький изящный ротик императрицы постоянно улыбался; в то же время она никогда не смеялась слишком открыто, вероятно, имея свои причины не выставлять напоказ зубы. Она держала себя с таким достоинством и тактом, что если бы эта маленькая креолка была даже императорской крови, она не могла бы держать себя лучше. Походка, взгляды, манера одеваться, все ее жесты представляли собою гармоничное слияние женственности и приветливости с величием королевы.
Я с удовольствием наблюдал за нею, когда она нагибалась вперед, брала из корзинки маленькие кусочки ароматичной древесины алоэ и бросала их в огонь.
– Наполеон любит запах горящего алоэ, – сказала она, – никто не обладает такой тонкостью обоняния: он легко различает запах духов, даже спрятанных куда-либо!
– Император обладает чрезмерно развитым обонянием, – сказал Талейран, – придворные поставщики не особенно довольны этим!
– Ох, это грустная вещь, когда он начинает просматривать мои счета, это очень грустная вещь, monsieur де Талейран: ничто не ускользает от его проницательности! Он ни для кого не делает исключений. Все должно быть правильно!.. Но кто этот молодой человек, monsieur де Талейран? Он, кажется, еще не был представлен мне?
Министр в двух словах объяснил ей, что я принят на личную службу к императору, и, в ответ на мой почтительный поклон, Жозефина поздравила меня с самой задушевной приветливостью.
– Мне очень приятно видеть, что императора окружают такие благородные и преданные люди! Не знай я этого, я не находила бы минуты покоя вдали от него. По-моему, он находтся в безопасности только во время войны, потому что только тогда он отделен от убийц, ищущих случая лишить его жизни. Я слышала, что только на днях раскрыт новый заговор якобинцев? – Monsieur де Лаваль именно и присутствовал при аресте заговорщиков, – сказал Талейран.
Императрица засыпала меня вопросами, в волнении и тревоге ожидая ответа.
– Но ведь этот ужасный человек, Туссак, до сих пор не пойман, – воскликнула она, – я слышала, что молодая девушка взялась отдать его в руки правосудия, и что наградой за этот подвиг будет освобождение ее возлюбленного?
– Эта девушка – моя кузина, ваше императорское величество! Ее имя Сибилль Бернак.
– Вы всего несколько дней во Франции, monsieur де Лаваль, – сказала Жозефина, – но мне кажется, что все дела государства уже группируются вокруг вас. Вы должны представить вашу хорошенькую, по словам императора, кузину ко двору! Madame де Ремюсат, потрудитесь записать ее имя! Императрица снова склонилась к корзине с ветвями алоэ, стоявшей около камина. Вдруг я заметил, что она удивленно посмотрела на какой-то предмет, который тотчас и подняла с полу. Это была треуголка Наполеона с трехцветной кокардой. Быстро приподнявшись с кресла, Жозефина с треуголкой в руке подозрительно посмотрела на невозмутимое лицо министра. – Что это значит, monsieur де Талейран? – крикнула она, и ее черные глаза вспыхнули недобрым огоньком, – вы сказали мне, что император вышел, а, между тем, его треуголка здесь?
– Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, но я не говорил вам этого!
– Что же вы сказали в таком случае?
– Я сказал, что он покинул комнату за несколько минут до вас! – Вы скрываете что-то от меня! – воскликнула она, инстинктивно угадывая правду.
– Я сказал вам все, что знаю!
Императрица переводила свои взоры с одного на другого. – Маршал Бертье, я требую, чтобы вы тотчас сказали мне, где император, и чем он занят!
Неспособный ни на какие увертки и хитрости, Бертье мял в руках свою шляпу.
– Я не знаю ничего, кроме того, что сказал де Талейран, – сказал он, – император только что покинул нас.
– Через какую дверь?
Бедный Бертье с каждым вопросом императрицы терялся все более и более.
– Ваше Императорское Величество, я не могу точно указать вам дверь, через которую вышел император.
Глаза Жозефины скользнули по мне, и я почувствовал, что сердце мое упало, но я все же мысленно успел произнести пламенную молитву святому Игнатию, который всегда покровительствовал нашей семье, – и опасность миновала.
– Идемте, madame де Ремюсат, – сказала императрица. – Если эти джентельмены не желают сказать нам правду, мы сами сумеем найти ее. С большим достоинством она пошла к портьере, отделявшей нас от комнаты Наполеона;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Однажды, когда я был еще совсем юным, я попал в Париж вместе с отцом и с моей сестрой Каролиной. Мы проходили по улице Ришелье, когда навстречу нам показался король, ехавший в своем экипаже. Кто бы мог подумать, что маленький корсиканец, снявший шляпу перед короле и не спускавший с него глаз, будет его преемником!? И уже в то время я чувтствовал, что этот экипаж должен рано или поздно принадлежать мне. Что тебе нужно, Констан? Верный слуга почтительно наклонился к его уху и прошептал что-то. – Ах, конечно, – сказал он, – свидание было назначено, а я чуть не позабыл о нем. Она здесь?
– Да, Ваше Величество!
– В боковой комнате?
– Да, Ваше Величество!
Талейран и Бертье обменялись взглядами, и министр пошел было из двери.
– Нет, нет, вы можете остаться здесь, – сказал император, – зажги лампыю Констан, и распорядись, чтобы экипажи были готовы через полчаса. А вы займитесь-ка этой выдержкой из письма к австрийскому императору и выскажите мне ваше мнение, Талейран! Де Миневаль, вот длинный рапорт нового владельца дока в Бресте. Выпишите все самое важное из него и приготовьте его на моем письменном столе к пяти часам утра! Бертье, я желаю, чтобы вся армия была размещена по судам к семи часам утра! Надо посмотреть, можно ли их рассадить по судам в три часа. Monsieur де Лаваль, потрудитесь остаться здесь и ждать нашего отбытия в Пон де Брик! Таким образом, дав эти распоряжения каждому из нас, он быстро перешел на другой конец комнаты, и его широкая спина в зеленом сюртуке и ноги в белых рейтузах исчезли в двери. Послышалось шуршанье выглянувшей из-за двери розовой юбки, и занавески закрылись за ним.
Бертье стоял, по обыкновению покусывая ногти; Талейран насмешливо и презрительно посматривал на него из-под своих густых ресниц. Де Миневаль, со скорбным лицом, взял громадную связку бумаг, из которой надо было сделать извлечения к утру. Контсан, двигаясь совершенно бесшумно, зажигал свечи в канделябрах, расположенных по стенам.
– Это которая? – пронесся шепот министра.
– Певичка из императорской оперы, – сказал Бертье.
– А та маленькая испаночка по-прежнему в фаворе?
– Нет, я не думаю этого! Она была последний раз третьего дня. – Ну, а та другая, графиня?– Она в своем домике в Эмбльтез. – «Но я не допущу скандала при дворе», – продекламировал Талейран с иронической улыбкой, повторяя сказанные по его адресу слова императора. – А теперь, monsieur де Лаваль, – прибавил он, отводя меня в сторону, – я очень хотел бы поговорить с вами насчет партии Бурбонов в Англии. Вы, вероятно, знаете их намерения? Надеются ли они на успех? И в течение 15 минут он засыпал меня вопросами, которые указывали мне, что император не ошибся, сказав, что он не задумается покинуть его в тяжулею минуту и легко перейдет на сторону тех, от кото можно больше получить.
Мы вполголоса продолжали разговор, как вдруг вбежал испуганный Констан. Тревога и смущение отражались на его обыкновенно непоколебимом лице.
– Господи помилуй! Monsieur Талейран, – прошептал он, всплескивая руками, – какое несчастье! Кто бы мог ожидать этого?!
– Что случилось, Констан?
– О, monsieur, я не осмелюсь беспокоить императора, а между тем экипаж императрицы приближается сюда!
14. ЖОЗЕФИНА
При этом неожиданном известии Талейран и Бертье молча переглянулись, и здесь я впервые увидел, как быстро могло менять свое выражение лицо знаменитого дипломата. Я раньше уже слышал, что Талейран по мимике не уступит лучшим артистам. На его лице отразилась скорее злобная радость, чем смущение, в то время, как Бертье, искренно преданный Наполеону и Жозефине, бросился к двери, в которую должна была войти императрица, словно пытаясь помешать ей проникнуть сюда.
Констан бегом направился к портьерам, отделявшим от нас комнату императора, но окончательно растерявшись, хотя и пользовался везде репутацией ничем не возмутимого человека, отошел назад, с целью посоветоваться с Талейраном.
Но было уже поздно, потому что мамелюк Рустем распахнул двери, и дамы вошли в комнату.
Первая была высока и стройна, с улыбающимся лицом и с приветливыми, полными достоинства манерами. Она была одета в черный плащ с белыми кружевами на шее и на рукавах; на ней была надета черная шляпа с развевавшимся белым пером. Ее спутница была ниже ростом, лицо ее не отличалось изяществом и красотою и было бы совершенно вульгарно, если бы не особенная живость выражения ее больших черных глаз. За ними бежал привязанный на цепочке маленький черный фокс-терьер.
– Оставьте наруже Счастливчика, Рустем, – сказала первая из вошедших дам, передавая ему цепочку собаки, – император не любит собак, и когда мы вторгаемся в его квартиру, мы должны подчиняться его вкусам. – Добрый вечер, m-r де Талейран! Madame де Ремюсат и я катались здесь поблизости и заехали узнать, когда император прибудет в Пон де Брик. Но он уже совсем готов, конечно? Я думала застать его здесь.
– Его императорское величество вышел несколько минут тому назад, – сказал Талейран, кланяясь и потирая руки.
– Сегодня у меня собрание, в моем салоне в Пон де Брик, и император обещал мне отложить на время свои дела и почтить меня своим присутствием. Я хочу, чтобы вы убедили его меньше работать, m-r де Талейран; пусть он обладает железной энергией, но он не может продолжать вести тот же образ жизни. Нервные припадки у него повторяются все чаще и чаще. Ведь он стремится делать все сам! Это, конечно, очень хорошо и заслуживает уважения, но ведь это пытка какая-то! Я не сомневаюсь, что и в данный момент, – ах, впрочем, вы еще не сказали мне, где он, m-r де Талейран! – Мы ожидаем его с минуты на минуту, ваше величество!
– В таком случае, мы присядем и подождем его. Ах, m-r де Миневаль, как мне жаль вас, когда я вижу, что вы завалены этими несносными бумагами! Я была в отчаянии, когда monsieur де Буриенн покинул Императора, но вы превзошли даже этого образцового секретаря в исполнительности! – Подвиньтесь к огню, madame де Ремюсат, я уверена, что вы очень прозябли! Констан, дайте скамеечку под ноги madame де Ремюсат!
Вот такими, в сущности, незначительными знаками внимания и доброты Императрица возбудила к себе всеобщую любовь.
Это была женщина, у которой действительно не было врагов даже в среде тех, кто ненавидел ее мужа. Эту женщину любили все не только теперь, но и когда она была одинокою, разведенною женою. Из всех жертв, которые император принес своему честолюбию, он сам более всего жалел Жозефину, и разлука с нею стоила Наполеону не дешево!
Теперь, когда она опустилась в кресло, в котором только что сидел император, я имел время изучить эту личность, странная судьба которой поставила ее, дочь артиллерийского лейтенанта, едва ли не выше всех женщин в Европе! Она была на шесть лет старше Наполеона, так что, когда я видел Жозефину впервые, ей было 42 года: но смотря на нее издалека, при довольно тусклом свете, в платке, я не дал бы ей больше тридцати. Ее высокая стройная фигура до сих пор еще отличалась гибкостью девушки; в каждом ее движении было столько грации! Черты лица были нежны, и, судя по ним, можно было представить себе, что в молодости Жозефина была замечательной красавицей, но, как и все креолки, она быстро пережила свою красоту. При помощи различных косметических средств, супруга Наполеона довольно успешно боролась с временем и достигла того, что даже и в 40 лет, когда она сидела под балдахином или принимала участие в какой-нибудь процессии, красота ее привлекала общее внимание. Но на близком расстоянии или при ярком свете не трудно было разглядеть, что белизна кожи и румянец щек уже были искусственными. Ее собственная красота сохранилась вполне только в чудных больших черных глазах, с таким мягким ласкающим взором. Маленький изящный ротик императрицы постоянно улыбался; в то же время она никогда не смеялась слишком открыто, вероятно, имея свои причины не выставлять напоказ зубы. Она держала себя с таким достоинством и тактом, что если бы эта маленькая креолка была даже императорской крови, она не могла бы держать себя лучше. Походка, взгляды, манера одеваться, все ее жесты представляли собою гармоничное слияние женственности и приветливости с величием королевы.
Я с удовольствием наблюдал за нею, когда она нагибалась вперед, брала из корзинки маленькие кусочки ароматичной древесины алоэ и бросала их в огонь.
– Наполеон любит запах горящего алоэ, – сказала она, – никто не обладает такой тонкостью обоняния: он легко различает запах духов, даже спрятанных куда-либо!
– Император обладает чрезмерно развитым обонянием, – сказал Талейран, – придворные поставщики не особенно довольны этим!
– Ох, это грустная вещь, когда он начинает просматривать мои счета, это очень грустная вещь, monsieur де Талейран: ничто не ускользает от его проницательности! Он ни для кого не делает исключений. Все должно быть правильно!.. Но кто этот молодой человек, monsieur де Талейран? Он, кажется, еще не был представлен мне?
Министр в двух словах объяснил ей, что я принят на личную службу к императору, и, в ответ на мой почтительный поклон, Жозефина поздравила меня с самой задушевной приветливостью.
– Мне очень приятно видеть, что императора окружают такие благородные и преданные люди! Не знай я этого, я не находила бы минуты покоя вдали от него. По-моему, он находтся в безопасности только во время войны, потому что только тогда он отделен от убийц, ищущих случая лишить его жизни. Я слышала, что только на днях раскрыт новый заговор якобинцев? – Monsieur де Лаваль именно и присутствовал при аресте заговорщиков, – сказал Талейран.
Императрица засыпала меня вопросами, в волнении и тревоге ожидая ответа.
– Но ведь этот ужасный человек, Туссак, до сих пор не пойман, – воскликнула она, – я слышала, что молодая девушка взялась отдать его в руки правосудия, и что наградой за этот подвиг будет освобождение ее возлюбленного?
– Эта девушка – моя кузина, ваше императорское величество! Ее имя Сибилль Бернак.
– Вы всего несколько дней во Франции, monsieur де Лаваль, – сказала Жозефина, – но мне кажется, что все дела государства уже группируются вокруг вас. Вы должны представить вашу хорошенькую, по словам императора, кузину ко двору! Madame де Ремюсат, потрудитесь записать ее имя! Императрица снова склонилась к корзине с ветвями алоэ, стоявшей около камина. Вдруг я заметил, что она удивленно посмотрела на какой-то предмет, который тотчас и подняла с полу. Это была треуголка Наполеона с трехцветной кокардой. Быстро приподнявшись с кресла, Жозефина с треуголкой в руке подозрительно посмотрела на невозмутимое лицо министра. – Что это значит, monsieur де Талейран? – крикнула она, и ее черные глаза вспыхнули недобрым огоньком, – вы сказали мне, что император вышел, а, между тем, его треуголка здесь?
– Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, но я не говорил вам этого!
– Что же вы сказали в таком случае?
– Я сказал, что он покинул комнату за несколько минут до вас! – Вы скрываете что-то от меня! – воскликнула она, инстинктивно угадывая правду.
– Я сказал вам все, что знаю!
Императрица переводила свои взоры с одного на другого. – Маршал Бертье, я требую, чтобы вы тотчас сказали мне, где император, и чем он занят!
Неспособный ни на какие увертки и хитрости, Бертье мял в руках свою шляпу.
– Я не знаю ничего, кроме того, что сказал де Талейран, – сказал он, – император только что покинул нас.
– Через какую дверь?
Бедный Бертье с каждым вопросом императрицы терялся все более и более.
– Ваше Императорское Величество, я не могу точно указать вам дверь, через которую вышел император.
Глаза Жозефины скользнули по мне, и я почувствовал, что сердце мое упало, но я все же мысленно успел произнести пламенную молитву святому Игнатию, который всегда покровительствовал нашей семье, – и опасность миновала.
– Идемте, madame де Ремюсат, – сказала императрица. – Если эти джентельмены не желают сказать нам правду, мы сами сумеем найти ее. С большим достоинством она пошла к портьере, отделявшей нас от комнаты Наполеона;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24