А затем пламя разгорается ещё ярче, и в круг багрового света вступает жрец, изрекающий волю богов. Он медленно поднимает вверх руки, одновременно разводя их в стороны. И за спиной жреца проступает из мрака фигура Владычицы Ночи. Глаза богини закрыты, но все в подземелье ощущают Её взгляд. Чувствует этот взгляд и она, ставшая Её жрицей, отдавшей Танит всю себя и вкусившей Её силы. Нет больше девочки, похищенной из маленького селения на берегу Моря, а есть служительница Богини, женщина с именем ночной птицы…
И разгорается возле сердца маленький, но жгучий костёр…
И это был второй раз, когда она видела .
Скрипят вёсла, и плещет за деревянным бортом гаулы вода Моря. Корабль держит путь в Кар-Хадташт, и жрица Танит плывёт на этом корабле. Такова воля Владычицы: отныне место жрицы там, в Новом Городе, сыне Тира.
Сияющий Мелькарт поднялся над горизонтом; и высветились башни и стены Кар-Хадташта, и берег, и гавань, забитая кораблями. Жрица стояла на носовой палубе и смотрела на город, которому волей Танит назначено быть ей домом. Жрице не было никакого дела до мыслей других людей на борту гаулы. Впрочем, она хорошо знала, что в этих мыслях нет ни капли непозволительного, а есть только лишь боязливое почитание той, которая является служительницей Богини Ночи. Никто не посмел бы взглянуть на женщину с именем ночной птицы как на просто женщину. Танит, женская ипостась Ваала-Молоха, не потерпит такого святотатства, гнев её будет ужасен и настигнет дерзкого в любом месте Ойкумены и даже за её пределами…
Жрица убивала. Сама она не считала это убийством, она просто выполняла волю Владычицы и приносила ей то, что требовала богиня – дымящиеся человеческие сердца, вырезанные кривым жертвенным ножом из груди подаренных Танит. Жрица не запоминала лиц гибнущих на тофете – ей это было безразлично. Танит должна пить горячую кровь, тогда Её сила не оскудеет; и не иссякнет плодородие жён Кар-Хадташта; и на смену одной принесённой в жертву девочке родится десять других.
Но приходили сны, и в этих снах женщина с именем ночной птицы была другой. Не было кровавого алтаря, не кричали в страхе убиваемые на этом алтаре, не капала алая кровь с потемневшего бронзового лезвия. Наоборот, под руками женщины из камня прорастали цветы, птицы безбоязненно садились на ладонь, и пушистые зверьки тыкались ей в ноги и смотрели на неё доверчивыми круглыми глазами. И цвет одежды был другим: чёрные тона ночи сменялись то изумрудной зеленью юной листвы, то голубизной весеннего неба…
Женщина просыпалась в страхе, падала на колени перед статуей Танит и взывала о прощении, обращаясь к холодному лунному лику, медленно и безмолвно плывущему по ночному небу…
Жрица великолепно умела управлять своими мыслями и чувствами. Она хранила верность и преданность Танит и знала – Владычица Тьмы рано или поздно вознаградит её за это. Она не спрашивала себя, откуда взялось это знание, просто ей было известно, что это именно так. Вот и сейчас, в напряжённой темноте пустого и гулкого храма в осаждённой Бирсе, она была уверена в том, что богиня услышит её; и что-то должно произойти…
До слуха жрицы докатился отзвук далёкого глухого удара, и каменный пол под её коленями ощутимо дрогнул. Женщина с именем ночной птицы увидела : огромный кусок стены, подточенный жалами таранов, медленно и грузно осел, разваливаясь в клубах пыли. Крики людей заглушил яростный лязг оружия – враг ворвался в акрополь, в сердце Кар-Хадташта.
Жрица вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и с нарастающей радостью ощутила внутри себя, у сердца, разгоравшееся пламя маленького, но жгучего костра. Горячая волна стремительно затопляла всё её существо, жрица распростёрлась на плитах храма перед статуей богини, беззвучно повторяя:
– Танит, Танит, Владычица Сущего! Я слышу тебя…
* * *
Отец молчит, но я чувствую, что он хочет сказать мне что-то очень важное. Мы сидим в стороне, у мощного ствола огромного дуба, достаточно далеко от костров, вокруг которых всё ещё поют и пляшут, несмотря на глубокую ночь. Густые заросли надёжно укрывают нас от посторонних взглядов (если кому-то вдруг взбредёт в голову подглядывать), а шорох ветвей приглушит негромкие слова, которые будут сказаны. И отец начинает говорить – медленно, взвешивая каждую фразу.
– Я знаю, тебя интересует, почему я так поступил, сын?
– Да, отец.
– Я вовсе не обижу тебя, если скажу, что для вождя клана из народа лесов и вересковых холмов благо его клана – и всего племени – гораздо важнее судьбы его сына, пусть даже единственного и рождённого единственной его Настоящей Женщиной. Я уверен, что ты правильно поймёшь меня, сын.
– Я пойму тебя правильно, отец.
– Мы жили с твоей матерью долго и счастливо, хотя… – голос отца при этих словах почти неуловимо дрогнул, – …мне хотелось бы прожить с ней всю эту жизнь, до самого заката…
Отец говорил правду. Люди кланов вообще правдивы, а уж в разговоре с родным сыном, да ещё на столь важную тему… После смерти матери так и не появилась та, которая смогла бы её заменить и стать мне и моим сёстрам новой матерью. Да, у отца бывали случайные женщины, и многие из них очень хотели сделаться настоящей, а не временной женой вождя, но он в этом вопросе оставался твёрд, как скала. Кстати, такое поведение знатного воина выходило за рамки общепринятого, и друиды не раз и не два прямо говорили отцу об этом, но он лишь отмалчивался.
– Ты дорог мне не сам по себе, а прежде всего как память о Ней. Но даже ради этого я не пошёл бы поперёк древнего закона и против воли верховной друидессы. Она враг мне и тебе, но не враг всему нашему народу, и она по-своему заботится о его благе – так, как она это благо понимает. Нет, всё гораздо серьёзнее, сын.
Я весь обратился в слух. Никогда раньше отец не говорил со мной так , хотя я знал, конечно, что он прям в словах и в делах, что он меня любит, и ощущал его заботу о себе – именно заботу, а не мелочную опеку и желание укрыть детёныша от любого свежего ветерка.
– Так вот, сын, всё дело в тебе – в тебе самом.
– Я не понимаю тебя, отец…
– Объясню. Когда-то очень давно, многие тысячи лет назад, там, – отец указал на закат, – среди волн Великого Моря был огромный остров, населённый могущественным народом. Мудрецы этого острова владели многими тайнами Мира, в том числе тайнами магии. Но однажды с небес упал громадный камень, посланец Мирового Зла (так гласят предания), который погубил и сам этот остров, и всех его обитателей. Точнее, почти всех – кое-кому удалось спастись. Спастись – и унести с собой часть древнейшего Знания. И крупицы этого Знания сохранились до наших дней, сохранились благодаря усилиям таких, как твоя мать.
– Я знаю об этом предании, отец.
– Было бы удивительно, если бы сын Хранящей не знал об этом, – сурово произнёс отец. – Так вот, мать знала . Она знала очень многое, такое, что неведомо даже Женщине-Без-Возраста – законы Круга Перевоплощений, например. Вскоре после того, как ты появился на свет, матери было видение. Она проснулась среди ночи, разбудила меня и долго не могла успокоиться. И это были не пустые женские страхи – ими её было не напугать…
И это тоже было правдой – мать была куда крепче сердцем, чем многие мужчины. А отец продолжал.
– Неподалёку жил в лесу отшельник-одиночка. Из бардов. Говорили, что он самый лучший прорицатель из всех, которые появлялись на Зелёном острове за несколько последних поколений. Не знаю, может это и так. Как бы то ни было, мать решила обратиться к нему, дабы проверить смысл увиденного ею.
Отшельник выслушал её очень внимательно и сказал, что младенца – то есть тебя – нести к нему не нужно, бард сам к нам придёт. Уже одно это было необычным, и я насторожился. И твоя мать тоже насторожилась – а я привык ей верить и знал, что она не будет тревожиться без серьёзных на то причин.
Отшельник пришёл к нам той же ночью. Он был очень стар – я помню его глубоким стариком с той поры, когда я сам был ещё ребёнком, – но ходил легко и пружинисто, словно волк на охоте. Он бросил на тебя один-единственный быстрый взгляд – и пошатнулся. Краска отхлынула от его лица, он повернулся к матери и сказал ей несколько слов на неизвестном мне языке. Выслушав старца, мать побледнела тоже – а пугливой её никто и никогда не посмел бы назвать. А затем отшельник ушёл, не прощаясь, но до своего обиталища не добрался – утром его нашли в лесу. Мёртвым. Остановилось сердце. Это никого особенно не удивило: ведь всё-таки друид был древним стариком. Никого – кроме твоей матери…
Отец замолчал, и я не смел прервать его молчание. Помолчав, он снова заговорил.
– Она так и не передала мне точного смысла сказанного ей старым прорицателем. Сказала только: «Бывает смертельно опасное знание – оно убивает. Поэтому-то и умер старый бард. Я не хочу, чтобы такая же судьба постигла бы и тебя. Тебе надлежит знать одно – наш сын очень важен для будущего. Сохрани его любой ценой, если ему будет грозить опасность». И вчера я выполнял волю твоей матери, сын.
Я молчал, потрясённый услышанным.
– И ещё, сын, – добавил отец. – Я спас тебя от непосредственной, явной угрозы. Но Женщина-Без-Возраста никогда не оставляет задуманного на полпути, и смерть твоей матери – вернейшее тому подтверждение. Верховная друидесса способна наложить на тебя заклятье, – если уже не сделала этого, – которое проснётся неведомо когда и сработает неизвестно как. Будет осторожен, сын. Помни о том, что ты сегодня узнал.
– Я буду острожен, и я буду помнить, отец.
– Тогда иди, – он положил мне руку на плечо. – Я сказал тебе все, что хотел сказать, и что надо было сказать. Ночь коротка, – особенно когда ты молод, – и Реган (вот уж не думал, что отец знает про мою девчонку!) уже вся извелась, ожидая тебя среди вереска. Не обмани её ожиданий, – отец усмехнулся по-доброму, – но помни, что послезавтра, нет, уже завтра – бой. Твой первый настоящий бой, сын.
* * *
Верёвка, которая стягивает мне запястья, врезалась в кожу. Голова гудит, и перед глазами плавают разноцветные пятна. Здорово же меня огрели палицей… Если бы не шлем, обсидиановые шипы, которыми усажены боевые дубинки теночков, наверняка пробили бы мне череп. Хотя, быть может, оно было бы и к лучшему – умер бы сразу и не мучаясь. А теперь, очень даже на то похоже, мне предстоит нечто гораздо более неприятное…
Почти девять месяцев (думаю, у многих местных женщин успели родиться от нас дети) мы были хозяевами Тенчтитлана, да что там Тенчтитлана – всей страны! Кортес убедил-заставил Монтесуму переселиться к нам, во дворец Ахаякатля, под «защиту» испанских пушек. Эрнандо и не думал, конечно, защищать этого закоренелого язычника, кичащегося своим мнимым величием. Просто пока эта священная для всех ацтеков особа находилась в наших руках, мы могли делать здесь всё, что нам вздумается – его же именем.
Когда в столицу прибыл касик, виновный в нападении на испанцев в Вера-Крусе, Монтесума не стал даже слушать его объяснений, – мол, Малинцин (так теночки звали Кортеса) сам во всём разберётся. И Эрнандо разобрался – касика и семнадцать его военачальников без лишних проволочек сожгли на костре. Причём во время казни на повелителя ацтеков надели оковы – знак рабства и позора. И ничего, сошло, – огромная толпа людей, присутствовавшая при сожжении несчастных, стояла тихо и покорно…
А во дворце мы обнаружили замурованную дверь, которая вела в тайную комнату, битком набитую сокровищами. Монтесума хранил свою казну во дворце отца! И вот эти поистине несметные богатства оказались у нас! После делёжки (пусть даже и не слишком справедливой, Эрнандо себя не обидит) все мы стали богачами. Некоторые из наших изготовили для себя (с помощью местных ювелиров) из захваченного золота массивные цепи и надели их под панцири. Всевышний уберёг меня от такого опрометчивого шага, ибо все, которые так поступили, уже мертвы, и их тела обгладывают раки этого проклятого озера…
Золото сослужило нам добрую службу. Этот недоумок Веласкес, губернатор Кубы, послал сюда Нарваэса с большим отрядом и с приказом доставить на Кубу Кортеса – закованным в цепи. Ну и что из этого вышло? Эрнандо вышел навстречу отряду и попросту перекупил солдат Нарваэса ацтекским золотом (правда, без небольшой драки не обошлось), захватил каравеллы, снаряжённые Веласкесом за свой счёт, и увеличил нашу армию до тысячи трёхсот человек, из которых почти сотню составляли всадники. Теперь-то мы поговорим с этими поклонниками кровавых богов по-другому!
Но пока мы отсутствовали, Альварадо, оставленный Кортесом своим заместителем и командиром гарнизона в Теночтитлане, наломал дров. Золото – оно имеет свойство ослеплять, и жадность едва не сгубила Альварадо и всех его людей. А дело было так.
Ацтеки ежегодно, в мае, проводили празднества в честь своего грозного бога войны Уицилопочтли (того самого, которому приносили человеческие жертвы).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
И разгорается возле сердца маленький, но жгучий костёр…
И это был второй раз, когда она видела .
Скрипят вёсла, и плещет за деревянным бортом гаулы вода Моря. Корабль держит путь в Кар-Хадташт, и жрица Танит плывёт на этом корабле. Такова воля Владычицы: отныне место жрицы там, в Новом Городе, сыне Тира.
Сияющий Мелькарт поднялся над горизонтом; и высветились башни и стены Кар-Хадташта, и берег, и гавань, забитая кораблями. Жрица стояла на носовой палубе и смотрела на город, которому волей Танит назначено быть ей домом. Жрице не было никакого дела до мыслей других людей на борту гаулы. Впрочем, она хорошо знала, что в этих мыслях нет ни капли непозволительного, а есть только лишь боязливое почитание той, которая является служительницей Богини Ночи. Никто не посмел бы взглянуть на женщину с именем ночной птицы как на просто женщину. Танит, женская ипостась Ваала-Молоха, не потерпит такого святотатства, гнев её будет ужасен и настигнет дерзкого в любом месте Ойкумены и даже за её пределами…
Жрица убивала. Сама она не считала это убийством, она просто выполняла волю Владычицы и приносила ей то, что требовала богиня – дымящиеся человеческие сердца, вырезанные кривым жертвенным ножом из груди подаренных Танит. Жрица не запоминала лиц гибнущих на тофете – ей это было безразлично. Танит должна пить горячую кровь, тогда Её сила не оскудеет; и не иссякнет плодородие жён Кар-Хадташта; и на смену одной принесённой в жертву девочке родится десять других.
Но приходили сны, и в этих снах женщина с именем ночной птицы была другой. Не было кровавого алтаря, не кричали в страхе убиваемые на этом алтаре, не капала алая кровь с потемневшего бронзового лезвия. Наоборот, под руками женщины из камня прорастали цветы, птицы безбоязненно садились на ладонь, и пушистые зверьки тыкались ей в ноги и смотрели на неё доверчивыми круглыми глазами. И цвет одежды был другим: чёрные тона ночи сменялись то изумрудной зеленью юной листвы, то голубизной весеннего неба…
Женщина просыпалась в страхе, падала на колени перед статуей Танит и взывала о прощении, обращаясь к холодному лунному лику, медленно и безмолвно плывущему по ночному небу…
Жрица великолепно умела управлять своими мыслями и чувствами. Она хранила верность и преданность Танит и знала – Владычица Тьмы рано или поздно вознаградит её за это. Она не спрашивала себя, откуда взялось это знание, просто ей было известно, что это именно так. Вот и сейчас, в напряжённой темноте пустого и гулкого храма в осаждённой Бирсе, она была уверена в том, что богиня услышит её; и что-то должно произойти…
До слуха жрицы докатился отзвук далёкого глухого удара, и каменный пол под её коленями ощутимо дрогнул. Женщина с именем ночной птицы увидела : огромный кусок стены, подточенный жалами таранов, медленно и грузно осел, разваливаясь в клубах пыли. Крики людей заглушил яростный лязг оружия – враг ворвался в акрополь, в сердце Кар-Хадташта.
Жрица вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и с нарастающей радостью ощутила внутри себя, у сердца, разгоравшееся пламя маленького, но жгучего костра. Горячая волна стремительно затопляла всё её существо, жрица распростёрлась на плитах храма перед статуей богини, беззвучно повторяя:
– Танит, Танит, Владычица Сущего! Я слышу тебя…
* * *
Отец молчит, но я чувствую, что он хочет сказать мне что-то очень важное. Мы сидим в стороне, у мощного ствола огромного дуба, достаточно далеко от костров, вокруг которых всё ещё поют и пляшут, несмотря на глубокую ночь. Густые заросли надёжно укрывают нас от посторонних взглядов (если кому-то вдруг взбредёт в голову подглядывать), а шорох ветвей приглушит негромкие слова, которые будут сказаны. И отец начинает говорить – медленно, взвешивая каждую фразу.
– Я знаю, тебя интересует, почему я так поступил, сын?
– Да, отец.
– Я вовсе не обижу тебя, если скажу, что для вождя клана из народа лесов и вересковых холмов благо его клана – и всего племени – гораздо важнее судьбы его сына, пусть даже единственного и рождённого единственной его Настоящей Женщиной. Я уверен, что ты правильно поймёшь меня, сын.
– Я пойму тебя правильно, отец.
– Мы жили с твоей матерью долго и счастливо, хотя… – голос отца при этих словах почти неуловимо дрогнул, – …мне хотелось бы прожить с ней всю эту жизнь, до самого заката…
Отец говорил правду. Люди кланов вообще правдивы, а уж в разговоре с родным сыном, да ещё на столь важную тему… После смерти матери так и не появилась та, которая смогла бы её заменить и стать мне и моим сёстрам новой матерью. Да, у отца бывали случайные женщины, и многие из них очень хотели сделаться настоящей, а не временной женой вождя, но он в этом вопросе оставался твёрд, как скала. Кстати, такое поведение знатного воина выходило за рамки общепринятого, и друиды не раз и не два прямо говорили отцу об этом, но он лишь отмалчивался.
– Ты дорог мне не сам по себе, а прежде всего как память о Ней. Но даже ради этого я не пошёл бы поперёк древнего закона и против воли верховной друидессы. Она враг мне и тебе, но не враг всему нашему народу, и она по-своему заботится о его благе – так, как она это благо понимает. Нет, всё гораздо серьёзнее, сын.
Я весь обратился в слух. Никогда раньше отец не говорил со мной так , хотя я знал, конечно, что он прям в словах и в делах, что он меня любит, и ощущал его заботу о себе – именно заботу, а не мелочную опеку и желание укрыть детёныша от любого свежего ветерка.
– Так вот, сын, всё дело в тебе – в тебе самом.
– Я не понимаю тебя, отец…
– Объясню. Когда-то очень давно, многие тысячи лет назад, там, – отец указал на закат, – среди волн Великого Моря был огромный остров, населённый могущественным народом. Мудрецы этого острова владели многими тайнами Мира, в том числе тайнами магии. Но однажды с небес упал громадный камень, посланец Мирового Зла (так гласят предания), который погубил и сам этот остров, и всех его обитателей. Точнее, почти всех – кое-кому удалось спастись. Спастись – и унести с собой часть древнейшего Знания. И крупицы этого Знания сохранились до наших дней, сохранились благодаря усилиям таких, как твоя мать.
– Я знаю об этом предании, отец.
– Было бы удивительно, если бы сын Хранящей не знал об этом, – сурово произнёс отец. – Так вот, мать знала . Она знала очень многое, такое, что неведомо даже Женщине-Без-Возраста – законы Круга Перевоплощений, например. Вскоре после того, как ты появился на свет, матери было видение. Она проснулась среди ночи, разбудила меня и долго не могла успокоиться. И это были не пустые женские страхи – ими её было не напугать…
И это тоже было правдой – мать была куда крепче сердцем, чем многие мужчины. А отец продолжал.
– Неподалёку жил в лесу отшельник-одиночка. Из бардов. Говорили, что он самый лучший прорицатель из всех, которые появлялись на Зелёном острове за несколько последних поколений. Не знаю, может это и так. Как бы то ни было, мать решила обратиться к нему, дабы проверить смысл увиденного ею.
Отшельник выслушал её очень внимательно и сказал, что младенца – то есть тебя – нести к нему не нужно, бард сам к нам придёт. Уже одно это было необычным, и я насторожился. И твоя мать тоже насторожилась – а я привык ей верить и знал, что она не будет тревожиться без серьёзных на то причин.
Отшельник пришёл к нам той же ночью. Он был очень стар – я помню его глубоким стариком с той поры, когда я сам был ещё ребёнком, – но ходил легко и пружинисто, словно волк на охоте. Он бросил на тебя один-единственный быстрый взгляд – и пошатнулся. Краска отхлынула от его лица, он повернулся к матери и сказал ей несколько слов на неизвестном мне языке. Выслушав старца, мать побледнела тоже – а пугливой её никто и никогда не посмел бы назвать. А затем отшельник ушёл, не прощаясь, но до своего обиталища не добрался – утром его нашли в лесу. Мёртвым. Остановилось сердце. Это никого особенно не удивило: ведь всё-таки друид был древним стариком. Никого – кроме твоей матери…
Отец замолчал, и я не смел прервать его молчание. Помолчав, он снова заговорил.
– Она так и не передала мне точного смысла сказанного ей старым прорицателем. Сказала только: «Бывает смертельно опасное знание – оно убивает. Поэтому-то и умер старый бард. Я не хочу, чтобы такая же судьба постигла бы и тебя. Тебе надлежит знать одно – наш сын очень важен для будущего. Сохрани его любой ценой, если ему будет грозить опасность». И вчера я выполнял волю твоей матери, сын.
Я молчал, потрясённый услышанным.
– И ещё, сын, – добавил отец. – Я спас тебя от непосредственной, явной угрозы. Но Женщина-Без-Возраста никогда не оставляет задуманного на полпути, и смерть твоей матери – вернейшее тому подтверждение. Верховная друидесса способна наложить на тебя заклятье, – если уже не сделала этого, – которое проснётся неведомо когда и сработает неизвестно как. Будет осторожен, сын. Помни о том, что ты сегодня узнал.
– Я буду острожен, и я буду помнить, отец.
– Тогда иди, – он положил мне руку на плечо. – Я сказал тебе все, что хотел сказать, и что надо было сказать. Ночь коротка, – особенно когда ты молод, – и Реган (вот уж не думал, что отец знает про мою девчонку!) уже вся извелась, ожидая тебя среди вереска. Не обмани её ожиданий, – отец усмехнулся по-доброму, – но помни, что послезавтра, нет, уже завтра – бой. Твой первый настоящий бой, сын.
* * *
Верёвка, которая стягивает мне запястья, врезалась в кожу. Голова гудит, и перед глазами плавают разноцветные пятна. Здорово же меня огрели палицей… Если бы не шлем, обсидиановые шипы, которыми усажены боевые дубинки теночков, наверняка пробили бы мне череп. Хотя, быть может, оно было бы и к лучшему – умер бы сразу и не мучаясь. А теперь, очень даже на то похоже, мне предстоит нечто гораздо более неприятное…
Почти девять месяцев (думаю, у многих местных женщин успели родиться от нас дети) мы были хозяевами Тенчтитлана, да что там Тенчтитлана – всей страны! Кортес убедил-заставил Монтесуму переселиться к нам, во дворец Ахаякатля, под «защиту» испанских пушек. Эрнандо и не думал, конечно, защищать этого закоренелого язычника, кичащегося своим мнимым величием. Просто пока эта священная для всех ацтеков особа находилась в наших руках, мы могли делать здесь всё, что нам вздумается – его же именем.
Когда в столицу прибыл касик, виновный в нападении на испанцев в Вера-Крусе, Монтесума не стал даже слушать его объяснений, – мол, Малинцин (так теночки звали Кортеса) сам во всём разберётся. И Эрнандо разобрался – касика и семнадцать его военачальников без лишних проволочек сожгли на костре. Причём во время казни на повелителя ацтеков надели оковы – знак рабства и позора. И ничего, сошло, – огромная толпа людей, присутствовавшая при сожжении несчастных, стояла тихо и покорно…
А во дворце мы обнаружили замурованную дверь, которая вела в тайную комнату, битком набитую сокровищами. Монтесума хранил свою казну во дворце отца! И вот эти поистине несметные богатства оказались у нас! После делёжки (пусть даже и не слишком справедливой, Эрнандо себя не обидит) все мы стали богачами. Некоторые из наших изготовили для себя (с помощью местных ювелиров) из захваченного золота массивные цепи и надели их под панцири. Всевышний уберёг меня от такого опрометчивого шага, ибо все, которые так поступили, уже мертвы, и их тела обгладывают раки этого проклятого озера…
Золото сослужило нам добрую службу. Этот недоумок Веласкес, губернатор Кубы, послал сюда Нарваэса с большим отрядом и с приказом доставить на Кубу Кортеса – закованным в цепи. Ну и что из этого вышло? Эрнандо вышел навстречу отряду и попросту перекупил солдат Нарваэса ацтекским золотом (правда, без небольшой драки не обошлось), захватил каравеллы, снаряжённые Веласкесом за свой счёт, и увеличил нашу армию до тысячи трёхсот человек, из которых почти сотню составляли всадники. Теперь-то мы поговорим с этими поклонниками кровавых богов по-другому!
Но пока мы отсутствовали, Альварадо, оставленный Кортесом своим заместителем и командиром гарнизона в Теночтитлане, наломал дров. Золото – оно имеет свойство ослеплять, и жадность едва не сгубила Альварадо и всех его людей. А дело было так.
Ацтеки ежегодно, в мае, проводили празднества в честь своего грозного бога войны Уицилопочтли (того самого, которому приносили человеческие жертвы).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38