Где твои дети, Король-Лев Урика?
Тысяча лет не прошли даром — язык тролля стал острым и едким. Его последний вопрос попал в очень старую рану. Хаману опять зашипел, и пыль, которой был Виндривер, опять закрутилась столбом. — Урик — вот мой ребенок, все пятьдесят тысяч сердец, и все храбрее тебя. Возвращайся в Нибенай. Ужаль Галларда в глаза, если осмелишься. Подслушай его слова там, где никто не сможет услышать их, потом расскажешь мне о его планах.
Столб пыли, крутившийся на крыше дворца, поднялся в воздух и помчался в сторону Нибеная. Хаману проверил оружие и одежду, которое рабы приготовили для него. Когтистая лапа слегка дрожала, пока он делал еще один серый туманный разрез в неподвижном послеполуденном воздухе. Злость, сказал он себе, запихивая оружие и оставшуюся одежду в другой мир. Злость на Виндривера, потому что тролль сделал то, что делал всегда, и на себя, потому что жало попало в цель.
Урик действительно был его ребенком, его единственным ребенком. Он противостоял им всем — Галларду, Дрегошу, любому, кто бы не осмелился угрожать Урику. Раджаат предназначил ему одну судьбу, но он сразился с ней и, ради Урика, победил. Король-Лев никогда не проигрывал сражения, не считая самого первого.
Мерцающая сфера опять появилась вокруг его правой руки и распространилась на всю его выжженное, увядшее тело. Когда все закончилось, он опять стал желтокожим и темноволосым человеком, выше, чем он был за завтраком и намного мускулистее, одетый иллюзию доспехов, которые он хранил в другом мире. Его точеные руки больше не трепетали; впрочем и это было иллюзией.
Если они придут сюда, все разом и со всей своей силой, и ему придется выбирать между собой и своим городом… Да, это возможно. Но есть способ. По меньшей мере Хаману верил, что есть способ сохранить Урик. Но опасность была, огромная опасность, невозможно было заранее предугать все, и ему пребовалось сотрудничество с человеком, который был, несмотря на простоту, также необычен, как любой Доблестный Воин, с человеком, который поступал только так, как говорила ему совесть, и который служил примитивной силе, которой не мог приказывать сам могучий король Урика.
На этот раз, возможно, придется завоевывать сочувствие и симпатию этого человека. Иначе ему придется стать драконом, еще более ужасным чем Борс, бродивший по Центральным Землям.
— Я расскажу ему всю эту историю, даже напишу, — сказал Хаману оскалившимся львам, составлявшим его баллюстраду. — Когда он прочитает ее, он сможет сам судить обо всем, и если он будет судить по совести, по правде, Страж Урика ответит на его просьбу, когда он позовет.
Третья Глава
Через час после полуночи, когда рабы были давно заперты в своих домах и ночная стража темпларов дремала в коридорах дворца, Хаману из Урика вернулся из крыш и приемных своего дворца в самое сердце своих владений, подальше от глаз смертных. Ночным убежищем Хаману был тайный уголок, напоминавший самую обычную деревню; там был колодец и дома, заляпанные грязью. На стенах были нарисованы горы, пришедшие из предыдущей, более зеленой эпохи. Для работы на делянках и полях было заготовлено множество самых разнообразных орудий, и тем не менее виноградные лозы превратились с голые палки, увитые соломой. На фруктовых деревьях не было ни фруктов ни листьев.
Дверь потайного уголка Хаману всегда была закрыта, изнутри. Когда Хаману заходил в него, он делал это магически, проходя через тот самый другой мир, где он хранил свою одежду. Будучи внутри, он иногда открывал дверь, допуская внутрь Энвера или еще кого-нибудь из самых доверенных слуг, чтобы поговорить или просто поесть вместе. Но по большей части, когда Хаману приходил в свое убежище, он в одиночестве сидел на жесткой каменной скамье, свет звезд омывал жестокого короля Урика, а Хаману погружался в воспоминания.
Этой ночью, через десять ночей после того, как Хаману услышал сообщения Эден и Виндривера, и через десять ночей после того как он послал Энвера на спине канка на северо-восток через соляную пустыню, Лев из Урика опустил свое массивное тело на знакомую каменную скамью. В свой уголок он принес потрепанный письменный стол. На столе лежала пачка листов из самого тонкого, чистого — девственно чистого — пергамента, на которых еще не было сделано ни единой отметки. В лунном свете листы светились каким-то переливающимся, лазоревым цветом. Чернильный камень, масло, и красивое медное перо лежали перед пергаментом, ожидая когда король закончит задачу, за которую взялся.
Или скорее начнет.
Хаману думал, что это будет проще простого — письменно рассказать свою историю, заставить молчаливые буквы сделать свое дело, при помощи волшебства или псионики. Он думал, что он закончит к тому моменту, когда Энвер вернется с Павеком, его высшим, сославшим самого себя темпларом, ревностным новичком-друидом, на которого Хаману возлагал такие надежды. Он ошибся, как он не ошибался очень давно, начиная с Столетия Королей. Слова были в голове, более многочисленные, чем звезды над головой, но они страдали и извивались, как змеи в яме. Он искал одно, а поймал другое, совсем другое слово, которое подняло столько грязных воспоминаний, что он просто не мог дать им излиться на бумагу, пока тщательно не проверит их.
Вначале он думал, что эти во многом случайные мемуары развлекут его. Потом он обманул себя, поверив, что такие непостоянные, даже капризные мысли только помогут ему свести всю свою историю вместе. Этот оптимизм давно прошел. От иллюзий он избавился еще несколько ночей назад: писать намного сложнее, чем колдовать. Хаману знал любое волшебство под кроваво-красным солнцем; листы пергамента оставались пустыми. Он был на пути к полному отчаянию.
Шесть дней назад Энвер при помощи медальона сообщил о своем благополучном прибытии в — с точки зрения убежденного горожанина Энвера — унылый и примитивный поселок друидов по имени Квирайт. А несколько часов назад, на закате, дварф опять использовал свой медальон, чтобы сообщить — очень устало — что он, Павек и половина от первоначального эскорта дварфа из военного бюро находятся у ворот Урика.
А что случилось со второй половиной эскорта? Хаману подумал о мщении — его посланник путешествовал под его личной защитой, и он сам отомстит — но главным образом он собирался отвлечься на хоть что-нибудь, что спасет его от полуночи и чернильного камня.
Отстали, Ваше Всеведение: этот Павек, эта неоттесанная деревещина, оказался просто каким-то Тирским ураганом. «Идем домой, Лев ждет тебя», сказал я ему, как вы и велели мне, Ваше Всеведение, и в то же мгновение он вскочил на канка и стал отдавать приказы как командор. Он не останавливался на привалы, чтобы поесть или отдохнуть, Ваше Всеведение; по моему он вообще не спал. Четверо из ваших драгоценных канков мертвы, Ваше Всеведение, умерли от истощения. Если те, на которых мы едем сейчас, выживут, мы будем в Кело на восходе. Надеюсь, что, попечением Льва, в Урике мы будем в полдень, если этот бешенный Павек, Ваше Всеведение, не загонит нас как канков.
Я предупрежу твоих сыновей, дорогой Энвер, пообещал Хаману глядя на восток, в сторону Кело, на садящееся солнце. Твоя усталость будет вознаграждена.
Хорошо вознаграждена. Так как теперь невозможно было отвлечься на месть, Хаману провел весь вечер занимаясь подготовкой встречи дварфа и друида. Сыновья Энвера были предупреждены о скором возвращении их отца. Пир с холодным вином и сладкими фруктами, которые так любил старый темплар, был уже почти готов. Дом Павека, бывший Дом Экриссара, резиденция, которую Хаману предназначил для друида-темплара, был открыт в первый раз за два года. Были наняты свободные мужчины и женщины; Павек не любил, когда ему прислуживали рабы. Кладовые были наполнены, с окон убрали доски и проветрили комнаты, пока луны всходили на небо.
Все готово — за исключением истории Хаману.
Теперь отвлекаться было больше не на что, не было никаких извинений, его тайный уголок был тих и спокоен. Была только ночь, последняя ночь перед приездом Павека и стопка чистых листов пергамента. С тяжелым вздохом Хаману налил чернила на чернильный камень и опустил перо в черную ванночку.
Он думал, что это будет просто, но он никогда не рассказывал всю эту историю — настоящую историю — никому, даже себе, и со звездами, скользящими к восходу, он все еще не знал, как начать.
— Рассказывай, просто рассказывай, — потребовал он от самого себя. — Начни с начала, с конца или с середины, но начни , наконец!
* * *
Ты знаешь меня как Хаману, Льва Урика, Короля Гор и Равнин, Великого Короля, Могучего Короля, Короля Мира. Я — оплот войны и мира, мой щит висит над Уриком, мой меч побеждает в любом сражении.
Мое милосердие легендарно и…непостоянно. Моя справедливость прославляется повсюду… за жестокость. Мое имя — инструмент мщения, которое с опаской шепчут во тьме. Мои глаза — совесть моего города.
В Урике меня называют бог, я и есть бог, но я не выбирал стать чьим-то богом, по меньшей мере я этого не хотел.
Я не родился бессмертным, непобедимым или вечным.
Я родился как обыкновенный человеческий младенец более тысячи лет назад, в конце 176-го Столетия Королей. Когда солнце было на подъеме в Год Размышления Дракона, моя мать прилегла на соломе и родила меня, пятого из сыновей моего отца. Она назвала меня Ману, и прежде, чем мой черные волосики высохли, завернула меня в льняное полотенце и принесла в Гелд, где вся моя семья собирала урожай химали. Мой отец воткнул золотой початок в мои запеленутые руки и поднял меня вместе с созревшим зерном к солнцу.
Он благодарил его за дар жизни, за здорового ребенка и за щедрый урожай. Без дара жизни, человек будет беден всегда; с ним ему не надо ничего большего.
Женщина, которая помогала моей матери и пошла с ней к полю, принесла еще горячие пироги из химали, сладкий мед и молодое вино. Все мои родственники — начиная с дедушки матери и кончая моим двоюродным братом, родившимся за десять дней до меня — и другие семейства Дэша, нашей деревни, присоединились к нам на праздник начала новой жизни. Еще до заката меня подержали на руках все женщины деревни, чтобы я знал, как обо мне заботятся. И каждый мужчина подкинул меня над головой и поймал опять, чтобы я знал, что сильные руки всегда защитят меня.
Я помню это, так как моя мать часто расказывала мне эту историю, пока я был молод и потому что такой был обычай в семьях Дэша, так они встречали новую жизнь. И, кстати, я помню день своего рождения потому, что теперь я Хаману, а не Ману, и моя память устроена иначе, чем тогда, когда я был простым смертным. Я помню все, что случилось со мной. Правда после тысячи лет жизни большая часть того, что я помню, повторяет одно другое; я не могу сказать совершенно точно, когда то или иное событие случилось; только то, что оно произошло, много-много раз.
Совершенная память — еще одна часть заклинания, которое наложил на нас Раджаат, когда делал из нас Доблестных Воинов; лично меня моя память совершенно измучила. Каждый день я ищу новый опыт, новое переживание, которое не было бы эхом моей прошлой жизни. Я зарываюсь все глубже и глубже в грязь страстей смертных, надеясь найти такой момент, который еще не переживал, но родился я только один раз, именно тогда. Память об этом дне все еще сияет, как солнце, сияет как лица моей матери и моего отца.
Дэш был очень приятным и удобным местом для ребенка. Он был приятным, так как каждая семья жила в своем добротном доме и еды хватало на всех; семья моего дедушки жила в самом лучшем доме и питалась лучше всех. А удобно было потому, что Очистительная Война бушевала со 174 Столетия Королей, и армии нуждались в том, что давала деревня: воинах и еде.
Дэш вообще был обязан войне своим существованием. Мои предки последовали за Мироном Сжигателем Троллей в составе первой армии, посланной в северо-западные Центральные Земли, когда все остальные расы, появившиеся во время Возрождения — двоюродные братья людей, но более молодые: эльфы, дварфы, тролли, гномы, пикси, и все остальные, за исключением халфлингов — были вышвырнуты оттуда. Но мои предки были фермерами, не воинами. Как только армия обратила троллей в бегство, мои предки остановились в одной из долин горной системы Кригилл, на восток от Ярамуке.
Но Дэш никогда не был деревней троллей. Тролли вообще жители гор, шахтеры и ломщики камня. На протяжении всей своей истории они торговали с другими расами своим камнем, чтобы получать еду и другие вещи. Это была их ошибка, их рок.
Зависимость от торговли сделала их уязвимыми. Мирон из Йорама — первый Сжигатель — Троллей — просто запер троллей на Кригиллах, осадив все их основные крепости. Он мог просто уморить их всех голодом за несколько лет. Он мог бы воспользоваться волшебством, если бы он продолжал осаду, и волшебство опустошило бы Кригиллы. Горные долины стали бы, конечно, золой и пеплом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Тысяча лет не прошли даром — язык тролля стал острым и едким. Его последний вопрос попал в очень старую рану. Хаману опять зашипел, и пыль, которой был Виндривер, опять закрутилась столбом. — Урик — вот мой ребенок, все пятьдесят тысяч сердец, и все храбрее тебя. Возвращайся в Нибенай. Ужаль Галларда в глаза, если осмелишься. Подслушай его слова там, где никто не сможет услышать их, потом расскажешь мне о его планах.
Столб пыли, крутившийся на крыше дворца, поднялся в воздух и помчался в сторону Нибеная. Хаману проверил оружие и одежду, которое рабы приготовили для него. Когтистая лапа слегка дрожала, пока он делал еще один серый туманный разрез в неподвижном послеполуденном воздухе. Злость, сказал он себе, запихивая оружие и оставшуюся одежду в другой мир. Злость на Виндривера, потому что тролль сделал то, что делал всегда, и на себя, потому что жало попало в цель.
Урик действительно был его ребенком, его единственным ребенком. Он противостоял им всем — Галларду, Дрегошу, любому, кто бы не осмелился угрожать Урику. Раджаат предназначил ему одну судьбу, но он сразился с ней и, ради Урика, победил. Король-Лев никогда не проигрывал сражения, не считая самого первого.
Мерцающая сфера опять появилась вокруг его правой руки и распространилась на всю его выжженное, увядшее тело. Когда все закончилось, он опять стал желтокожим и темноволосым человеком, выше, чем он был за завтраком и намного мускулистее, одетый иллюзию доспехов, которые он хранил в другом мире. Его точеные руки больше не трепетали; впрочем и это было иллюзией.
Если они придут сюда, все разом и со всей своей силой, и ему придется выбирать между собой и своим городом… Да, это возможно. Но есть способ. По меньшей мере Хаману верил, что есть способ сохранить Урик. Но опасность была, огромная опасность, невозможно было заранее предугать все, и ему пребовалось сотрудничество с человеком, который был, несмотря на простоту, также необычен, как любой Доблестный Воин, с человеком, который поступал только так, как говорила ему совесть, и который служил примитивной силе, которой не мог приказывать сам могучий король Урика.
На этот раз, возможно, придется завоевывать сочувствие и симпатию этого человека. Иначе ему придется стать драконом, еще более ужасным чем Борс, бродивший по Центральным Землям.
— Я расскажу ему всю эту историю, даже напишу, — сказал Хаману оскалившимся львам, составлявшим его баллюстраду. — Когда он прочитает ее, он сможет сам судить обо всем, и если он будет судить по совести, по правде, Страж Урика ответит на его просьбу, когда он позовет.
Третья Глава
Через час после полуночи, когда рабы были давно заперты в своих домах и ночная стража темпларов дремала в коридорах дворца, Хаману из Урика вернулся из крыш и приемных своего дворца в самое сердце своих владений, подальше от глаз смертных. Ночным убежищем Хаману был тайный уголок, напоминавший самую обычную деревню; там был колодец и дома, заляпанные грязью. На стенах были нарисованы горы, пришедшие из предыдущей, более зеленой эпохи. Для работы на делянках и полях было заготовлено множество самых разнообразных орудий, и тем не менее виноградные лозы превратились с голые палки, увитые соломой. На фруктовых деревьях не было ни фруктов ни листьев.
Дверь потайного уголка Хаману всегда была закрыта, изнутри. Когда Хаману заходил в него, он делал это магически, проходя через тот самый другой мир, где он хранил свою одежду. Будучи внутри, он иногда открывал дверь, допуская внутрь Энвера или еще кого-нибудь из самых доверенных слуг, чтобы поговорить или просто поесть вместе. Но по большей части, когда Хаману приходил в свое убежище, он в одиночестве сидел на жесткой каменной скамье, свет звезд омывал жестокого короля Урика, а Хаману погружался в воспоминания.
Этой ночью, через десять ночей после того, как Хаману услышал сообщения Эден и Виндривера, и через десять ночей после того как он послал Энвера на спине канка на северо-восток через соляную пустыню, Лев из Урика опустил свое массивное тело на знакомую каменную скамью. В свой уголок он принес потрепанный письменный стол. На столе лежала пачка листов из самого тонкого, чистого — девственно чистого — пергамента, на которых еще не было сделано ни единой отметки. В лунном свете листы светились каким-то переливающимся, лазоревым цветом. Чернильный камень, масло, и красивое медное перо лежали перед пергаментом, ожидая когда король закончит задачу, за которую взялся.
Или скорее начнет.
Хаману думал, что это будет проще простого — письменно рассказать свою историю, заставить молчаливые буквы сделать свое дело, при помощи волшебства или псионики. Он думал, что он закончит к тому моменту, когда Энвер вернется с Павеком, его высшим, сославшим самого себя темпларом, ревностным новичком-друидом, на которого Хаману возлагал такие надежды. Он ошибся, как он не ошибался очень давно, начиная с Столетия Королей. Слова были в голове, более многочисленные, чем звезды над головой, но они страдали и извивались, как змеи в яме. Он искал одно, а поймал другое, совсем другое слово, которое подняло столько грязных воспоминаний, что он просто не мог дать им излиться на бумагу, пока тщательно не проверит их.
Вначале он думал, что эти во многом случайные мемуары развлекут его. Потом он обманул себя, поверив, что такие непостоянные, даже капризные мысли только помогут ему свести всю свою историю вместе. Этот оптимизм давно прошел. От иллюзий он избавился еще несколько ночей назад: писать намного сложнее, чем колдовать. Хаману знал любое волшебство под кроваво-красным солнцем; листы пергамента оставались пустыми. Он был на пути к полному отчаянию.
Шесть дней назад Энвер при помощи медальона сообщил о своем благополучном прибытии в — с точки зрения убежденного горожанина Энвера — унылый и примитивный поселок друидов по имени Квирайт. А несколько часов назад, на закате, дварф опять использовал свой медальон, чтобы сообщить — очень устало — что он, Павек и половина от первоначального эскорта дварфа из военного бюро находятся у ворот Урика.
А что случилось со второй половиной эскорта? Хаману подумал о мщении — его посланник путешествовал под его личной защитой, и он сам отомстит — но главным образом он собирался отвлечься на хоть что-нибудь, что спасет его от полуночи и чернильного камня.
Отстали, Ваше Всеведение: этот Павек, эта неоттесанная деревещина, оказался просто каким-то Тирским ураганом. «Идем домой, Лев ждет тебя», сказал я ему, как вы и велели мне, Ваше Всеведение, и в то же мгновение он вскочил на канка и стал отдавать приказы как командор. Он не останавливался на привалы, чтобы поесть или отдохнуть, Ваше Всеведение; по моему он вообще не спал. Четверо из ваших драгоценных канков мертвы, Ваше Всеведение, умерли от истощения. Если те, на которых мы едем сейчас, выживут, мы будем в Кело на восходе. Надеюсь, что, попечением Льва, в Урике мы будем в полдень, если этот бешенный Павек, Ваше Всеведение, не загонит нас как канков.
Я предупрежу твоих сыновей, дорогой Энвер, пообещал Хаману глядя на восток, в сторону Кело, на садящееся солнце. Твоя усталость будет вознаграждена.
Хорошо вознаграждена. Так как теперь невозможно было отвлечься на месть, Хаману провел весь вечер занимаясь подготовкой встречи дварфа и друида. Сыновья Энвера были предупреждены о скором возвращении их отца. Пир с холодным вином и сладкими фруктами, которые так любил старый темплар, был уже почти готов. Дом Павека, бывший Дом Экриссара, резиденция, которую Хаману предназначил для друида-темплара, был открыт в первый раз за два года. Были наняты свободные мужчины и женщины; Павек не любил, когда ему прислуживали рабы. Кладовые были наполнены, с окон убрали доски и проветрили комнаты, пока луны всходили на небо.
Все готово — за исключением истории Хаману.
Теперь отвлекаться было больше не на что, не было никаких извинений, его тайный уголок был тих и спокоен. Была только ночь, последняя ночь перед приездом Павека и стопка чистых листов пергамента. С тяжелым вздохом Хаману налил чернила на чернильный камень и опустил перо в черную ванночку.
Он думал, что это будет просто, но он никогда не рассказывал всю эту историю — настоящую историю — никому, даже себе, и со звездами, скользящими к восходу, он все еще не знал, как начать.
— Рассказывай, просто рассказывай, — потребовал он от самого себя. — Начни с начала, с конца или с середины, но начни , наконец!
* * *
Ты знаешь меня как Хаману, Льва Урика, Короля Гор и Равнин, Великого Короля, Могучего Короля, Короля Мира. Я — оплот войны и мира, мой щит висит над Уриком, мой меч побеждает в любом сражении.
Мое милосердие легендарно и…непостоянно. Моя справедливость прославляется повсюду… за жестокость. Мое имя — инструмент мщения, которое с опаской шепчут во тьме. Мои глаза — совесть моего города.
В Урике меня называют бог, я и есть бог, но я не выбирал стать чьим-то богом, по меньшей мере я этого не хотел.
Я не родился бессмертным, непобедимым или вечным.
Я родился как обыкновенный человеческий младенец более тысячи лет назад, в конце 176-го Столетия Королей. Когда солнце было на подъеме в Год Размышления Дракона, моя мать прилегла на соломе и родила меня, пятого из сыновей моего отца. Она назвала меня Ману, и прежде, чем мой черные волосики высохли, завернула меня в льняное полотенце и принесла в Гелд, где вся моя семья собирала урожай химали. Мой отец воткнул золотой початок в мои запеленутые руки и поднял меня вместе с созревшим зерном к солнцу.
Он благодарил его за дар жизни, за здорового ребенка и за щедрый урожай. Без дара жизни, человек будет беден всегда; с ним ему не надо ничего большего.
Женщина, которая помогала моей матери и пошла с ней к полю, принесла еще горячие пироги из химали, сладкий мед и молодое вино. Все мои родственники — начиная с дедушки матери и кончая моим двоюродным братом, родившимся за десять дней до меня — и другие семейства Дэша, нашей деревни, присоединились к нам на праздник начала новой жизни. Еще до заката меня подержали на руках все женщины деревни, чтобы я знал, как обо мне заботятся. И каждый мужчина подкинул меня над головой и поймал опять, чтобы я знал, что сильные руки всегда защитят меня.
Я помню это, так как моя мать часто расказывала мне эту историю, пока я был молод и потому что такой был обычай в семьях Дэша, так они встречали новую жизнь. И, кстати, я помню день своего рождения потому, что теперь я Хаману, а не Ману, и моя память устроена иначе, чем тогда, когда я был простым смертным. Я помню все, что случилось со мной. Правда после тысячи лет жизни большая часть того, что я помню, повторяет одно другое; я не могу сказать совершенно точно, когда то или иное событие случилось; только то, что оно произошло, много-много раз.
Совершенная память — еще одна часть заклинания, которое наложил на нас Раджаат, когда делал из нас Доблестных Воинов; лично меня моя память совершенно измучила. Каждый день я ищу новый опыт, новое переживание, которое не было бы эхом моей прошлой жизни. Я зарываюсь все глубже и глубже в грязь страстей смертных, надеясь найти такой момент, который еще не переживал, но родился я только один раз, именно тогда. Память об этом дне все еще сияет, как солнце, сияет как лица моей матери и моего отца.
Дэш был очень приятным и удобным местом для ребенка. Он был приятным, так как каждая семья жила в своем добротном доме и еды хватало на всех; семья моего дедушки жила в самом лучшем доме и питалась лучше всех. А удобно было потому, что Очистительная Война бушевала со 174 Столетия Королей, и армии нуждались в том, что давала деревня: воинах и еде.
Дэш вообще был обязан войне своим существованием. Мои предки последовали за Мироном Сжигателем Троллей в составе первой армии, посланной в северо-западные Центральные Земли, когда все остальные расы, появившиеся во время Возрождения — двоюродные братья людей, но более молодые: эльфы, дварфы, тролли, гномы, пикси, и все остальные, за исключением халфлингов — были вышвырнуты оттуда. Но мои предки были фермерами, не воинами. Как только армия обратила троллей в бегство, мои предки остановились в одной из долин горной системы Кригилл, на восток от Ярамуке.
Но Дэш никогда не был деревней троллей. Тролли вообще жители гор, шахтеры и ломщики камня. На протяжении всей своей истории они торговали с другими расами своим камнем, чтобы получать еду и другие вещи. Это была их ошибка, их рок.
Зависимость от торговли сделала их уязвимыми. Мирон из Йорама — первый Сжигатель — Троллей — просто запер троллей на Кригиллах, осадив все их основные крепости. Он мог просто уморить их всех голодом за несколько лет. Он мог бы воспользоваться волшебством, если бы он продолжал осаду, и волшебство опустошило бы Кригиллы. Горные долины стали бы, конечно, золой и пеплом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50