Собирают данные. Упаковывают их.
– В цифровом виде? – спросил он. Она покачала головой и сглотнула.
– Здесь все немного посложнее, чем нули и единицы, милый мой. Бинарная логика для них – детская игрушка. Что противоположно энтропии?
Подумав немного, он предположил:
– Жизнь?
– Нет. Информация, – она обвела кухню руками, имея в виду весь мир вокруг. – Информация вечна.
Кот взмурлыкнул у него на коленях – словно дверь заворчала, медленно поворачиваясь на петлях.
Она поставила свой стакан и прошла мимо него в столовую.
– Идём-ка, – сказала она.
Есть такие люди, за которыми следуют все; они собирают приверженцев, как кит собирает паразитов. Майк встал, и кот свалился на пол. Майк пошёл за ней.
Себастьян, подумал он.
Хранительница стояла перед старым буфетом красного дерева с большими ящиками. У каждого из них было по две оловянных ручки в форме перевёрнутых вопросительных знаков. Она едва могла дотянуться до обеих одновременно своими пухлыми ручками. Ящик, взвизгнув, открылся, и из него вырвался запах крекеров «грэхем» в шоколаде – его любимых. Майк ожидал увидеть белые скатерти или вышитые платки, но то, что он увидел, напоминало мавзолей. Мёртвые колибри заполняли дно ящика, аккуратно разложенные рядами; все они лежали на спине.
– Сначала я использовала обувные коробки, но они у меня быстро кончились. – Не успел он её предупредить, как она дотронулась до пылающей малиновой шейки одной из них. – Этот был первым.
Прикосновение, по-видимому, никак на неё не повлияло, и он подумал, не было ли у неё иммунитета к птичьей магии.
– Нашла его бьющимся в раковине. Я постоянно нахожу их – на подоконниках, на земле. Это все столетник. – Он вопросительно взглянул на неё. – Я потом тебе покажу. Он у меня в саду. Предполагается, что он цветёт раз в сто лет. У него такие шипы – как у спаржи. Колибри любят красные цветы. Но от столетника они просто дуреют. Цветки у него красные и притягивают их как магнитом, когда бродят.
– Бродят?
– Гниют. Эти бедняги делаются сами не свои. И вот они носятся и налетают на шкафы, на стены. Пришлось снять жалюзи на первом этаже. И все равно я постоянно нахожу их шатающимися повсюду, как пятидесятники. Думаю, некоторые из них до сих пор не могут принять свою сделку.
«Сде-элку», – произносила она.
– С пришельцами, – пояснила, заметив его недоумение. – Большинство из них – добровольцы. Они – очень великодушная порода. А пришельцы наполнили их сердца чистым нектаром. Но остальные приходят сюда и как бы погружаются в беспамятство. Не могу сказать, чтобы я их осуждала. Это тяжёлая миссия.
– Какая миссия?
– Сохранять людей. «Лю-удэй», – произносила она.
Хранительница закрыла ящик и повела его обратно в кухню, где, потянувшись, уселась на край стальной раковины. Он вернулся за стол. Чёрный кот мощным прыжком приземлился к нему на колени.
– Ты знаешь что-нибудь о колибри?
– Не особенно, – признался он.
– Я думаю. Это ближайший аналог пришельцев на Земле. Самые маленькие птицы в мире. Продолжительность их жизни – пять лет. Некоторые из них мигрируют через Мексиканский залив. Беспосадочный перелёт: тысяча восемьсот пятьдесят миль. Для них это почти что световой год. Храбрые малютки! Они сжигают калории, как марафонцы. Им нужно съедать в день вдвое больше, чем они весят. Это значит, что они едят постоянно. Это значит… – подтолкнула она.
– Что они голодают?
Одобрительная улыбка.
– Бинго. По этому признаку пришельцы их и распознали. Неудивительно, что они любят тебя. Ты ведь голоден постоянно, не так ли? Только не знаешь, чего тебе нужно, – она полезла в раковину у себя за спиной и вытащила маленькую зеленую птицу. Держа её в кулаке, она нежно подула ей в лицо, и Майку было видно, как маленькие пёрышки, топорщась, приобретают и снова теряют окраску. – Эх вы, лю-уди! Вы – кучка обезьян, обладающих свободой воли. Обезьян, у каждой из которых полон кулак орехов, а лапа застряла в кувшине. Вы можете быть свободными и голодными. Или застрять со всеми своими орехами. И все равно быть голодными, – она улыбнулась. – Что бы ты выбрал?
Майк тоже улыбнулся над этим парадоксом. Он был привычен к обходным манёврам. Стоит лишь отказаться от линейности – и с этим можно иметь дело.
– Я бы предпочёл не быть голодным.
Она открыла коричневый бумажный пакет для завтраков и уронила в него птицу: та упала на дно с глухим звуком.
Потом слезла с раковины и подошла к холодильнику. Открыла его и положила птицу внутрь. Облако морозного пара поднялось из-за её головы, когда она повернулась к нему.
– Ты знаешь, что они не используют имён?
– Птицы?
– И пришельцы. Ничего похожего на то, как принято у вас. Им никогда не пришло бы в голову наклеивать ярлыки на своих братьев.
Братьев? – подумал он.
– Почему я не помню вашего имени?
– У тебя есть благоприобретённая способность не запоминать имён.
Да, подумал он, как у Тефлона.
– Кто вы?
– А как ты думаешь? – спросила она.
Он нервно улыбнулся.
– Я думаю, что наелся в джунглях каких-нибудь не тех грибов.
– А, наркотики. Определение жизни как химического процесса и все такое прочее. Я никогда не питала особой приверженности к материализму, – она улыбнулась. – И наоборот.
Потянулась бесконечная пауза. Все птицы, заметил он, расселись по насестам. В комнате стало очень тихо.
– Дьявол? – спросил он наконец. Не вполне испуганный, но близкий к этому.
– Дуализм. Магнитные полюса реальности и тому подобное. Ты постоянно цепляешься за эти «или – или», не так ли?
Кот замурлыкал у него на коленях. Погладь меня, словно бы говорил он. Майк провёл рукой по меху животного и ощутил под пальцами какой-то узелок. Он осторожно развёл мягкий чёрный ворс, открывая розовую кожу – и безобразные стёжки рядом с позвоночником. Бедняга. Кот протестовал подвывающим рычанием, но не шелохнулся.
– Себастьян, – сказала она. – Твоя очередь ещё не наступила. Может быть, все вместе, Майкл. Может быть, ты – хороший человек, искушаемый демонами. Или плохой человек, искушаемый ангелами. Возможно, я – управляющий разум в биотехнологии пришельцев. Бортовой компьютер, если хочешь. Или, возможно, я просто сбой, глюк в машине, изменившее тебе сознание. Или, возможно, я – разум, не управляемый ни вашими, ни их законами. Возможно, я сама себе закон.
Лимонад, подумал он. Ну конечно, из-за него-то я и поплыл.
– Одержимость. Галлюцинации. Чудеса. Это все просто ярлыки. Это все просто истории.
– Истории? – спросил он.
Она вздохнула.
– Возьми Авраама и Исаака. Идея жертвы. Это – человеческая концепция. Попытка оправдать страдание. Раскрыть тайну. Боль за боль. Ненужную – если только ты не веришь в то, что бог зол. Вот что происходит, когда пытаешься насильно внедрить свои божественные истории в другие культуры. Они им не подходят. Обязательно возникнет непонимание. Может быть, вся реальность – как раз это и есть. Согласованное непонимание.
– Я сбился, – признался Майк.
– Ещё нет, – сказала Хранительница. – Ты никогда не слышал об Уицилопочтли? О, это прелесть что такое. Ацтеки верят, что их мёртвые воины перерождаются в колибри. А их бог Уицилопочтли требует человеческие сердца и кровь себе в пищу. Я спрашиваю тебя – где в этом логика?
– Кто вы? – спросил он снова. На этот раз более вежливо.
Она превосходно изобразила изумление, выпучив глаза.
– Я – это я. Я – хранительница твоего брата.
– Я получаю воздаяние. Это ад.
– Ты так думаешь?
– Я возжелал жены моего брата, – признался он несчастным голосом.
– Да ведь ты ещё и трахал её, верно? – она шагнула вперёд, поглядела ему в глаза и внезапно сильно хлопнула его ладонью по губам.
Майк поднёс ладонь к разбитому рту.
– Легче стало?
– Нет.
– Я так и думала. Себастьян! Укуси его.
Кот зарычал, прыгнул и вонзил зубы в Майково запястье.
НИКОМУ НЕ ОТЕЦ, НИКОМУ НЕ СЫН
Дэниел повернулся и увидел, что рядом с дорогой стоит мальчик из лавки. Мальчик, вытащивший его из-под колёс грузовика.
– Привет, Дуайт. Ты опять выиграл?
Он с гордостью улыбнулся.
– Мне везёт.
Мальчик держал что-то обеими руками перед собой. Как каратист, собирающийся поклониться.
– Ты не должен оставаться здесь, посреди дороги. Эмма будет волноваться.
– Я выскользнул незаметно, – его глаза улыбались. – Я помню аварию. Она думает, что я не помню, но я помню. Белая машина. Как раз там – у змейки, – он показал на жёлтый изгиб линии. – Я видел её, но не успел отбежать. Тут она и выбила из меня дух.
– Мне жаль.
– А ты помнишь свою?
– Мою что?
– Аварию.
Откуда он может знать? Дэниел посмотрел на шоссе.
– Нет. Может быть. Там было дерево.
– Вот, – мальчик вытянул свой кулак. – Подержи меня немного.
В его руку легла колибри. Крошечное, хрупкое создание: она не весила почти ничего на его ладони. Её сердце билось миниатюрной барабанной дробью. Картина вспышкой проникла в его мозг, как пейзаж, озарённый молнией. В ней не было смысла. Дэниел почувствовал себя внутри зеркала, глядящим наружу на собственное лицо. Только по зеркалу стекали капли. Потом… чернота.
– Не так. Ты должен сжать кулак.
Дэниел сжал кулак – и у него появилось странное чувство, что он знал этого мальчика всю свою жизнь. Но память об этом была похожа на то, как бывает, когда плохо настроишься на радиостанцию: отдельные фрагменты, обрывки картин, слов и лиц – по существу, шум.
– Это я, – сказал Дуайт. – А твоя где?
– Что?
– Твоя птичка.
– У меня её нет.
– Это невозможно.
– Разве?
Мальчик посмотрел вверх, словно глядя на след пролетающего самолёта или на НЛО. Дэниел не мог заставить себя проследить восторженный взгляд мальчика. Какое прекрасное лицо, думал он. Его родители, должно быть, любят его. Внезапная прохладная тень накрыла день, смягчив краски вокруг.
– Он не в нашей команде, – сказал мальчик.
Дэниел наконец взглянул вверх. Большое белое кучевое облако закрыло солнце, его края светились жёлтым. Как на открытке, подумал он.
– Где же тогда его птичка?
Дэниел посмотрел на лицо Дуайта. Какой печальный сумасшедший мальчик.
– Это нечестно, – мальчик посмотрел на него и ухмыльнулся. – Да, круто. Они говорят: ты должен вспомнить.
– Вспомнить что?
– Аварию.
Дэниел почувствовал внезапный холодок. Словно что-то собиралось вот-вот свалиться ему на голову.
– Зачем?
– Они – добрые ребята. Просто иначе это не работает, – Дуайт склонил голову на плечо, прислушиваясь. – Они говорят, что с радостью избавили бы тебя от этих воспоминаний. Ну да ведь это не может быть хуже, чем у меня, а я все помню. Кроме лица того человека, – он посмотрел на Дэниела. – Я не люблю этот кусок.
Дэниел встал перед мальчиком на колени.
– Ты можешь говорить с ними?
Тот улыбнулся.
– Угу. Им нравится мой вкус.
Дэниел содрогнулся.
– Скажешь им кое-что от меня?
– Конечно.
– Скажи им: «Ничего не может быть хуже, чем это».
Дуайт опять посмотрел в небо.
– Он говорит: «Ничего не может быть хуже, чем это». – Его бровь изогнулась. – Ох. Они говорят, что они это слышали. – Пауза. Очевидно, длинный монолог. Мальчик наморщил лоб, внимательно слушая. – Нет, он может использовать меня. Я не против. Нет… нет… конечно. Только выпустите его, ладно? Он хочет домой.
Потом Дуайт повернулся к нему, положил сложенные чашечкой руки поверх ладони Дэниела и своей птицы и прошептал:
– Попроси их вежливо, и они позволят тебе уйти.
– Почему?
– Так заведено там, откуда они родом. Они там все время говорят пожалуйста.
– Хорошо, – сказал Дэниел, так и не поняв. – Спасибо.
– Всегда рад помочь, – ответил тот ровным голосом. Явно научился этому, копируя кого-то из взрослых. Свою мать, возможно.
– Дуайт! – закричала Эмма из лавки. – Куда ты запропастился?
– Я, пожалуй, пойду. Она меня хватится. С ней лучше не связываться. Ещё увидимся, – мальчик уловил взгляд Дэниела и поправился: – То есть я хочу сказать – больше не увидимся. Ладно?
– Ладно, – умудрился выговорить он.
Дуайт пошёл обратно, плавая в своих мешковатых джинсах, шнурки на его рубиново-красных теннисках развязались и волочились за ним – он шёл мимо насосов с вишенками и был очень похож на того маленького мальчика, каким когда-то был Дэниел, до того, как все это у него отобрали. Дэниел почувствовал, как его заполняет ещё большая пустота, чем когда-либо прежде. Словно с него содрали все, что ещё имело какое-то значение. У него не осталось ничего, что он мог бы потерять или отдать. Он никому не был любовником, никому не был отцом, никому не был сыном.
Вот в этот момент и случилось чудо.
СМЕРТЬ – ЭТО НАСОВСЕМ
Чёрный кот по имени Себастьян отпустил Майка так же быстро, как и укусил.
Он спрыгнул с его колен и торжественно вышел из комнаты, осмотрительно ступая по красным квадратикам. Держась за запястье, Майк увидел цепочку дырочек в коже на том месте, где обычно носил часы. При шоке, какой он получил, он не должен был чувствовать боли. Однако его трясло.
Хранительница посмотрела на него и повторила его мысли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– В цифровом виде? – спросил он. Она покачала головой и сглотнула.
– Здесь все немного посложнее, чем нули и единицы, милый мой. Бинарная логика для них – детская игрушка. Что противоположно энтропии?
Подумав немного, он предположил:
– Жизнь?
– Нет. Информация, – она обвела кухню руками, имея в виду весь мир вокруг. – Информация вечна.
Кот взмурлыкнул у него на коленях – словно дверь заворчала, медленно поворачиваясь на петлях.
Она поставила свой стакан и прошла мимо него в столовую.
– Идём-ка, – сказала она.
Есть такие люди, за которыми следуют все; они собирают приверженцев, как кит собирает паразитов. Майк встал, и кот свалился на пол. Майк пошёл за ней.
Себастьян, подумал он.
Хранительница стояла перед старым буфетом красного дерева с большими ящиками. У каждого из них было по две оловянных ручки в форме перевёрнутых вопросительных знаков. Она едва могла дотянуться до обеих одновременно своими пухлыми ручками. Ящик, взвизгнув, открылся, и из него вырвался запах крекеров «грэхем» в шоколаде – его любимых. Майк ожидал увидеть белые скатерти или вышитые платки, но то, что он увидел, напоминало мавзолей. Мёртвые колибри заполняли дно ящика, аккуратно разложенные рядами; все они лежали на спине.
– Сначала я использовала обувные коробки, но они у меня быстро кончились. – Не успел он её предупредить, как она дотронулась до пылающей малиновой шейки одной из них. – Этот был первым.
Прикосновение, по-видимому, никак на неё не повлияло, и он подумал, не было ли у неё иммунитета к птичьей магии.
– Нашла его бьющимся в раковине. Я постоянно нахожу их – на подоконниках, на земле. Это все столетник. – Он вопросительно взглянул на неё. – Я потом тебе покажу. Он у меня в саду. Предполагается, что он цветёт раз в сто лет. У него такие шипы – как у спаржи. Колибри любят красные цветы. Но от столетника они просто дуреют. Цветки у него красные и притягивают их как магнитом, когда бродят.
– Бродят?
– Гниют. Эти бедняги делаются сами не свои. И вот они носятся и налетают на шкафы, на стены. Пришлось снять жалюзи на первом этаже. И все равно я постоянно нахожу их шатающимися повсюду, как пятидесятники. Думаю, некоторые из них до сих пор не могут принять свою сделку.
«Сде-элку», – произносила она.
– С пришельцами, – пояснила, заметив его недоумение. – Большинство из них – добровольцы. Они – очень великодушная порода. А пришельцы наполнили их сердца чистым нектаром. Но остальные приходят сюда и как бы погружаются в беспамятство. Не могу сказать, чтобы я их осуждала. Это тяжёлая миссия.
– Какая миссия?
– Сохранять людей. «Лю-удэй», – произносила она.
Хранительница закрыла ящик и повела его обратно в кухню, где, потянувшись, уселась на край стальной раковины. Он вернулся за стол. Чёрный кот мощным прыжком приземлился к нему на колени.
– Ты знаешь что-нибудь о колибри?
– Не особенно, – признался он.
– Я думаю. Это ближайший аналог пришельцев на Земле. Самые маленькие птицы в мире. Продолжительность их жизни – пять лет. Некоторые из них мигрируют через Мексиканский залив. Беспосадочный перелёт: тысяча восемьсот пятьдесят миль. Для них это почти что световой год. Храбрые малютки! Они сжигают калории, как марафонцы. Им нужно съедать в день вдвое больше, чем они весят. Это значит, что они едят постоянно. Это значит… – подтолкнула она.
– Что они голодают?
Одобрительная улыбка.
– Бинго. По этому признаку пришельцы их и распознали. Неудивительно, что они любят тебя. Ты ведь голоден постоянно, не так ли? Только не знаешь, чего тебе нужно, – она полезла в раковину у себя за спиной и вытащила маленькую зеленую птицу. Держа её в кулаке, она нежно подула ей в лицо, и Майку было видно, как маленькие пёрышки, топорщась, приобретают и снова теряют окраску. – Эх вы, лю-уди! Вы – кучка обезьян, обладающих свободой воли. Обезьян, у каждой из которых полон кулак орехов, а лапа застряла в кувшине. Вы можете быть свободными и голодными. Или застрять со всеми своими орехами. И все равно быть голодными, – она улыбнулась. – Что бы ты выбрал?
Майк тоже улыбнулся над этим парадоксом. Он был привычен к обходным манёврам. Стоит лишь отказаться от линейности – и с этим можно иметь дело.
– Я бы предпочёл не быть голодным.
Она открыла коричневый бумажный пакет для завтраков и уронила в него птицу: та упала на дно с глухим звуком.
Потом слезла с раковины и подошла к холодильнику. Открыла его и положила птицу внутрь. Облако морозного пара поднялось из-за её головы, когда она повернулась к нему.
– Ты знаешь, что они не используют имён?
– Птицы?
– И пришельцы. Ничего похожего на то, как принято у вас. Им никогда не пришло бы в голову наклеивать ярлыки на своих братьев.
Братьев? – подумал он.
– Почему я не помню вашего имени?
– У тебя есть благоприобретённая способность не запоминать имён.
Да, подумал он, как у Тефлона.
– Кто вы?
– А как ты думаешь? – спросила она.
Он нервно улыбнулся.
– Я думаю, что наелся в джунглях каких-нибудь не тех грибов.
– А, наркотики. Определение жизни как химического процесса и все такое прочее. Я никогда не питала особой приверженности к материализму, – она улыбнулась. – И наоборот.
Потянулась бесконечная пауза. Все птицы, заметил он, расселись по насестам. В комнате стало очень тихо.
– Дьявол? – спросил он наконец. Не вполне испуганный, но близкий к этому.
– Дуализм. Магнитные полюса реальности и тому подобное. Ты постоянно цепляешься за эти «или – или», не так ли?
Кот замурлыкал у него на коленях. Погладь меня, словно бы говорил он. Майк провёл рукой по меху животного и ощутил под пальцами какой-то узелок. Он осторожно развёл мягкий чёрный ворс, открывая розовую кожу – и безобразные стёжки рядом с позвоночником. Бедняга. Кот протестовал подвывающим рычанием, но не шелохнулся.
– Себастьян, – сказала она. – Твоя очередь ещё не наступила. Может быть, все вместе, Майкл. Может быть, ты – хороший человек, искушаемый демонами. Или плохой человек, искушаемый ангелами. Возможно, я – управляющий разум в биотехнологии пришельцев. Бортовой компьютер, если хочешь. Или, возможно, я просто сбой, глюк в машине, изменившее тебе сознание. Или, возможно, я – разум, не управляемый ни вашими, ни их законами. Возможно, я сама себе закон.
Лимонад, подумал он. Ну конечно, из-за него-то я и поплыл.
– Одержимость. Галлюцинации. Чудеса. Это все просто ярлыки. Это все просто истории.
– Истории? – спросил он.
Она вздохнула.
– Возьми Авраама и Исаака. Идея жертвы. Это – человеческая концепция. Попытка оправдать страдание. Раскрыть тайну. Боль за боль. Ненужную – если только ты не веришь в то, что бог зол. Вот что происходит, когда пытаешься насильно внедрить свои божественные истории в другие культуры. Они им не подходят. Обязательно возникнет непонимание. Может быть, вся реальность – как раз это и есть. Согласованное непонимание.
– Я сбился, – признался Майк.
– Ещё нет, – сказала Хранительница. – Ты никогда не слышал об Уицилопочтли? О, это прелесть что такое. Ацтеки верят, что их мёртвые воины перерождаются в колибри. А их бог Уицилопочтли требует человеческие сердца и кровь себе в пищу. Я спрашиваю тебя – где в этом логика?
– Кто вы? – спросил он снова. На этот раз более вежливо.
Она превосходно изобразила изумление, выпучив глаза.
– Я – это я. Я – хранительница твоего брата.
– Я получаю воздаяние. Это ад.
– Ты так думаешь?
– Я возжелал жены моего брата, – признался он несчастным голосом.
– Да ведь ты ещё и трахал её, верно? – она шагнула вперёд, поглядела ему в глаза и внезапно сильно хлопнула его ладонью по губам.
Майк поднёс ладонь к разбитому рту.
– Легче стало?
– Нет.
– Я так и думала. Себастьян! Укуси его.
Кот зарычал, прыгнул и вонзил зубы в Майково запястье.
НИКОМУ НЕ ОТЕЦ, НИКОМУ НЕ СЫН
Дэниел повернулся и увидел, что рядом с дорогой стоит мальчик из лавки. Мальчик, вытащивший его из-под колёс грузовика.
– Привет, Дуайт. Ты опять выиграл?
Он с гордостью улыбнулся.
– Мне везёт.
Мальчик держал что-то обеими руками перед собой. Как каратист, собирающийся поклониться.
– Ты не должен оставаться здесь, посреди дороги. Эмма будет волноваться.
– Я выскользнул незаметно, – его глаза улыбались. – Я помню аварию. Она думает, что я не помню, но я помню. Белая машина. Как раз там – у змейки, – он показал на жёлтый изгиб линии. – Я видел её, но не успел отбежать. Тут она и выбила из меня дух.
– Мне жаль.
– А ты помнишь свою?
– Мою что?
– Аварию.
Откуда он может знать? Дэниел посмотрел на шоссе.
– Нет. Может быть. Там было дерево.
– Вот, – мальчик вытянул свой кулак. – Подержи меня немного.
В его руку легла колибри. Крошечное, хрупкое создание: она не весила почти ничего на его ладони. Её сердце билось миниатюрной барабанной дробью. Картина вспышкой проникла в его мозг, как пейзаж, озарённый молнией. В ней не было смысла. Дэниел почувствовал себя внутри зеркала, глядящим наружу на собственное лицо. Только по зеркалу стекали капли. Потом… чернота.
– Не так. Ты должен сжать кулак.
Дэниел сжал кулак – и у него появилось странное чувство, что он знал этого мальчика всю свою жизнь. Но память об этом была похожа на то, как бывает, когда плохо настроишься на радиостанцию: отдельные фрагменты, обрывки картин, слов и лиц – по существу, шум.
– Это я, – сказал Дуайт. – А твоя где?
– Что?
– Твоя птичка.
– У меня её нет.
– Это невозможно.
– Разве?
Мальчик посмотрел вверх, словно глядя на след пролетающего самолёта или на НЛО. Дэниел не мог заставить себя проследить восторженный взгляд мальчика. Какое прекрасное лицо, думал он. Его родители, должно быть, любят его. Внезапная прохладная тень накрыла день, смягчив краски вокруг.
– Он не в нашей команде, – сказал мальчик.
Дэниел наконец взглянул вверх. Большое белое кучевое облако закрыло солнце, его края светились жёлтым. Как на открытке, подумал он.
– Где же тогда его птичка?
Дэниел посмотрел на лицо Дуайта. Какой печальный сумасшедший мальчик.
– Это нечестно, – мальчик посмотрел на него и ухмыльнулся. – Да, круто. Они говорят: ты должен вспомнить.
– Вспомнить что?
– Аварию.
Дэниел почувствовал внезапный холодок. Словно что-то собиралось вот-вот свалиться ему на голову.
– Зачем?
– Они – добрые ребята. Просто иначе это не работает, – Дуайт склонил голову на плечо, прислушиваясь. – Они говорят, что с радостью избавили бы тебя от этих воспоминаний. Ну да ведь это не может быть хуже, чем у меня, а я все помню. Кроме лица того человека, – он посмотрел на Дэниела. – Я не люблю этот кусок.
Дэниел встал перед мальчиком на колени.
– Ты можешь говорить с ними?
Тот улыбнулся.
– Угу. Им нравится мой вкус.
Дэниел содрогнулся.
– Скажешь им кое-что от меня?
– Конечно.
– Скажи им: «Ничего не может быть хуже, чем это».
Дуайт опять посмотрел в небо.
– Он говорит: «Ничего не может быть хуже, чем это». – Его бровь изогнулась. – Ох. Они говорят, что они это слышали. – Пауза. Очевидно, длинный монолог. Мальчик наморщил лоб, внимательно слушая. – Нет, он может использовать меня. Я не против. Нет… нет… конечно. Только выпустите его, ладно? Он хочет домой.
Потом Дуайт повернулся к нему, положил сложенные чашечкой руки поверх ладони Дэниела и своей птицы и прошептал:
– Попроси их вежливо, и они позволят тебе уйти.
– Почему?
– Так заведено там, откуда они родом. Они там все время говорят пожалуйста.
– Хорошо, – сказал Дэниел, так и не поняв. – Спасибо.
– Всегда рад помочь, – ответил тот ровным голосом. Явно научился этому, копируя кого-то из взрослых. Свою мать, возможно.
– Дуайт! – закричала Эмма из лавки. – Куда ты запропастился?
– Я, пожалуй, пойду. Она меня хватится. С ней лучше не связываться. Ещё увидимся, – мальчик уловил взгляд Дэниела и поправился: – То есть я хочу сказать – больше не увидимся. Ладно?
– Ладно, – умудрился выговорить он.
Дуайт пошёл обратно, плавая в своих мешковатых джинсах, шнурки на его рубиново-красных теннисках развязались и волочились за ним – он шёл мимо насосов с вишенками и был очень похож на того маленького мальчика, каким когда-то был Дэниел, до того, как все это у него отобрали. Дэниел почувствовал, как его заполняет ещё большая пустота, чем когда-либо прежде. Словно с него содрали все, что ещё имело какое-то значение. У него не осталось ничего, что он мог бы потерять или отдать. Он никому не был любовником, никому не был отцом, никому не был сыном.
Вот в этот момент и случилось чудо.
СМЕРТЬ – ЭТО НАСОВСЕМ
Чёрный кот по имени Себастьян отпустил Майка так же быстро, как и укусил.
Он спрыгнул с его колен и торжественно вышел из комнаты, осмотрительно ступая по красным квадратикам. Держась за запястье, Майк увидел цепочку дырочек в коже на том месте, где обычно носил часы. При шоке, какой он получил, он не должен был чувствовать боли. Однако его трясло.
Хранительница посмотрела на него и повторила его мысли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45