— Вот именно! — выкрикнул человек в черном. —Это ни в коем случае не должно повториться! Иначе.., надеюсь, я не должен объяснять, что будет в противном случае?
— Нет… — едва слышно прошелестел призрачный голос. — Не нужно ничего объяснять…
Старыгин придвинулся ближе к отверстию, чтобы попытаться разглядеть этого второго человека, при этом он задел непрочно закрепленный камень, и тот с негромким стуком сорвался со стены и покатился по дну лаза.
— Что это? — настороженно проговорил Черный Человек и вскинул голову.
Его глаза, вспыхнув в темноте под капюшоном, уставились прямо в отверстие, за которым затаился Старыгин, и тому показалось, что их взгляды встретились. Дмитрий Алексеевич резко отстранился, отполз в темноту.
Сердце его колотилось где-то в горле.
Встретившись взглядом с Черным Человеком, он пережил мгновение одуряющего ужаса. Казалось, еще немного — и он утратит собственную волю, собственное "Я", сделается послушной марионеткой в руках этого человека…
— Крысы, наверное, — прошелестел призрачный голос второго, невидимого человека. — Здесь их полно!
— Крысы? — повторил человек в черном. — Возможно, это крысы.., но лучше бы найти более безопасное место.., такое, где нет ни крыс, ни других нежелательных свидетелей…
* * *
Мейстер Рембрандт постучал в дверь тяжелым бронзовым молотком и огляделся. Здесь, в еврейском квартале, он до сих пор бывал нечасто, и окружающие его мрачные, приземистые дома показались художнику живописными и полными загадок.
Туман от ближнего канала наползал на узкую улицу, скрадывая очертания домов и немногочисленных прохожих, и от этого все вокруг казалось еще более мрачным и зловещим.
Но и сам Рембрандт, должно быть, казался здешним обитателям редким и необычным зрелищем. Чудилось, что все дома, все жалкие лавчонки квартала подглядывают за необычным гостем, внимательно прислушиваются к нему. Впервые он понял подлинный смысл выражения «здесь и стены имеют уши». Впрочем, эти мрачные, закопченные стены имели не только уши, но и глаза.
На противоположной стороне узкой улочки приподнялась занавеска в окне второго этажа, и кто-то с любопытством выглянул в образовавшуюся щелку.
Мейстер Рембрандт почувствовал себя неуютно под этими изучающими взглядами и еще раз громко постучал в дверь.
За дверью послышались шаркающие шаги, женский голос проговорил что-то на незнакомом языке, и дверь наконец с ревматическим скрипом отворилась.
На пороге стояла старая служанка Авраама.
Склонив голову к плечу, она разглядела гостя, отступила в сторону и проговорила:
— Заходите, любезный минхейр, заходите, хозяин дома!
Она снова что-то крикнула в глубину дома на незнакомом Рембрандту языке, ей ответил хриплый недовольный голос хозяина.
Рембрандт пересек полутемную прихожую, поднялся на несколько ступеней, едва не сломав ноги, и вошел в небольшую, тесно заставленную старой, тяжеловесной мебелью комнату.
Его всегда удивляло, как бедно и неудобно живет Авраам — ведь торговец был богат, даже очень богат.
— Здравствуйте, любезный минхейр ван Рейн! — проговорил хозяин, поднимаясь навстречу гостю. — Чем могу вам служить? Может быть, бокал вина, чтобы сделать разговор более приятным? Впрочем, вы, должно быть, поститесь, поскольку соблюдаете траур по поводу безвременной кончины вашей досточтимой супруги…
— Спасибо, не нужно вина! — отказался Рембрандт, вспомнив неопрятную служанку.
— Как вам будет угодно! Тогда поведайте мне, что привело вас в мое скромное жилище? Может быть, вы хотите посмотреть новые поступления в моей лавке? Есть одна очень красивая греческая статуя, привезли только на прошлой неделе. Для вас она будет стоить совсем недорого…
— Нет, минхейр Авраам, — Рембрандт с сожалением развел руками. — Я и так много вам должен.., очень много…
— Какие счеты между друзьями! — Авраам усмехнулся и заглянул в потертую книжицу. —Не так уж много.., тысячу двести гульденов.., ну и проценты, конечно.., думаю, теперь, после смерти вашей досточтимой супруги вы сможете рассчитаться.., впрочем, я вас вовсе не тороплю.., вы же пришли ко мне с каким-то делом?
— Да, минхейр Авраам, — кивнул Рембрандт. — С делом, и делом довольно странным.
Он опустился в свободное кресло, печально заскрипевшее под его тяжестью, вздохнул и начал:
— Вы знаете, должно быть, что я сейчас выполняю заказ гильдии стрелков.
— Знаю, любезный минхейр! — уважительно кивнул Авраам. — Хороший заказ, хорошие деньги! Надеюсь, вы успешно справитесь с этой работой…
— Не о том речь, — отмахнулся Рембрандт, работа над этим групповым портретом уже подходит к концу. Но тут ко мне зачастил один странный господин…
— Странный господин? — переспросил хозяин. — В чем же его странность, любезный минхейр ван Рейн?
— Этот господин… — Рембрандт внезапно замолчал, не находя нужных слов. Тишина в комнате сгустилась, она стала живой и ощутимой, как будто была третьим человеком, третьим участником беседы.
— Этот господин… — повторил Рембрандт. —Я даже не могу сразу сказать вам, в чем его странность — и это-то особенно странно, минхейр Авраам!
Авраам не сказал ни слова, он только склонил голову к плечу, внимательно слушая своего гостя.
— И его лицо.., стоит ему покинуть мой дом, и я не могу вспомнить его лицо! А я ведь художник, Авраам, у меня очень хороший глаз! Я прекрасно улавливаю сходство! Мои портреты всегда славились точностью изображения человеческих лиц!
— Это так, — кивнул Авраам. — Я помню, как похоже вы изобразили моего племянника Шмуэля в виде силача Самсона! И гранильщика алмазов Исхака Леви — в виде вашего святого Петра! Конечно, Бог Израиля не позволяет изображать людей, но вы — христианин, вам это позволено, и вам за это платят хорошие деньги.
— Так вот… — Рембрандт провел рукой по лицу, словно стерев с него невидимую паутину. — Я не могу вспомнить его лицо.., а когда пытаюсь его нарисовать — выходит мой собственный портрет, как будто я смотрюсь в зеркало…
— Это нехорошо, — с нарастающей тревогой в голосе проговорил Авраам.
— Но это еще не все! — перебил его Рембрандт, в волнении сжав руки. — Этот Черный Человек…
— Черный Человек? — переспросил Авраам гостя. — Отчего вы так странно назвали его, минхейр ван Рейн?
— Отчего? — переспросил художник. — Разве я не сказал вам, Авраам? Этот человек.., он всегда одевается во все черное.., только черное! Даже воротник.., когда он входит в дом, такое чувство, как будто он вносит с собой кусок ночи!
— Нехорошо, минхейр ван Рейн, — проговорил Авраам и легко, как молодой, поднялся на ноги. Он пересек комнату, отворил дверцу старинного резного шкафа и достал оттуда большую тяжелую книгу в потертом кожаном переплете.
— Что это за книга? — с какой-то робостью спросил Рембрандт.
— Это старинная книга, — ответил Авраам, положив фолиант на низкий столик и сдув с него пыль. — Это мудрая книга, которая знает о жизни немножко больше, чем знаем мы с вами.
Он раскрыл книгу, немного отстранился и начал переворачивать страницы справа налево, скользя по строчкам подслеповатыми слезящимися глазами.
— Вот оно, — проговорил он наконец, отыскав нужную страницу, и начал вслух читать на непонятном Рембрандту гортанном языке.
Затем, будто внезапно вспомнив, что гость не понимает ни слова, он начал переводить на голландский:
— Тот, кто одевается лишь в черное, в любой день, праздничный и будний.., тот, лицо которого нельзя запомнить.., тот, чьи слова ложь и обольщение…
В комнате, и до того полутемной от заполнявшей ее массивной мебели, от тяжелых и пыльных бархатных штор, стало совсем темно. Наверное, над Амстердамом нависли грозовые тучи, тяжелые, как груженые лесом барки из Любека. Авраам поднялся, зажег свечи в золотом семисвечнике. От неровного света коптящих свечей тени по углам сгустились и как будто ожили. Хозяин переставил семисвечник ближе, чтобы свет падал на раскрытую книгу.
Мейстер Рембрандт невольно залюбовался выразительным старым лицом, выступающим из густой клубящейся темноты, как из древней библейской старины. Свет коптящих свечей отражался в темных глазах старика, падал на его темно-красные одежды.
«Надо будет написать портрет Авраама, подумал художник. — Надо будет написать его портрет при таком скудном освещении, в этих красных одеждах».
Авраам снова прочел несколько слов на своем древнем языке и продолжил переводить на голландский:
— Он приходит из снов, и сны приносит с собой, черные, как он сам. Горе тому, чей дом он посетил! Имя ему — Мем, число его — сорок, сущность его — любовь и разрушение. Чтобы понять его, должен ты узнать, что Мир, который человек зрит в данный миг, есть недвижимая форма, запечатленное мгновение вечно живущего, неустанно стремящегося к переменам истинного мира. Вселенная подобна океану, который создает сам себе берега, на время ограничиваясь ими, чтобы в последний миг разрушить их и в новом виде воссоздать. Мир есть отражение Бога, мир истинный, вселенски необъятный, единый целостный и нераздельный, и в каждый миг величие мира истинного ткет беспрестанно изменяющийся узор своей преходящей внешности, тот океан миров, в котором мы живем. И Мем, Черный Человек такая же необходимая часть в этом беспрестанно изменяющемся узоре…
— Я ничего не понял, минхейр Авраам! взмолился художник. — Нельзя ли объяснить это попроще?
— Потому этот Черный Человек имеет неуловимую, непрестанно изменяющуюся внешность, что сам он — воплощение изменяющегося узора внешнего мира, Любовь и вызванное ею Разрушение. Потому истинный образ его — Смерть…
Авраам отодвинул книгу, снова подошел к шкафу и достал из него небольшую шкатулку черного дерева. Отомкнув эту шкатулку, он достал оттуда колоду карт.
— Знакомы ли вам, минхейр ван Рейн, эти карты?
— Это Таро.., иначе Тарок… — проговорил Рембрандт, разглядев красивые цветные рисунки. — Конечно, мне случалось играть в эту игру…
— Таро — это не игра! — недовольно проговорил Авраам. — Таро — это древняя наука, которая говорит о мире больше любой ученой книги. Таро — это послание от того, кто знал.., от Гермеса Трисмегиста, Гермеса Трижды Величайшего!
— Какое отношение это имеет к моему странному гостю? — недоверчиво проговорил художник.
— Самое прямое!
Авраам перебрал несколько листов и положил перед своим гостем карту с номером тринадцать.
Рисунок на ней представлял собою человеческий скелет, бредущий по дороге, опираясь на суковатый посох. Скелет, пустыми глазницами пристально взирающий в сгущающуюся темноту.
— Вот он — тот, чья буква мем, чье число сорок, чья сущность — Любовь и Разрушение!
И хотя нарисованный на карте скелет нисколько не напоминал таинственного заказчика, мейстер Рембрандт мгновенно увидел за этим несходством внутреннее сходство, и внезапно прозрел истинную внешность своего гостя, Черного Человека.
— Для того чтобы мироздание находилось в равновесии, необходимо и достаточно, чтобы каждый ее член уже носил в себе самом те последствия, которые могут возникнуть при вхождении во взаимодействие этого члена с другими, — продолжал читать Авраам. — Потому суть тринадцатого Аркана — Смерть, потому смысл его — Любовь и Разрушение, что в каждой любви таится уже зерно смерти, зерно разрушения. Каждый из нас убивает того, кого любит — или быстро, ножом или ядом, или медленно — ложью и несправедливостью., но каждый шаг его ведет и к своей собственной смерти…
Мейстер Рембрандт слушал эти завораживающие, таинственные слова, и ему казалось, что он начинает понимать смысл того странного узора, который складывался из его дней и ночей.
Любовь и разрушение, любовь и смерть…
Должно быть, неслучайно после того, как Черный Человек появился в его доме, умерла Саския. Правда, она давно уже болела, но казалось, что еще немного — и болезнь отступит…
Должно быть, неслучайно его стали каждую ночь посещать странные, мрачные сны, в которых неизменно присутствует смерть…
И то, что Гертджи, вдова трубача, разделила его постель — случайно ли это?
Вдруг боль охватила железным обручем его голову.
Рембрандт не хотел больше думать об этих страшных вещах, он боялся, что эти мысли приведут его в такую темную чащу, из которой нет возврата…
— Минхейр Авраам, мне непонятны слова вашей книги! — прервал он хозяина срывающимся голосом. — Я ведь пришел "к вам, чтобы попросить совета. Позвольте, я расскажу до конца историю о своем странном заказчике, и тогда, возможно, вы посоветуете мне, как поступить, чтобы спасти свою душу…
— Слушаю вас, минхейр ван Рейн! — Авраам опустил глаза, смирившись с желанием гостя пойти по более простому пути, по пути, привычному для детей жизни и света.
— Этот Черный Человек, тот, кого вы назвали странным именем Мем, он пришел ко мне две или три недели назад, и предложил очень странный заказ. Он предложил заплатить мне пятьсот гульденов, чтобы я изобразил его на той большой картине, которую пишу по заказу гильдии амстердамских стрелков…
— Пятьсот гульденов — это хорошие деньги!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39