М. посмотрел на Гарднера, – оказался убийцей. А ты… – он повернулся к Франсис Гейл, – должна была стать жертвой. Финал должен был быть блестящим, как в хорошей пьесе. Говори что хочешь, Мастерс, но повторяю, по-человечески все это очень понятно…
Мастерс медленно обернулся.
– Не хотите ли вы сказать мне… – начал он.
– Это была репетиция, – хрюкнул Г. М. – Точно. Понимаешь, Мастерс, это совсем не похоже на такое дело, когда человек открыто кому-то угрожает, в то время как его лакей мирно готовит напитки на соседнем столике, а официант из отеля стоит в дверях, с интересом наблюдает за сценой и готов сообщить, что обед подан. Не похоже на то, что Китинг, приглашая Гарднера, просил его притащить старомодный револьвер 45-го калибра, чтобы угрожать его жизни. Это необычное оружие скорее всего выглядело как реквизит.
– Благодарю, – произнес Гарднер. – Все именно так и происходило. Можете не полагаться на мои слова. Спросите Бартлетта и Хаукинса. Но чего я не могу понять…
– Хочу вам напомнить, сэр, – перебил его Мастерс, – что, согласно нашей информации, тем не менее выстрел был сделан и разбито стекло.
– Минутку. – Гарднер подошел к внутреннему телефону и что-то быстро сказал в трубку. – Значит, так, инспектор. Дело было так. У нас не было ни малейшего намерения использовать пушку в этой игре в убийство. Я должен был убить Франсис тонким кинжалом. Но Вэнс позвонил мне в понедельник вечером, пригласил меня на обед и попросил принести мой самый эффектный пистолет с холостыми патронами. Когда я явился к нему, он объяснил великий план и показал мне кинжал.
Полагаю, вы знаете эту игру. В основном все сводится к вопросам: «Где вы находились в такой-то и такой-то момент?» Но согласно нашим правилам, убийца должен был оставить материальную улику, которая, соответствующим образом интерпретированная, привела бы прямо к нему…
Г. М. открыл глаза.
– Любопытно, – протянул он. – Гм… Убийца должен оставить материальную улику… И кто же такое придумал?
– Я, – ответил Бенджамин Соар.
– Да, но это требует огромной изобретательности, разве не так? Я имею в виду, оставить улику, которая будет указывать на убийцу и тем не менее не наведет детектива на след в ту же минуту, как только он ее увидит?
– О, мы изобретательные люди, – с обезоруживающей усмешкой заявил Гарднер. – Судите сами. Это должно было быть убийство, совершенное левшой. Понимаете, в жизни я – не левша, и все это знают. Задача заключалась в том, чтобы детектив доказал, что кто-то левша. После того как я «убил» Франсис, она должна была остаться лежать, положив руки на кинжал в ее теле под таким углом, чтобы детектив вычислил, что действовал левша. Это, разумеется, ничего не доказывает. Он проверил бы всех подозреваемых и обнаружил бы, что все они – правши. Однако после долгих допросов и при более скрупулезном рассмотрении… Ну, я лучше вам покажу. Инспектор, на вас есть заколка для галстука?
Мастерс уже дымился.
– Не вижу в этом никакого смысла. Заколка для галстука? Зачем вам понадобилась заколка для галстука?
– Посмотрите внимательно на вашу заколку! Вы ведь правша, не так ли?
– Да, сэр, я – правша. Но…
– Точно. А это означает, что вы всегда закалываете ею ваш галстук с правой стороны. И головка вашей заколки для галстука (поднимите руку и пощупайте) всегда тоже будет с правой стороны. Каждый может это видеть. Ну это и была «фишка» в нашей игре. Моя заколка, которую я должен был надеть на вечер убийств, была повернута головкой влево, то есть в обратную сторону, доказывая, что я левша. И значит, что я совершил преступление.
Никто ничего не сказал, только Мастерс продолжал ощупывать свою заколку.
– Я знаю, что не должен этого говорить, – продолжил Гарднер, пристыженно наклонив голову. – Но поскольку в дело вступила искаженная версия событий, я вынужден рассказать вам, как Вэнс готовился к торжественному финалу. Именно тогда он и пришел в восторг. Как всегда приходил. Вэнс начал скакать вокруг меня с пушкой, заставлял меня приложить руку к булавке для галстука. Я предупреждал его, чтобы он не махал этой штукой. То же самое сделали и Бартлетт и лакей. Понимаете, конечно, револьвер был заряжен холостыми, но пыж такой плотный, что мог выбить глаз, если бы попал в него. Вы ведь видите, что это за пушка. Этот револьвер был сделан для плохих ребят с Запада, которым нужно было стрелять внезапно, в одну секунду: другими словами, у него такой спусковой крючок, что пушка стреляет, даже если вы на нее только косо посмотрите. У Вэнса сорвалась рука, когда он прицелился в уличный фонарь, произнося свою драматическую речь, и, разумеется, его палец был на курке. Пыж из холостого патрона в меня не попал, но расколотил стакан для коктейля, там, где Бартлетт готовил нам напитки. Ни одна современная пушка так не действует, но со старыми пистолетами происходила масса всяких несчастных случаев. Вот так и получилось.
Мастерс смотрел на него.
– Меня поражает, сэр, – тяжеловесно проговорил он, – что никого из вас, к сожалению, нельзя назвать достаточно осторожным. Вы хотите сказать, что Вэнс Китинг предложил, а вы согласились использовать в игре такое опасное оружие? Оружие, которое могло выстрелить и кого-нибудь поранить?
– Отдайте мне должное, кое-какое соображение у меня все-таки есть, – заявил Гарднер. – Нет, конечно нет. Обычно это оружие ни в коем случае не способно никого ранить. Попробуйте выстрелить из него сейчас, и вы сами убедитесь. Для начала нужно взвести курок: об этом в наши дни и в нашем веке никто не думает. Вот почему я кричал на Вэнса, когда он размахивал пистолетом со взведенным курком. Он бы… Э, простите меня, – поправился Гарднер и добавил более спокойно: – Я скажу вам кое-что, инспектор. Когда я впервые услышал об этом деле… о реальном убийстве… я сначала даже подумал, что это мог быть еще один несчастный случай. Я подумал, что Вэнс сам мог это сделать, потому что кому в целом свете могло понадобиться его убивать? Но потом услышал, что было произведено два выстрела, и понял, что это не мог быть несчастный случай или ошибка. Один раз со взведенным курком – да. Но между первым и вторым выстрелом кто-то должен был снова взвести курок, а это означает, что убийство было преднамеренным.
Поллард подумал, что такая простая вещь, как необходимость взвести курок, казалось, добавила убийству жестокости. Убийца сейчас был среди них в комнате, и все это сознавали. Сержант оглядел присутствующих. С самого начала беседы лицо Франсис Гейл оставалось розовым; один раз она сделала движение, чтобы встать и выйти, но Г. М. остановил ее. Филипп Китинг казался беспокойным, но испытывающим облегчение. Бенджамин Соар вытащил сигарету из пачки, лежащей у его локтя, аккуратно ее зажег и теперь занимался тем, что просто курил, но это снова напомнило Полларду о Диком Человеке.
– Что ж, сэр, если все, что вы сказали, – правда, – размышлял Мастерс, – и я признаю, что вы были бы первостатейным дураком, если бы стали лгать о чем-то, что могут подтвердить лакей и официант, – тогда все очень хорошо. Но к чему это нас приводит?
– Смотри, – с неожиданной энергией вмешался Г. М., – не кажется ли тебе, что это только очистило наше дело от мусора? Нет, мой мальчик, это ненадолго. Это самая поучительная и стимулирующая лекция, какую я когда-либо слышал. Давай разъясним один-два маленьких пункта. – Он воззрился на Гарднера. – Вы были совершенно правы, когда сказали, что ваша группа обладает чрезвычайно большой изобретательностью. Этот маленький трюк с заколотой левой рукой заколкой – одна из лучших идей. Кто это придумал?
– Сам Вэнс, – ответил Гарднер. – Говорю вам, многие люди недооценивали его ум. Но послушайте, позвольте мне задать вам вопрос. Дервент сообщил мне, что вы самым серьезным образом подозреваете меня. Это, конечно, приятное известие. Но помоги мне Господи, мне никогда не могло прийти в голову, что причиной тому может послужить это происшествие в понедельник вечером! Я вообще не понимаю, как могла возникнуть подобная глупая версия. Откуда это взялось? Не думаю, чтобы это сочинил Бартлетт или Хаукинс.
– Это был ни тот ни другой, сынок. – Г. М. наклонил массивную голову. – Это был Филипп Китинг, который, между прочим, сейчас перед вами.
Филипп выступил вперед.
– Рон, старина, – начал он, – я приношу тебе мои извинения. Не сомневаюсь, что ты меня поймешь и не затаишь никакой обиды. Но я всегда говорил, что правда есть правда, закон есть закон и человек должен рассказывать полиции все, что они желают знать, или в таком случае где было бы правительство?
Гарднер мигнул.
– Ты нас видел? Не говори мне про правительство, и где, черт тебя возьми, ты был?
– В коридоре, старик. Я не видел вас, да и слышал не слишком хорошо; но скажи мне как мужчина мужчине и без дураков, откуда мне было знать, что вы там занимаетесь такими глупостями? Мне это даже в голову не пришло бы. Конечно, предполагалось, что я должен был бы войти. Но в конце концов я подумал, что вы втроем прекрасно справитесь, если Вэнс перейдет к насилию…
– Ну хорошо, тебе нет нужды так убиваться по этому поводу, – заявил Гарднер, глядя на Филиппа с изумлением, которое вдруг сменил громкий хохот. – Ничего ужасного не произошло. Слушай! Так ты из-за этого выглядел таким загадочным во вторник у Дервентов? И почему ты… – Он посмотрел на девушку, но она не ответила ему взглядом.
– Вернемся к нашим баранам, сынок, – предложил Г. М. – Давайте снова поговорим о вечере понедельника. Когда вы повторили главный номер концерта к вечеру убийств, что вы стали делать потом?
– Ну, у Вэнса было хорошее чувство юмора. Мы напились.
– Отвратительно, – высказалась Франсис.
– Без всякого сомнения, – вежливо подтвердил Гарднер.
– Но вы говорите, что у него было хорошее чувство юмора. Он был увлечен игрой, которая должна была состояться наследующий день, – настаивал Г. М. – И это подтверждает заявление Дервента, Мастерс. Я не знаю, помнишь ли ты, но Дервент виделся с Китингом во вторник утром, и Китинг был все еще дьявольски увлечен всем этим. Черт меня побери, могу поспорить, что так оно и было! А теперь, Мастерс, смотри, что мы имеем. Все возвращается на круги своя. Мы копаемся в подробностях, но, всякий раз делая круг, приходим к одному и тому же старому вопросу: почему Китинг неожиданно отказался пойти во вторник на вечер убийств? – Г. М. покрутил шеей, высвобождаясь из воротничка. – Мастерс, а ведь это приобретает все большее и большее значение. И начинает меня преследовать. Не было такой причины, по которой он не мог присутствовать на вечере. Наоборот, все, в том числе его тщеславие и энтузиазм, говорило о том, что он должен был там быть. И тем не менее в период между тем, когда утром его видел Дервент, и временем после полудня, когда ему позвонила мисс Гейл, он развернулся в противоположном направлении. Говорю тебе, ты не далеко продвинешься, выясняя, кто стащил пушку. Обстоятельства изменились. То, что нам сейчас нужно, – это полный отчет о передвижениях, беседах и разговорах (если таковые были) Китинга во вторник. Мы должны узнать о нем побольше у его лакея; лакей – тот человек, которого я хочу видеть… Но в настоящее время прошу сообщить мне: кто-нибудь, кроме мисс Гейл и Дервента, видел Китинга во вторник?
Возникла пауза.
– Нет, – ответил Гарднер, приглаживая свои коротко подстриженные усы. – Но я видел его в среду, вчера, всего за пару часов до того, как его убили. Я был внизу в его квартире.
Филипп Китинг кивнул:
– Это и ко мне тоже относится, сэр Генри. Я звонил ему из офиса в среду утром, а потом еще раз после полудня. Но я не видел беднягу во вторник и краешком глаза.
– Так, кто еще? – подтолкнул Г. М. присутствующих, не без труда поворачивая шею в воротничке в сторону Соара.
– Кое-что заставляет меня полагать, – произнес тот, – что все эти вопросы направлены непосредственно ко мне. – Он раздавил в пепельнице сигарету, сложил руки и огляделся с мрачным видом. – Нет, поверьте мне, я не пытаюсь избежать вопросов. Я просто удивляюсь.
– Это так. В деле Китинга, сынок, есть три материальные улики…
– Такие же, как намеренная материальная улика при игре в убийство?
– Точно. Ты меня понял. Более того, с первого взгляда ни одна из этих улик не имеет особого значения. Первая – это портсигар. Вторая – это чрезвычайно интригующая и необъяснимая шляпа. А третья – вот это. Дай-ка мне саквояж, Мастерс. – Старший инспектор подвинул к нему саквояж, и Г. М. открыл его. Затем расстелил у себя на коленях миланский платок с золотым узором в виде павлиньих перьев. В этом окружении более чем где-либо было видно, что перед нами вещь редкой красоты. На фоне Вестминстера ее тусклый золотой цвет и изобилие ярких красок выглядели чем-то варварским. – Даже в газетах вы можете прочитать, – прогремел Г. М., – что чайные чашки стояли на этой скатерти! Я говорил вчера вечером с Дервентом, и он сообщил мне о ней очень странную вещь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Мастерс медленно обернулся.
– Не хотите ли вы сказать мне… – начал он.
– Это была репетиция, – хрюкнул Г. М. – Точно. Понимаешь, Мастерс, это совсем не похоже на такое дело, когда человек открыто кому-то угрожает, в то время как его лакей мирно готовит напитки на соседнем столике, а официант из отеля стоит в дверях, с интересом наблюдает за сценой и готов сообщить, что обед подан. Не похоже на то, что Китинг, приглашая Гарднера, просил его притащить старомодный револьвер 45-го калибра, чтобы угрожать его жизни. Это необычное оружие скорее всего выглядело как реквизит.
– Благодарю, – произнес Гарднер. – Все именно так и происходило. Можете не полагаться на мои слова. Спросите Бартлетта и Хаукинса. Но чего я не могу понять…
– Хочу вам напомнить, сэр, – перебил его Мастерс, – что, согласно нашей информации, тем не менее выстрел был сделан и разбито стекло.
– Минутку. – Гарднер подошел к внутреннему телефону и что-то быстро сказал в трубку. – Значит, так, инспектор. Дело было так. У нас не было ни малейшего намерения использовать пушку в этой игре в убийство. Я должен был убить Франсис тонким кинжалом. Но Вэнс позвонил мне в понедельник вечером, пригласил меня на обед и попросил принести мой самый эффектный пистолет с холостыми патронами. Когда я явился к нему, он объяснил великий план и показал мне кинжал.
Полагаю, вы знаете эту игру. В основном все сводится к вопросам: «Где вы находились в такой-то и такой-то момент?» Но согласно нашим правилам, убийца должен был оставить материальную улику, которая, соответствующим образом интерпретированная, привела бы прямо к нему…
Г. М. открыл глаза.
– Любопытно, – протянул он. – Гм… Убийца должен оставить материальную улику… И кто же такое придумал?
– Я, – ответил Бенджамин Соар.
– Да, но это требует огромной изобретательности, разве не так? Я имею в виду, оставить улику, которая будет указывать на убийцу и тем не менее не наведет детектива на след в ту же минуту, как только он ее увидит?
– О, мы изобретательные люди, – с обезоруживающей усмешкой заявил Гарднер. – Судите сами. Это должно было быть убийство, совершенное левшой. Понимаете, в жизни я – не левша, и все это знают. Задача заключалась в том, чтобы детектив доказал, что кто-то левша. После того как я «убил» Франсис, она должна была остаться лежать, положив руки на кинжал в ее теле под таким углом, чтобы детектив вычислил, что действовал левша. Это, разумеется, ничего не доказывает. Он проверил бы всех подозреваемых и обнаружил бы, что все они – правши. Однако после долгих допросов и при более скрупулезном рассмотрении… Ну, я лучше вам покажу. Инспектор, на вас есть заколка для галстука?
Мастерс уже дымился.
– Не вижу в этом никакого смысла. Заколка для галстука? Зачем вам понадобилась заколка для галстука?
– Посмотрите внимательно на вашу заколку! Вы ведь правша, не так ли?
– Да, сэр, я – правша. Но…
– Точно. А это означает, что вы всегда закалываете ею ваш галстук с правой стороны. И головка вашей заколки для галстука (поднимите руку и пощупайте) всегда тоже будет с правой стороны. Каждый может это видеть. Ну это и была «фишка» в нашей игре. Моя заколка, которую я должен был надеть на вечер убийств, была повернута головкой влево, то есть в обратную сторону, доказывая, что я левша. И значит, что я совершил преступление.
Никто ничего не сказал, только Мастерс продолжал ощупывать свою заколку.
– Я знаю, что не должен этого говорить, – продолжил Гарднер, пристыженно наклонив голову. – Но поскольку в дело вступила искаженная версия событий, я вынужден рассказать вам, как Вэнс готовился к торжественному финалу. Именно тогда он и пришел в восторг. Как всегда приходил. Вэнс начал скакать вокруг меня с пушкой, заставлял меня приложить руку к булавке для галстука. Я предупреждал его, чтобы он не махал этой штукой. То же самое сделали и Бартлетт и лакей. Понимаете, конечно, револьвер был заряжен холостыми, но пыж такой плотный, что мог выбить глаз, если бы попал в него. Вы ведь видите, что это за пушка. Этот револьвер был сделан для плохих ребят с Запада, которым нужно было стрелять внезапно, в одну секунду: другими словами, у него такой спусковой крючок, что пушка стреляет, даже если вы на нее только косо посмотрите. У Вэнса сорвалась рука, когда он прицелился в уличный фонарь, произнося свою драматическую речь, и, разумеется, его палец был на курке. Пыж из холостого патрона в меня не попал, но расколотил стакан для коктейля, там, где Бартлетт готовил нам напитки. Ни одна современная пушка так не действует, но со старыми пистолетами происходила масса всяких несчастных случаев. Вот так и получилось.
Мастерс смотрел на него.
– Меня поражает, сэр, – тяжеловесно проговорил он, – что никого из вас, к сожалению, нельзя назвать достаточно осторожным. Вы хотите сказать, что Вэнс Китинг предложил, а вы согласились использовать в игре такое опасное оружие? Оружие, которое могло выстрелить и кого-нибудь поранить?
– Отдайте мне должное, кое-какое соображение у меня все-таки есть, – заявил Гарднер. – Нет, конечно нет. Обычно это оружие ни в коем случае не способно никого ранить. Попробуйте выстрелить из него сейчас, и вы сами убедитесь. Для начала нужно взвести курок: об этом в наши дни и в нашем веке никто не думает. Вот почему я кричал на Вэнса, когда он размахивал пистолетом со взведенным курком. Он бы… Э, простите меня, – поправился Гарднер и добавил более спокойно: – Я скажу вам кое-что, инспектор. Когда я впервые услышал об этом деле… о реальном убийстве… я сначала даже подумал, что это мог быть еще один несчастный случай. Я подумал, что Вэнс сам мог это сделать, потому что кому в целом свете могло понадобиться его убивать? Но потом услышал, что было произведено два выстрела, и понял, что это не мог быть несчастный случай или ошибка. Один раз со взведенным курком – да. Но между первым и вторым выстрелом кто-то должен был снова взвести курок, а это означает, что убийство было преднамеренным.
Поллард подумал, что такая простая вещь, как необходимость взвести курок, казалось, добавила убийству жестокости. Убийца сейчас был среди них в комнате, и все это сознавали. Сержант оглядел присутствующих. С самого начала беседы лицо Франсис Гейл оставалось розовым; один раз она сделала движение, чтобы встать и выйти, но Г. М. остановил ее. Филипп Китинг казался беспокойным, но испытывающим облегчение. Бенджамин Соар вытащил сигарету из пачки, лежащей у его локтя, аккуратно ее зажег и теперь занимался тем, что просто курил, но это снова напомнило Полларду о Диком Человеке.
– Что ж, сэр, если все, что вы сказали, – правда, – размышлял Мастерс, – и я признаю, что вы были бы первостатейным дураком, если бы стали лгать о чем-то, что могут подтвердить лакей и официант, – тогда все очень хорошо. Но к чему это нас приводит?
– Смотри, – с неожиданной энергией вмешался Г. М., – не кажется ли тебе, что это только очистило наше дело от мусора? Нет, мой мальчик, это ненадолго. Это самая поучительная и стимулирующая лекция, какую я когда-либо слышал. Давай разъясним один-два маленьких пункта. – Он воззрился на Гарднера. – Вы были совершенно правы, когда сказали, что ваша группа обладает чрезвычайно большой изобретательностью. Этот маленький трюк с заколотой левой рукой заколкой – одна из лучших идей. Кто это придумал?
– Сам Вэнс, – ответил Гарднер. – Говорю вам, многие люди недооценивали его ум. Но послушайте, позвольте мне задать вам вопрос. Дервент сообщил мне, что вы самым серьезным образом подозреваете меня. Это, конечно, приятное известие. Но помоги мне Господи, мне никогда не могло прийти в голову, что причиной тому может послужить это происшествие в понедельник вечером! Я вообще не понимаю, как могла возникнуть подобная глупая версия. Откуда это взялось? Не думаю, чтобы это сочинил Бартлетт или Хаукинс.
– Это был ни тот ни другой, сынок. – Г. М. наклонил массивную голову. – Это был Филипп Китинг, который, между прочим, сейчас перед вами.
Филипп выступил вперед.
– Рон, старина, – начал он, – я приношу тебе мои извинения. Не сомневаюсь, что ты меня поймешь и не затаишь никакой обиды. Но я всегда говорил, что правда есть правда, закон есть закон и человек должен рассказывать полиции все, что они желают знать, или в таком случае где было бы правительство?
Гарднер мигнул.
– Ты нас видел? Не говори мне про правительство, и где, черт тебя возьми, ты был?
– В коридоре, старик. Я не видел вас, да и слышал не слишком хорошо; но скажи мне как мужчина мужчине и без дураков, откуда мне было знать, что вы там занимаетесь такими глупостями? Мне это даже в голову не пришло бы. Конечно, предполагалось, что я должен был бы войти. Но в конце концов я подумал, что вы втроем прекрасно справитесь, если Вэнс перейдет к насилию…
– Ну хорошо, тебе нет нужды так убиваться по этому поводу, – заявил Гарднер, глядя на Филиппа с изумлением, которое вдруг сменил громкий хохот. – Ничего ужасного не произошло. Слушай! Так ты из-за этого выглядел таким загадочным во вторник у Дервентов? И почему ты… – Он посмотрел на девушку, но она не ответила ему взглядом.
– Вернемся к нашим баранам, сынок, – предложил Г. М. – Давайте снова поговорим о вечере понедельника. Когда вы повторили главный номер концерта к вечеру убийств, что вы стали делать потом?
– Ну, у Вэнса было хорошее чувство юмора. Мы напились.
– Отвратительно, – высказалась Франсис.
– Без всякого сомнения, – вежливо подтвердил Гарднер.
– Но вы говорите, что у него было хорошее чувство юмора. Он был увлечен игрой, которая должна была состояться наследующий день, – настаивал Г. М. – И это подтверждает заявление Дервента, Мастерс. Я не знаю, помнишь ли ты, но Дервент виделся с Китингом во вторник утром, и Китинг был все еще дьявольски увлечен всем этим. Черт меня побери, могу поспорить, что так оно и было! А теперь, Мастерс, смотри, что мы имеем. Все возвращается на круги своя. Мы копаемся в подробностях, но, всякий раз делая круг, приходим к одному и тому же старому вопросу: почему Китинг неожиданно отказался пойти во вторник на вечер убийств? – Г. М. покрутил шеей, высвобождаясь из воротничка. – Мастерс, а ведь это приобретает все большее и большее значение. И начинает меня преследовать. Не было такой причины, по которой он не мог присутствовать на вечере. Наоборот, все, в том числе его тщеславие и энтузиазм, говорило о том, что он должен был там быть. И тем не менее в период между тем, когда утром его видел Дервент, и временем после полудня, когда ему позвонила мисс Гейл, он развернулся в противоположном направлении. Говорю тебе, ты не далеко продвинешься, выясняя, кто стащил пушку. Обстоятельства изменились. То, что нам сейчас нужно, – это полный отчет о передвижениях, беседах и разговорах (если таковые были) Китинга во вторник. Мы должны узнать о нем побольше у его лакея; лакей – тот человек, которого я хочу видеть… Но в настоящее время прошу сообщить мне: кто-нибудь, кроме мисс Гейл и Дервента, видел Китинга во вторник?
Возникла пауза.
– Нет, – ответил Гарднер, приглаживая свои коротко подстриженные усы. – Но я видел его в среду, вчера, всего за пару часов до того, как его убили. Я был внизу в его квартире.
Филипп Китинг кивнул:
– Это и ко мне тоже относится, сэр Генри. Я звонил ему из офиса в среду утром, а потом еще раз после полудня. Но я не видел беднягу во вторник и краешком глаза.
– Так, кто еще? – подтолкнул Г. М. присутствующих, не без труда поворачивая шею в воротничке в сторону Соара.
– Кое-что заставляет меня полагать, – произнес тот, – что все эти вопросы направлены непосредственно ко мне. – Он раздавил в пепельнице сигарету, сложил руки и огляделся с мрачным видом. – Нет, поверьте мне, я не пытаюсь избежать вопросов. Я просто удивляюсь.
– Это так. В деле Китинга, сынок, есть три материальные улики…
– Такие же, как намеренная материальная улика при игре в убийство?
– Точно. Ты меня понял. Более того, с первого взгляда ни одна из этих улик не имеет особого значения. Первая – это портсигар. Вторая – это чрезвычайно интригующая и необъяснимая шляпа. А третья – вот это. Дай-ка мне саквояж, Мастерс. – Старший инспектор подвинул к нему саквояж, и Г. М. открыл его. Затем расстелил у себя на коленях миланский платок с золотым узором в виде павлиньих перьев. В этом окружении более чем где-либо было видно, что перед нами вещь редкой красоты. На фоне Вестминстера ее тусклый золотой цвет и изобилие ярких красок выглядели чем-то варварским. – Даже в газетах вы можете прочитать, – прогремел Г. М., – что чайные чашки стояли на этой скатерти! Я говорил вчера вечером с Дервентом, и он сообщил мне о ней очень странную вещь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34