Когда сказано и записано будет достаточно, в дело вступают люди в бронежилетах; они вламываются в дом так неожиданно и страшно, что даже Покровский каждый раз вздрагивает.
Через какое-то время список знакомых Покровского заканчивается, но люди с красными служебными удостоверениями совсем не готовы расстаться с Артемом. Они предлагают ему новые поездки, уже к незнакомым людям, но по прежнему сценарию. Покровский переезжает из региона в регион, представляясь то как продавец, то как покупатель. Наркотики, оружие, фальшивые деньги. Каждый его приезд вызывает деловую активность, и, когда концентрация деловых людей вокруг Артема Покровского становится достаточно плотной, в дело снова вступают люди в бронежилетах. Покровский уже не вздрагивает. Он едва заметно улыбается. Он улыбается и вспоминает одного серьезного человека, который проводил с Покровским нечто вроде собеседования при приеме на работу. «У вас потрясающая моральная гибкость», – сказал тот человек напоследок, и Покровский склонен воспринимать это как комплимент, как признание его, Покровского, ценности.
Он знает себе цену. Но он еще не знает про Разное. Он узнает об этом теплым сентябрьским вечером, неподалеку от Волгограда, в ветхом деревянном доме, сквозь крышу которого были видны звезды.
2
В доме их было трое: Покровский, местный цыганский барон и приданный Покровскому в помощь тощий бледный мент в штатском. Цыганский барон торговал героином, а мент должен был сыграть роль эксперта по качеству. Когда Покровскому показали этого типа, то почему-то у Артема возникло подозрение, что особой игры тут не потребуется. Парень, похоже, настолько часто работал дегустатором, что серьезно подсел на продукт. И вот сейчас мент напряженно смотрел на цыгана и ждал, когда же ему наконец подкинут «чек» для проверки; барон, в свою очередь, потел в широкополой фетровой шляпе и изумрудного цвета пиджаке, не сводя глаз с кейса в руке у Покровского.
Покровский улыбался. Он как будто в сорок пятый раз смотрел свой любимый фильм, реплики которого давно уже выучены наизусть, однако иррациональное удовольствие от просмотра по-прежнему грело ему сердце.
Цыган подмигнул менту и бросил бумажный комочек с героиновой начинкой. Покровский положил себе кейс на колени. Мент макнул тонкий мизинец в порошок и затем медленно облизал палец. Покровский улыбался.
Эта улыбка застыла у него на лице как будто замороженная, ибо в ту секунду, когда бледный мент, прислушавшись к своим внутренним ощущениям, удовлетворенно качнул головой, в затылок Покровскому вонзились сотни холодных иголок.
В переводе на русский язык это означало, что нужно немедленно убираться из этой развалюхи с видом на вечернее небо. Но справа от Покровского сидел тощий мент-дегустатор и смотрел на Артема долгим добрым взглядом; напротив Покровского сидел барон в фетровой шляпе и ждал, когда Покровский щелкнет замками своего кейса; под окнами курили двое сыновей барона, а в полукилометре от дома в засаде залегли два десятка серьезно настроенных мужчин в бронежилетах. Помахать им всем ручкой и уйти, сославшись на плохое самочувствие? Хм, вряд ли это будет воспринято с пониманием.
Покровский улыбнулся своему напарнику-дегустатору, улыбнулся барону и открыл кейс.
– Ты показал мне свое, теперь я покажу тебе мое, – глупо пошутил он, и закрытая от взгляда барона крышкой кейса рука Покровского взяла пистолет, лежавший поверх денег.
– Показывай, – сказал барон, вытерев вспотевший лоб изумрудным рукавом. – Мой-то героин вкусный, а как там твои деньги?
– Объедение, – сказал Покровский, глядя барону прямо в глаза. Иглы с новой силой вступили в затылок, и Артем едва не вскрикнул от боли. Его правая рука в этот момент действовала как бы автономно, исполняя решение, посланное мозгом пару секунд назад.
Барон вздрогнул и отпрянул назад, раскрывая рот для истошного испуганного вопля, но пистолет не повернулся в его сторону, пистолет почти коснулся лица мента-дегустатора, а потом выстрел разорвал это лицо в клочья.
Под окном заорали, и двое сыновей барона кинулись в дом; лежащая в засаде группа захвата тоже услышала у себя в наушниках выстрел, а стало быть, через минуту должна была начаться такая заварушка, во время которой Покровский сможет раствориться в вечернем воздухе подобно цирковому иллюзионисту, не забыв прихватить кейс с деньгами…
То есть у него был такой план. До того, как Покровский вдруг не осознал, что все это время в доме их был не трое. Их было по крайней мере четверо, и этот четвертый…
Он появился из темноты, и сначала это выглядело так, словно у барона выросла вторая голова: над съехавшей набок фетровой шляпой возникло бледное старческое лицо, у которого не было ни шеи, ни плеч, ни чего бы то ни было еще. Только лицо, черты которого были трудноразличимы из-за длинных седых волос. Когда же лицо приблизилось и Покровский увидел, что глазницы старика затянуты белой сморщенной пленкой, желание что-то разглядывать и различать у него пропало окончательно.
В дом вбежали сыновья барона, но застыли в дверях, пораженные висящим в воздухе бледным лицом. Кажется, они даже и не посмотрели на труп мента-дегустатора и на пистолет в руке Покровского.
Затем губы старика стали шевелиться. То есть это Покровскому показалось, что они шевелятся, хотя он уже не был ни в чем уверен до конца; висящее в воздухе бледное лицо походило на галлюцинацию, а шевелящиеся губы – на еще одну галлюцинацию, и не все ли равно, сколько этих галлюцинаций – одна, две или сорок две, главное, что Покровский не собирался ни на секунду больше задерживаться в этом доме.
Он встал, показал пистолет барону, показал пистолет его сыновьям и стал отступать к двери, двигаясь почти наугад, потому что надо было следить сразу за всеми тремя цыганами, а тут еще это лицо… Покровский старался не смотреть в его сторону, но затем что-то случилось, какое-то движение в воздухе; Покровский бросил быстрый взгляд поверх фетровой шляпы и увидел, как посередине белой сморщенной пленки на глазах появилась красная полоса, как будто надрез. Он знал, что не хочет, не желает знать, что будет, когда пленка разойдется и зрачки – или что там еще обитало в глазницах бледного старческого лица – оживут и уставятся на Покровского.
Артем бросился было к выходу, но налетел на сыновей барона, то ли оцепеневших, то ли решивших встать грудью на пути Покровского. С парнями надо было что-то делать, и тут в спину Покровскому ударило горячим воздухом, он обернулся и увидел, как красные полосы на месте глаз старика становятся шире и от них идет жар, превращающий воздух в марево. Шляпа на голове барона начала дымиться, и все это было настолько жутко и настолько нечеловечно, что Покровский инстинктивно вскинул пистолет и навел его поверх фетровой шляпы…
Он, наверное, все-таки выстрелил, и даже не один раз. Во всяком случае, обойма потом оказалась полупустой. Но сам Покровский не помнил ни единого из этих выстрелов, он помнил лишь, как столб горячего воздуха ударил его в грудь, впечатал в ветхую стену дома, вместе с прогнившими досками вынес наружу и отбросил метров на двадцать.
Точнее, он этого не помнил, он просто понял, что так было, когда очнулся неподалеку от дома; не человек, а подпаленный кусок мяса, утыканный щепками, задыхающийся от боли и даже не пытающийся понять, что же именно с ним произошло. От верхней одежды остались лишь лохмотья, брови, равно как волосы на груди и руках, сгорели, кожа стала красной, как будто Артем пролежал весь день на июльском солнцепеке. Кажется, он сломал ребро. Или два.
Но это были еще цветочки.
Ягодки не заставили себя долго ждать.
3
Он очень долго пытался подняться с земли, и когда понял, что так и не сумеет этого сделать, то просто встал на четвереньки и посмотрел по сторонам, с трудом ворочая шеей. Увиденное ему не понравилось. Он даже подумал, что при падении ударился головой и теперь ему все время будет мерещиться какая-нибудь фигня вроде белесого тумана, в котором сидит Артем Покровский. Этот туман стелется вокруг злосчастной цыганской развалюхи, добравшись даже до ее дырявой крыши и устроившись там плотными клубами, которые издали походили на снег, а сам дом абсурдным образом приобрел зимне-новогодний колорит.
Покровский ощупал голову, готовясь нащупать дыру, из которой безвозвратно вытекают его мозги, но голова была целой, просто липкой в некоторых местах. Все равно, имея такую голову, невозможно было понять – почему все вышло именно так, а не иначе? Сейчас Артем нуждался не в загадках для ума, а в помощи; и он наконец увидел эту помощь.
Парни из группы захвата были совсем неподалеку, они бродили по лугу, как будто что-то потеряли. Покровский попытался крикнуть, но изо рта вырвалось шипение, как при воспроизведении запиленной виниловой пластинки. Он прокашлялся и снова закричал, замахал рукой. Никто не обращал на него внимания.
Покровский зло выматерился и на четвереньках пополз в сторону группы захвата. Его шатало из стороны в сторону, кусты закрывали обзор, и, наверное, поэтому Покровский никак не мог удержать верный курс, его все время сносило в сторону, и люди в камуфляже оставались недосягаемыми. Вдобавок ко всем своим несчастьям он расцарапал колени и ладони и был готов уже свалиться без сил, как вдруг увидел, что один из спецназовцев идет в его сторону. Покровский завопил нечто нечленораздельное и заковылял навстречу, но странное дело – как бы скоро он ни переставлял руки и ноги, расстояние между ним и спецназовцем не сокращалось. Более того, человек в камуфляже не слышал ни воплей Покровского, не замечал его жестов; он просто некоторое время смотрел куда-то поверх Покровского, потом развернулся и пошел к своим. Покровский не верил своим глазам, он упал на грудь и стал колотить кулаками землю, вымещая свою ярость, мстя за свою боль…
Белесый туман, как тактичный бессловесный наблюдатель, висел над ним.
А потом Покровский услышал:
– Ладно, вставай. Пошли. Хозяин ждет.
Покровский вздрогнул и поднял глаза. Слегка задрапированный туманом, рядом стоял убитый им мент-дегустатор. Он был бледнее, чем обычно. В том смысле, что бледнее, чем когда был жив.
Наверное, это было естественно.
– Ты кто? – спросил Покровский.
– Эдуард, – сказал бледный и мертвый дегустатор. – Сахнович. Нас знакомили утром, не помнишь?
– Не помню, – сказал Покровский, думая, есть ли смысл просить покойного помочь подняться. И помнит ли покойный, что именно он, Артем Покровский, вышиб ему мозги. – Ты говоришь, хозяин ждет. Это кто – полковник ваш?
– Нет, – сказал Сахнович. – У нас теперь другой хозяин.
– У нас? В смысле, у тебя и у меня? – Покровский посмотрел на бледного Сахновича, который больше походил на тень, чем на человека, и вдруг сам испугался посетившего его озарения. – Ты и я… Мы что, оба трупы?
– Нет, только я. По твоей милости, – желчно заметил Сахнович. – С героином это переносится легче, но все равно… Пуля в голову есть пуля в голову. Мне, конечно, рассказывали про тебя всякое, но я не думал, что…
– То есть ты – мертв, а я – жив, – перебил его Покровский. – И мы сейчас разговариваем друг с другом.
– Ага.
– И у нас еще есть какой-то хозяин.
– Точно. – Сахнович с некоторым снисхождением посмотрел на Покровского и добавил: – Ты скоро все поймешь. Я уже понял.
– И что ты понял?
– Хм. Скажем, так: жизнь – это не только то, что ты знал до сегодняшнего дня. Есть и еще кое-что… – Сахнович изобразил неопределенный жест руками. – Всякое-разное.
Покойный оказался прав: вскоре Покровский понял если не все, то многое. В том числе, что в жизни есть место Разному – так Покровский уклончиво называл вещи, существование которых раньше было для него немыслимо. Можно было бы назвать эти вещи магией, волшебством, чудесами, непознаваемым, скрытым, мистическим… Однако Покровский предпочитал употреблять более приземленное слово «Разное».
Или – «Всякое-Разное».
Может быть, он надеялся таким образом преуменьшить значимость Разного, ограничить его силу, поставить ему рамки – пусть даже эти преуменьшения и ограничения происходили только в голове Покровского.
Так или иначе, в тот сентябрьский вечер Покровский вступил в новый этап своей жизни; словно вышел из тумана к огромному океану Скрытого (или океану Всякого-Разного, кому как нравится) и попробовал ногой воду.
Затем он зашел по щиколотку, потом по колено… К тому моменту, когда на пражской улице он случайно налетел на Настю, Всякое-Разное доходило Артему Покровскому до подбородка, а холодные иголки не оставили на его затылке ни единого живого места.
Пора было звать спасателей.
4
Покровский идет вслед за Сахновичем, и в его больной памяти всплывает картинка то ли из фильма, то ли из книги – мертвый проводник ведет героя по кругам ада. Белесый туман добавляет жути в происходящее, и Покровский не исключает возможности, что призрак мента-дегустатора и вправду заведет его в какие-нибудь адские котельные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Через какое-то время список знакомых Покровского заканчивается, но люди с красными служебными удостоверениями совсем не готовы расстаться с Артемом. Они предлагают ему новые поездки, уже к незнакомым людям, но по прежнему сценарию. Покровский переезжает из региона в регион, представляясь то как продавец, то как покупатель. Наркотики, оружие, фальшивые деньги. Каждый его приезд вызывает деловую активность, и, когда концентрация деловых людей вокруг Артема Покровского становится достаточно плотной, в дело снова вступают люди в бронежилетах. Покровский уже не вздрагивает. Он едва заметно улыбается. Он улыбается и вспоминает одного серьезного человека, который проводил с Покровским нечто вроде собеседования при приеме на работу. «У вас потрясающая моральная гибкость», – сказал тот человек напоследок, и Покровский склонен воспринимать это как комплимент, как признание его, Покровского, ценности.
Он знает себе цену. Но он еще не знает про Разное. Он узнает об этом теплым сентябрьским вечером, неподалеку от Волгограда, в ветхом деревянном доме, сквозь крышу которого были видны звезды.
2
В доме их было трое: Покровский, местный цыганский барон и приданный Покровскому в помощь тощий бледный мент в штатском. Цыганский барон торговал героином, а мент должен был сыграть роль эксперта по качеству. Когда Покровскому показали этого типа, то почему-то у Артема возникло подозрение, что особой игры тут не потребуется. Парень, похоже, настолько часто работал дегустатором, что серьезно подсел на продукт. И вот сейчас мент напряженно смотрел на цыгана и ждал, когда же ему наконец подкинут «чек» для проверки; барон, в свою очередь, потел в широкополой фетровой шляпе и изумрудного цвета пиджаке, не сводя глаз с кейса в руке у Покровского.
Покровский улыбался. Он как будто в сорок пятый раз смотрел свой любимый фильм, реплики которого давно уже выучены наизусть, однако иррациональное удовольствие от просмотра по-прежнему грело ему сердце.
Цыган подмигнул менту и бросил бумажный комочек с героиновой начинкой. Покровский положил себе кейс на колени. Мент макнул тонкий мизинец в порошок и затем медленно облизал палец. Покровский улыбался.
Эта улыбка застыла у него на лице как будто замороженная, ибо в ту секунду, когда бледный мент, прислушавшись к своим внутренним ощущениям, удовлетворенно качнул головой, в затылок Покровскому вонзились сотни холодных иголок.
В переводе на русский язык это означало, что нужно немедленно убираться из этой развалюхи с видом на вечернее небо. Но справа от Покровского сидел тощий мент-дегустатор и смотрел на Артема долгим добрым взглядом; напротив Покровского сидел барон в фетровой шляпе и ждал, когда Покровский щелкнет замками своего кейса; под окнами курили двое сыновей барона, а в полукилометре от дома в засаде залегли два десятка серьезно настроенных мужчин в бронежилетах. Помахать им всем ручкой и уйти, сославшись на плохое самочувствие? Хм, вряд ли это будет воспринято с пониманием.
Покровский улыбнулся своему напарнику-дегустатору, улыбнулся барону и открыл кейс.
– Ты показал мне свое, теперь я покажу тебе мое, – глупо пошутил он, и закрытая от взгляда барона крышкой кейса рука Покровского взяла пистолет, лежавший поверх денег.
– Показывай, – сказал барон, вытерев вспотевший лоб изумрудным рукавом. – Мой-то героин вкусный, а как там твои деньги?
– Объедение, – сказал Покровский, глядя барону прямо в глаза. Иглы с новой силой вступили в затылок, и Артем едва не вскрикнул от боли. Его правая рука в этот момент действовала как бы автономно, исполняя решение, посланное мозгом пару секунд назад.
Барон вздрогнул и отпрянул назад, раскрывая рот для истошного испуганного вопля, но пистолет не повернулся в его сторону, пистолет почти коснулся лица мента-дегустатора, а потом выстрел разорвал это лицо в клочья.
Под окном заорали, и двое сыновей барона кинулись в дом; лежащая в засаде группа захвата тоже услышала у себя в наушниках выстрел, а стало быть, через минуту должна была начаться такая заварушка, во время которой Покровский сможет раствориться в вечернем воздухе подобно цирковому иллюзионисту, не забыв прихватить кейс с деньгами…
То есть у него был такой план. До того, как Покровский вдруг не осознал, что все это время в доме их был не трое. Их было по крайней мере четверо, и этот четвертый…
Он появился из темноты, и сначала это выглядело так, словно у барона выросла вторая голова: над съехавшей набок фетровой шляпой возникло бледное старческое лицо, у которого не было ни шеи, ни плеч, ни чего бы то ни было еще. Только лицо, черты которого были трудноразличимы из-за длинных седых волос. Когда же лицо приблизилось и Покровский увидел, что глазницы старика затянуты белой сморщенной пленкой, желание что-то разглядывать и различать у него пропало окончательно.
В дом вбежали сыновья барона, но застыли в дверях, пораженные висящим в воздухе бледным лицом. Кажется, они даже и не посмотрели на труп мента-дегустатора и на пистолет в руке Покровского.
Затем губы старика стали шевелиться. То есть это Покровскому показалось, что они шевелятся, хотя он уже не был ни в чем уверен до конца; висящее в воздухе бледное лицо походило на галлюцинацию, а шевелящиеся губы – на еще одну галлюцинацию, и не все ли равно, сколько этих галлюцинаций – одна, две или сорок две, главное, что Покровский не собирался ни на секунду больше задерживаться в этом доме.
Он встал, показал пистолет барону, показал пистолет его сыновьям и стал отступать к двери, двигаясь почти наугад, потому что надо было следить сразу за всеми тремя цыганами, а тут еще это лицо… Покровский старался не смотреть в его сторону, но затем что-то случилось, какое-то движение в воздухе; Покровский бросил быстрый взгляд поверх фетровой шляпы и увидел, как посередине белой сморщенной пленки на глазах появилась красная полоса, как будто надрез. Он знал, что не хочет, не желает знать, что будет, когда пленка разойдется и зрачки – или что там еще обитало в глазницах бледного старческого лица – оживут и уставятся на Покровского.
Артем бросился было к выходу, но налетел на сыновей барона, то ли оцепеневших, то ли решивших встать грудью на пути Покровского. С парнями надо было что-то делать, и тут в спину Покровскому ударило горячим воздухом, он обернулся и увидел, как красные полосы на месте глаз старика становятся шире и от них идет жар, превращающий воздух в марево. Шляпа на голове барона начала дымиться, и все это было настолько жутко и настолько нечеловечно, что Покровский инстинктивно вскинул пистолет и навел его поверх фетровой шляпы…
Он, наверное, все-таки выстрелил, и даже не один раз. Во всяком случае, обойма потом оказалась полупустой. Но сам Покровский не помнил ни единого из этих выстрелов, он помнил лишь, как столб горячего воздуха ударил его в грудь, впечатал в ветхую стену дома, вместе с прогнившими досками вынес наружу и отбросил метров на двадцать.
Точнее, он этого не помнил, он просто понял, что так было, когда очнулся неподалеку от дома; не человек, а подпаленный кусок мяса, утыканный щепками, задыхающийся от боли и даже не пытающийся понять, что же именно с ним произошло. От верхней одежды остались лишь лохмотья, брови, равно как волосы на груди и руках, сгорели, кожа стала красной, как будто Артем пролежал весь день на июльском солнцепеке. Кажется, он сломал ребро. Или два.
Но это были еще цветочки.
Ягодки не заставили себя долго ждать.
3
Он очень долго пытался подняться с земли, и когда понял, что так и не сумеет этого сделать, то просто встал на четвереньки и посмотрел по сторонам, с трудом ворочая шеей. Увиденное ему не понравилось. Он даже подумал, что при падении ударился головой и теперь ему все время будет мерещиться какая-нибудь фигня вроде белесого тумана, в котором сидит Артем Покровский. Этот туман стелется вокруг злосчастной цыганской развалюхи, добравшись даже до ее дырявой крыши и устроившись там плотными клубами, которые издали походили на снег, а сам дом абсурдным образом приобрел зимне-новогодний колорит.
Покровский ощупал голову, готовясь нащупать дыру, из которой безвозвратно вытекают его мозги, но голова была целой, просто липкой в некоторых местах. Все равно, имея такую голову, невозможно было понять – почему все вышло именно так, а не иначе? Сейчас Артем нуждался не в загадках для ума, а в помощи; и он наконец увидел эту помощь.
Парни из группы захвата были совсем неподалеку, они бродили по лугу, как будто что-то потеряли. Покровский попытался крикнуть, но изо рта вырвалось шипение, как при воспроизведении запиленной виниловой пластинки. Он прокашлялся и снова закричал, замахал рукой. Никто не обращал на него внимания.
Покровский зло выматерился и на четвереньках пополз в сторону группы захвата. Его шатало из стороны в сторону, кусты закрывали обзор, и, наверное, поэтому Покровский никак не мог удержать верный курс, его все время сносило в сторону, и люди в камуфляже оставались недосягаемыми. Вдобавок ко всем своим несчастьям он расцарапал колени и ладони и был готов уже свалиться без сил, как вдруг увидел, что один из спецназовцев идет в его сторону. Покровский завопил нечто нечленораздельное и заковылял навстречу, но странное дело – как бы скоро он ни переставлял руки и ноги, расстояние между ним и спецназовцем не сокращалось. Более того, человек в камуфляже не слышал ни воплей Покровского, не замечал его жестов; он просто некоторое время смотрел куда-то поверх Покровского, потом развернулся и пошел к своим. Покровский не верил своим глазам, он упал на грудь и стал колотить кулаками землю, вымещая свою ярость, мстя за свою боль…
Белесый туман, как тактичный бессловесный наблюдатель, висел над ним.
А потом Покровский услышал:
– Ладно, вставай. Пошли. Хозяин ждет.
Покровский вздрогнул и поднял глаза. Слегка задрапированный туманом, рядом стоял убитый им мент-дегустатор. Он был бледнее, чем обычно. В том смысле, что бледнее, чем когда был жив.
Наверное, это было естественно.
– Ты кто? – спросил Покровский.
– Эдуард, – сказал бледный и мертвый дегустатор. – Сахнович. Нас знакомили утром, не помнишь?
– Не помню, – сказал Покровский, думая, есть ли смысл просить покойного помочь подняться. И помнит ли покойный, что именно он, Артем Покровский, вышиб ему мозги. – Ты говоришь, хозяин ждет. Это кто – полковник ваш?
– Нет, – сказал Сахнович. – У нас теперь другой хозяин.
– У нас? В смысле, у тебя и у меня? – Покровский посмотрел на бледного Сахновича, который больше походил на тень, чем на человека, и вдруг сам испугался посетившего его озарения. – Ты и я… Мы что, оба трупы?
– Нет, только я. По твоей милости, – желчно заметил Сахнович. – С героином это переносится легче, но все равно… Пуля в голову есть пуля в голову. Мне, конечно, рассказывали про тебя всякое, но я не думал, что…
– То есть ты – мертв, а я – жив, – перебил его Покровский. – И мы сейчас разговариваем друг с другом.
– Ага.
– И у нас еще есть какой-то хозяин.
– Точно. – Сахнович с некоторым снисхождением посмотрел на Покровского и добавил: – Ты скоро все поймешь. Я уже понял.
– И что ты понял?
– Хм. Скажем, так: жизнь – это не только то, что ты знал до сегодняшнего дня. Есть и еще кое-что… – Сахнович изобразил неопределенный жест руками. – Всякое-разное.
Покойный оказался прав: вскоре Покровский понял если не все, то многое. В том числе, что в жизни есть место Разному – так Покровский уклончиво называл вещи, существование которых раньше было для него немыслимо. Можно было бы назвать эти вещи магией, волшебством, чудесами, непознаваемым, скрытым, мистическим… Однако Покровский предпочитал употреблять более приземленное слово «Разное».
Или – «Всякое-Разное».
Может быть, он надеялся таким образом преуменьшить значимость Разного, ограничить его силу, поставить ему рамки – пусть даже эти преуменьшения и ограничения происходили только в голове Покровского.
Так или иначе, в тот сентябрьский вечер Покровский вступил в новый этап своей жизни; словно вышел из тумана к огромному океану Скрытого (или океану Всякого-Разного, кому как нравится) и попробовал ногой воду.
Затем он зашел по щиколотку, потом по колено… К тому моменту, когда на пражской улице он случайно налетел на Настю, Всякое-Разное доходило Артему Покровскому до подбородка, а холодные иголки не оставили на его затылке ни единого живого места.
Пора было звать спасателей.
4
Покровский идет вслед за Сахновичем, и в его больной памяти всплывает картинка то ли из фильма, то ли из книги – мертвый проводник ведет героя по кругам ада. Белесый туман добавляет жути в происходящее, и Покровский не исключает возможности, что призрак мента-дегустатора и вправду заведет его в какие-нибудь адские котельные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58