– Нет, не подойдет, – наконец громко сказал Казимир Платоныч, – Ищи дальше… – Он добавил еще что-то тихое.
Карлик, указывая на найденного им мертвеца, снова взвыл резко, гортанно. И тут я вспомнил этот крик. Я слышал уже однажды, слышал его той ночью под окном, когда впервые увидел карлика.
– Ищи! – вдруг крикнул Казимир Платоныч и уставился на маленького человека.
Мне показалось, что он сейчас ударит его своей бамбуковой палкой. Карлик тут же смолк, ссутулился и пошел блуждать среди покойников дальше: переворачивая, приподнимая, заглядывая в лица.
Я обернулся, но негритенка не было. Аккуратно, чтобы не обнаружить своего присутствия, я спустился на твердую землю, в последний раз взглянул на окно, на ящик, на котором стоял.
– Господи! Это же гроб… – пробормотал я, глядя на гроб, поначалу принятый мною за ящик.
Я глядел на него, размышляя, есть там кто-нибудь или внутри пусто. У меня появилось странное желание заглянуть туда. Я подергал крышку, но она оказалась приколоченной, тогда я плюнул и полез в щель между гаражами.
Обратно я вылезал с огромным трудом, как будто за время подглядывания в покойницкую изрядно растолстел. Еле-еле выбравшись из щели на волю, я облегченно вздохнул и осмотрелся кругом. Джоржа нигде не было. Мне показалось, что это не тот двор, из которого я проникал в смотровую комнату. Хотя и стены такие же облупившиеся, и дерево единственное прямо из асфальта растет. Уже смеркалось. До моих ушей донесся мужской возглас и женский визг. В окне второго этажа мужик в майке трепал за волосы блондинку.
"Наверное, я не в ту щель выбрался, – подумал я. – Чего же теперь делать?"
Вообразив, что предстоит лезть обратно, я содрогнулся. Мне совсем не хотелось опять попадать в этот закуток с гробом, тем более, что имелась опасность застрять в щели. А уж тогда…
"Должен же быть другой выход из этого двора".
Я направился в подворотню, надеясь, что там обнаружится выход на какую-нибудь улицу. Через подворотню я проник в другой двор, потом в другой – дальше хода не было. Я повернул обратно. Спросить было не у кого. Вероятно, в сумерки люди не покидали своих жилищ.
Правда, мне на пути попалась глухая старуха, но она не ответила, так как не услышала моего вопроса.
Проблуждав около часа, подальше обходя группы пьяниц, торопясь мимо компаний подозрительных подростков, я, наконец, выбрался в переулок, где повстречал с виду нестрашного человека, объяснившего дальнейший мой путь.
Подглядывание в окно запутывало все дело еще больше. Кого искал Казимир Платоныч? Родственника? Человека с моноклем?..
Теперь мне было совсем ничего не понятно. Проще было, конечно, не ходить домой. Черт с ним со всем. Пожить недельку на вокзале, а там видно будет. Это было, возможно, самое правильное решение. Но у меня появился нездоровый азарт. Мне захотелось самому докопаться до корней истории с мертвяками.
Когда я подошел к дому, зажглись фонари. Стало прохладно – августовские ночи холодные.
Во дворе ко мне подошел Джорж.
– Куда же вы делись? Я волновался.
– Да я, наверное, не в ту щель вылез, – сказал я, пожав плечами.
– Уезжать вам нужно, – угрюмо сказал негритенок. – Вы что не заметили, что ваша комната на гроб похожа?
– Кажется, есть что-то, – признался я, содрогнувшись. – Но при чем здесь…
– У нас в доме всех поселившихся в ней так и называют "гробосъемщики", а тетя Катя, – он кивнул в сторону трудящейся дворничихи, – говорит, что комната эта заговоренная.
– Что же в ней ужасного такого? – спросил я, через силу улыбнувшись. Весело мне не было.
– А вы что, не знали, что в ней все умирают? – вдруг сказал он, выпучив на меня глаза.
– Как это умирают? – я вытер мгновенно проступивший на лбу пот.
– Очень просто. Все.
– Ты говори толком. Когда, отчего умирали?
– Да я и говорю: все умирают… И вы умрете. У кого хотите во дворе спросите. Всякий скажет. Как кто в гроб поселится, недельку поживет – и нет его, тащат его в дом с голубой каемочкой… А вы слышали, Ленинца-Ваньку-то в коммунистическую партию приняли. Раньше никак не хотели, говорили, что дураков им не надо. А теперь вот приняли и партбилет выдали. Он загордился – жуть. Вона, как марширует… Дун-дук!
– Да погоди ты про билет, – перебил я Джоржа. – Почему умирают-то? Что, их убивает кто-нибудь? Мне было нехорошо.
– Может и убивает. Я-то почем знаю? Но как кто поселится, так через неделю в дом с голубой каемочкой переезжает. Тетя Катя говорит, что заговор на ней…
– А что это за дом с каемочкой какой-то?
– Вы что, не знаете? – вскинул брови негритенок. – Это морг, он на нашей улице находится, на другой стороне через дорогу. Морг – это дом с голубой каемочкой. Мертвяков всех в этот дом свозят… Вы же сегодня смотрели в окошко… Ну я пошел, а то мамка заругает.
– Погоди. А что же мне теперь делать? – развел я руками.
– Не знаю. Я вас предупредил. Вы сколько дней гроб-то снимаете?
– Да третий… вроде. А что?
– Ну раз три дня, то ничего. Мрут через неделю.
– Подожди, а может их этот… Казимир Эсстерлис… того, убивает?
– Насчет того, что убивает, не знаю. А вот оживляет, точно.
– Как оживляет?!! – воскликнул я, наклоняясь к негритенку.
– Джорж!! А ну, иди сюда сию секунду!
Из окна махала Мария Петровна.
– Иду, мама!!
Джорж повернулся:
– Ну я пойду, а то влетит.
– Так как он покойников-то оживляет? – схватил я его за руку.
– Пойду я.
– Так как оживляет-то?
– Влетит мне. Пойду я.
Джорж вырвал руку и побежал к своей парадной. "Оживляет покойников, оживляет покойников… – крутилось у меня в мозгу, когда я поднимался по лестнице. – Да ну, ерунда какая-то, мистика. Как можно покойников оживлять? Чушь!.. Но все равно, теперь нужно быть осмотрительнее. Мало ли что".
Я открыл дверь и, не зажигая света, прошел к своей комнате, по пути никого не встретив. Постоял недолго, прислушиваясь к тишине квартиры: в кухне из крана капала вода, где-то прокуковала механическая кукушка… как можно тише я открыл ключом замок, вошел в комнату и, затворив дверь, зажег свет.
"Теперь нужно быть начеку, – размышлял я, обводя комнату взглядом. – Оживляет он покойников или людей в покойников обращает, это уже не имеет значения. Главное – докопаться до истины". Мне показалось, что в прихожей хлопнула дверь, я опустился на колени и прильнул к скважине ухом. Но нет, там было тихо.
Я встал, выключил свет и на цыпочках подошел к окну. Проведя несколько минут в созерцании безлюдной улицы, я включил настольную лампу и сел на диван. Некоторое время я просидел без движения, прислушиваясь, и вдруг ощутил легкое беспокойство. Так у меня бывало всегда перед тем, как я брался писать. Мне вдруг непреодолимо захотелось продолжить свой роман. Написать хотя бы немного, хоть главку, хоть полглавки…
Я прикрыл настольную лампу папкой для бумаг, так, чтобы свет не падал на дверь, и сел писать роман.
Глава 11
Владимир Иванович жил замкнуто. Единственный его друг Собиратель после заутреннего посещения со старинной золотой монетой не показывался, а сам Владимир Иванович в гости к нему не ходил. Опасаясь грабителей, Собиратель даже его не пускал на порог, а только подозрительно следил за ним в глазок и беседу вел через дверь. Поэтому дружили они только в квартире Владимира Ивановича.
Владимир Иванович вел жизнь однообразную и по государственной работе тосковал – особенно сегодня, в пасмурное утро – к тому же спал он неважно.
Владимир Иванович бродил по комнате и дела себе не находил. В дверь постучали. Вошел Валентин.
– Вот, я вам журнальчик принес, как просили, – сказал он и, положив журнал на стол, вышел вон из комнаты.
Полистав журнал, Владимир Иванович нашел, что искал – "Песнь о неразделенной любви", поэма.
Валентин писал стихи только на тему неразделенной любви, иногда их печатали в журналах, и Валентин этим гордился. Романтически настроенные девочки-пэтэушницы присылали ему письма-исповеди, советовались, как жить, "если ты любишь, а тебя нет".
"Дорогая Леночка, – писал в ответах пэтэушницам Валентин. – Представь, что я не известный поэт, а твоя закадычная подружка по имени Валя и хочу посплетничать с тобой… Уж поверь мне, я знаю, что такое неразделенная любовь. Ах, мужчины, мужчины! Если бы они могли понять разбитое любовью сердце…" и так далее.
И было у Вали по всей стране множество подружек. В письмах они жаловались ему на свою бабью долю, а он им – на свою.
Владимиру Ивановичу в школе хоть и привили полное отвращение к поэзии, но Валентина он через силу читал – сосед все ж таки.
Владимир Иванович положил журнал на стол, в задумчивости походил по комнате из конца в конец, потом сунул руку в карман брюк, достал завязанный узлом носовой платок, остановился посреди комнаты и удивленно на него уставился.
Швейное предприятие, на котором трудился Владимир Иванович до пенсии мастером, выпускало продукцию хлопчатобумажную. Швеи-мотористки, электрики и прочий фабричный люд активно распространяли слухи о том, что, дескать, имеется на фабрике закрытый подземный цех, в котором шьется импорт для Смольного. Но мастер Владимир Иванович не верил слухам, подземного цеха не искал и об импорте, в котором разгуливали вдохновители масс, не помышлял, а брал то, что лежало под рукой – носовые платки.
Вынося с фабрики каждую смену по два платка, за двадцать с лишним лет безупречной работы он накопил их много, не задумываясь о том, когда же будет сморкаться в такую массу платков. Когда от него уходила жена, решившая связать свою жизнь с капитаном загранплаванья, она набрала себе в коробку из-под телевизора платков, но их все равно осталось много. Не выбрасывать же! По выходу на пенсию, когда память сильно прохудилась, обнаружилось и их применение. Он стал завязывать их, для памяти. К примеру, хочет что-нибудь запомнить: завяжет платок узлом, сунет в карман. Способ этот очень древний и верный почему-то на Владимира Ивановича не действовал. Завяжет он платок, сунет в карман, а потом никак не может припомнить, по какому поводу у него платок в узел завязан. И всегда кажется ему, что очень важное здесь дело запечатлено, но вот что за дело?.. Из опасения навсегда утратить то важное, хранимое платком событие, он платки не развязывал, а складывал в шкаф. И выходило, что целый шкаф был до отказа набит памятью. В старом, скрипучем шкафу хранились воспоминания о просмотренных фильмах, часы работы ЖЭКа, политические анекдоты, сплетни, давно просроченные и прошедшие встречи… И, казалось, стоит ключиком, который был в мозгу хозяина, отворить шкаф, и все воспоминания хлынут из него… Но ключик от старости источился… и открывал Владимир Иванович шкаф с памятью обыкновенным ключом, и сыпались на него с полок обыкновенные завязанные узлами платки.
Повертев платок в руках, но так и не вспомнив случай, по которому его завязал, Владимир Иванович открыл дверцу шкафа, и вновь на него хлынул бесшумный поток исковерканных узлами платков. И снова приходилось собирать, втискивать, утрамбовывать…
Днем, сходив в продуктовый магазин, Владимир Иванович вернулся расстроенный и, выпив тройную порцию валериановых капель, лег на софу.
Только что встреченная им на улице дворничиха тетя Катя сообщила о скоропостижной кончине его друга Собирателя. Рассказала тетя Катя, что комнату его с редкостями древними опечатали, и завтра должен из музея грузовик прибыть, что Мария рада-радешенька и комнату эту займет по закону – под расширение. И если Владимир Иванович не хочет, чтобы его друга закадычного без него зарыли, то пускай в морг бежит скорее и покойника себе отложит.
Смерть товарища потрясла душу Владимира Ивановича, и он без единого движения лежал на софе, глядя в потолок, долго. И когда в дверь позвонили, не сразу пошел открывать. Медленно добредя до двери, он открыл замок. Дверь распахнулась. На пороге стоял Собиратель.
– Господи! – воскликнул Владимир Иванович, отступая. – А мне сказали, ты умер.
Глава 12
Весь следующий день после устранения Собирателя Труп находился в нервозном и встревоженном расположении духа. Спал он некрепко, снился ему коллекционер почему-то живой и здоровый, подмигивал ему глазом и смотрел сверху, и хихикал кто-то, будто над Трупом. Пробуждался он в ночи глубокой и стонал заунывно.
– У-у-у-у-у…
Снова закрывал глаза, и снова хихикал кто-то ненавистный до утра.
Встал Труп огорченный и обеспокоенный, люто ненавидя хохотуна. Коллекцию золотых монет он, конечно, припрятал, зарыв в песок подвала, до срока. Не видеть им света белого Труп присудил год: должен был товар отлежаться, вызреть.
После грабительской ночи он весь день бродил по городу, подозрительно вглядываясь в лица прохожих. Обе ноги несли его отчего-то на северо-запад, ближе к тому месту, где он совершил преступление.
В пасмурный рабочий полдень, уже порядком устав от бесполезной ходьбы к неведомой цели, Труп окончательно решил вернуться домой, как вдруг увидел, что из дверей сосисочной вышел карлик в грязном белом халате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41