Но она не могла осуществить свой план немедленно. Надо оставаться в постели, как приказано, молча пережить горе и страдание по утрате того, что было частью ее самой, всячески демонстрировать мужу смирение и покорность — до тех пор, пока он не сочтет возможным снять с нее домашний арест.
Адам покинул дом Дмитриева, едва сдерживая себя от ярости на бессмысленную жестокость генерала, которая причинила Софье такую боль. Подойдя к конюшне, он увидел Бориса Михайлова и властным тоном окликнул его.
— Подойди-ка сюда, приятель!
— Слушаю, барин, — почесав затылок, откликнулся мужик и поспешил к нему, кланяясь на ходу. Их поведение ничем не могло привлечь внимания прочего дворового люда, которые, бросив мимолетный взгляд на адъютанта своего хозяина, вернулись к своим занятиям.
— Ты что-нибудь знаешь об этом торговце лошадьми? — негромко спросил Адам.
— Он из Грузии, — так же тихо ответил Борис. — Сказал, что сегодня днем с табуном лошадей отправляется по Смоленскому тракту. Выглядел очень довольным. — Взгляд его стал жестким. — И есть отчего. Купить такого коня за тридцать рублей серебром!
— За тридцать рублей! — задохнулся Адам. Взяв себя в руки, он уточнил: — По Смоленскому тракту?
Борис кивнул и взглянул на солнце.
— Отправился примерно четыре часа назад, барин.
С табуном, в котором половина плохо объезженных коней, он далеко не уехал. На резвой лошади его догнать несложно.
— Что мне надо сделать, чтобы справиться с Ханом в поводу? — без обиняков задал вопрос граф.
Ответ был не менее деловит:
— Держите его слева от себя. Он пугается резких движений. — Борис начал загибать пальцы. — Он не любит чужой руки на узде, так что попробует устроить вам испытание. Повод должен быть коротким. Если испугается и взбрыкнет, не пытайтесь тянуть его. Просто держите и уговаривайте. Если он решит вырваться, вы все равно его не удержите. — Борис задумчиво нахмурил лоб. — Да, Софья Алексеевна всегда разговаривает с ним. Уговоры его успокаивают. — Пожав плечами, он улыбнулся. — Впрочем, не знаю, подействует ли на него чужой голос.
— Подражать чужому голосу мне еще не приходилось, — сухо откликнулся Адам. — Надеюсь, до этого дело не дойдет.
— А княгиня?.. — запнулся Борис.
— Она ничего не знает. Пока. Она поссорилась с мужем. Я больше ничем не могу ей помочь, Борис. — Тень печали промелькнула на худощавом аристократическом лице. — Жена мужа — его собственность.
Впрочем, это правило не распространялось на его собственную жену — вероломную Еву и ее неизвестного любовника. Какого черта должен он оставаться верным… Нет! Он не может поступить так, как однажды поступили с ним. Однако, запретив себе когда-то даже думать об этом, Адам постепенно становился все менее решительным. На это оказывали влияние и его возмущение бессмысленной дмитриевской мстительностью, и собственное непреодолимое желание хоть чем-нибудь помочь Софье, и взаимное признание в любви, которое прозвучало за час до рассвета.
— Я приведу Хана в мою конюшню, — вернулся он к разговору. — Если появится возможность, скажи Софье Алексеевне, что я сделаю это обязательно. Я выкуплю Хана; у меня ему ничто не будет угрожать.
Борис Михайлов ни на мгновение не усомнился в намерении графа. По всему поведению этого человека можно было с уверенностью сказать, что он не бросает слов на ветер.
— Я передам, барин. Несмотря на ее мужество, такая жестокость — сильный удар для нее.
Адам вспомнив, какой мегерой она предстала перед Дмитриевым, невольно улыбнулся.
— Генералу ее не сломить, Борис.
— Будем надеяться, что вы правы, — хмуро откликнулся мужик. — Сломить можно кого угодно. Это вопрос времени. А времени у его сиятельства, я думаю, сколько угодно.
Адам не найдя возражений, молча взобрался в седло. Он направился в сторону Смоленского тракта, в погоню за торговцем лошадьми.
Борис Михайлов с угрюмым видом остался стоять у ворот конюшни. Он не стал делиться с полковником подозрениями о том, что у генерала есть некие особые, личные причины, тянущиеся корнями в далекое прошлое, мучить Софью Алексеевну. Что изменится для Софьи Алексеевны или для графа, расскажи он им о своих бездоказательных подозрениях?
На прием к княгине Нарышкиной князь Дмитриев прибыл в одиночестве, объяснив отсутствие дражайшей супруги жестокой мигренью. Он пробыл там около часу, был галантен, смущенно благодарил за прозвучавшие вновь поздравления с браком, благосклонно улыбался в ответ на заверения знакомых дам обязательно навестить его жену на следующей неделе, уверял их, что Софья Алексеевна будет очень рада и что он сам очень благодарен им за проявленное участие к его юной и неопытной жене, которая нуждается в заботливых советах. Потом, как самый заботливый муж, сославшись на нежелание оставлять больную одну, откланялся.
Приехав домой, Дмитриев прошел на свою половину и переоделся. Облачившись в ночной халат, он без церемоний вошел в спальню Софьи. В комнате царил полумрак; единственная свеча горела на ночном столике. Полог постели был глухо задернут. Отодвинув его в сторону, он внимательно всмотрелся в бледное, осунувшееся лицо жены.
— Вы похожи на больную кошку, — заявил он, развязывая пояс халата. — Пожалуй, меня даже нельзя упрекнуть в неправде, когда я объяснял ваше отсутствие на вечере головной болью.
— Так уж случилось, я не совсем здорова, — пробормотала Софья, глядя на него сквозь полуопущенные веки. — Обыкновенное женское…
Дмитриев помрачнел и злобно запахнул халат.
— Мы должны постараться, моя дорогая. А вам следует вести себя немного спокойнее. Такие безудержные вспышки не могут на вас хорошо действовать.
Он вышел из спальни. Софья услышала скрежет ключа, Ее заперли.
Уткнувшись лицом в подушку, она боролась с подступившими слезами. Ее охватило глубокое отчаяние от своего медленного умирания заживо в этой клетке, от невозможности увидеться с Адамом. Ей до боли хотелось любви и нежности, хотелось снова пережить то восхитительное чувство, вздымающееся откуда-то из глубины души от его сладостного поцелуя. О, если бы на месте мужа, с которым она вынуждена совершать этот холодный, обидный акт, превратившийся в тягостную обязанность, мог оказаться Адам! Это могло бы превратиться в волшебную сказку! Но ей никогда этого не узнать. Не в силах больше сдерживаться, Софи залилась слезами. Она оплакивала себя, оплакивала дедушку, такого одинокого в своем Берхольском, горестно оплакивала Хана, оплакивала Адама и свою любовь, которой суждено умереть, едва зародившись.
Дверь оставалась запертой до полудня. Софи даже не пыталась позвать колокольчиком молодую служанку, полностью уверенная в том, что до тех пор, пока дверь закрыта, все просьбы останутся без ответа. Обнаружить пренебрежение со стороны прислуги, хотя бы и невольное, как она прекрасно понимала, было бы невыносимым унижением, Лучше сделать вид, что спишь, остаться в спокойном забытьи. Никому, а мужу в последнюю очередь, она не доставит удовольствия думать, что она страдает от этого пренебрежения.
Когда наконец ключ повернулся и дверь распахнулась, Софи быстро села в постели, опираясь на подушки, и изобразила смущенную робкую улыбку, которой научилась хорошо пользоваться за последнее время.
— Добрый день, Павел, — проговорила она как ни в чем не бывало.
Вставив ключ в дверь изнутри, он приблизился к постели.
— Вам следовало бы позвать служанку и одеться к обеду. Я жду гостей.
— Гости? — не удержалась Софья от удивленного восклицания. — Вы имеете в виду графа Данилевского?
— Я не считаю моего адъютанта гостем в своем доме, — заметил князь. — Он просто обедает с нами в те дни, когда мы с ним вместе работаем.
Софи, испугавшись, что чуть не выдала себя неосторожным восклицанием, опустила глаза и смущенно пробормотала:
— Да, я поняла, Павел. Как глупо с моей стороны.
Он подозрительно присмотрелся. До вчерашнего дня он не сомневался в искренности ее смущения и покорности, но теперь эта уверенность поколебалась. Впрочем, с того момента ей пришлось пережить несколько чувствительных ударов — потерю коня, запрещение выезда в свет, которого она так страстно ждала, истосковавшись в одиночестве, наконец, унижение домашнего ареста, о котором, как она догадывалась, известно прислуге.
И князь решил с выгодой для себя использовать свою неуверенность.
— Моими гостями будут сослуживцы, только что вернувшиеся из экспедиции в Казань. Граф Данилевский тоже будет присутствовать. Надеюсь, вы не станете пренебрегать ролью хозяйки. — Дмитриев насмешливо приподнял бровь. — От вас не требуется принимать участие в общей беседе. Всего лишь простое соблюдение приличий. Как только обед закончится, вы можете быть свободны.
Софья вновь вспыхнула от возмущения таким распоряжением, более подходящим для ребенка, допущенного к столу вместе со взрослыми, или для бедного родственника, которого держат в доме из милости. Но она опустила глаза, пытаясь унять дрожь в пальцах и сосредоточившись на радостной мысли от того, что в этой отвратительной обстановке сможет увидеться с Адамом. Возможно, им удастся обменяться взглядом украдкой, а может, и парой слов, значение которых будет понятно только им двоим,
— Вы должны спуститься в гостиную поздороваться с гостями без четверти два, — уведомил ее князь, направляясь к дверям. — И не стоит слишком наряжаться. Дневного платья будет вполне достаточно для той роли, которая меня устроит.
— Хорошо, Павел, — с деланной улыбкой проговорила Софи. Как только он закрыл за собой дверь, она подхватила со столика канделябр и что было силы швырнула его об стену. Услышав грохот, она тут же пришла в ужас от мысли, что муж мог вернуться обратно. Но дверь осталась закрытой. Этот всплеск ярости принес такое облегчение, что она чуть не рассмеялась, подумав, как станет объяснять причину сломанного канделябра и попорченной стены прислуге. Слава Богу, пока что это не Мария, а застенчивая молодая горничная, приставленная к ней; непохоже, чтобы этой девушке навязали роль соглядатая.
Она позвонила в колокольчик и быстро направилась к гардеробу. Может, ей и запретили слишком наряжаться, но сама мысль о том, что посторонние люди увидят ее, будут общаться с ней, пусть даже из чувства обычной вежливости, доставляла ей наслаждение.
Она выбрала для себя батистовое платье цвета зеленого яблока со скромным кринолином. В голову пришло воспоминание о первом вечере с Адамом, когда она появилась за ужином в своем пропыленном костюме для верховой езды и ботинках, с неприбранными волосами. За те несколько недель, которые она прожила во дворце до свадьбы, Софья успела научиться находить удовольствие в изысканном гардеробе и премудростях придворных нарядов. Цвет платья благородно оттенял ее темно-каштановые волосы, туго уложенные вокруг головы, что как нельзя более подходило к овалу лица. Это платье было элегантно в своей простоте. Последним криком моды был кружевной воротник, гармонирующий с кружевами на рукавах, прикрывающих локти. Руки очень даже изящны, с некоторым удовольствием заметила Софи, в первый раз в жизни обратив на это внимание. Она полюбовалась изяществом кисти и гладкостью молочной белизны кожи.
В следующее мгновение губы ее скривились в неприятной усмешке. Какой смысл восхищаться своими прелестями, если им суждено пропадать невостребованными, доступными только взгляду мужа, который не проявляет к ней ни малейшего интереса? А что думает Адам о ее. руках? Возможно, они немного мускулисты, чтобы считаться изящными…
Довольно! — одернула она себя, разозлившись на столь бессмысленные и доставляющие лишнюю боль мечтания. В декоративный передничек платья Софи положила небольшое письмо, которое написала деду вчера вечером во время своего вынужденного затворничества. Может, ей удастся выскользнуть во двор и попасть в конюшню. К такому случаю она должна быть готова в любой момент. Вдохновленная этой мыслью, она спустилась по лестнице в гостиную.
Там уже были и хозяин, и два старших офицера Семеновского полка гвардии ее императорского величества, и адъютант генерала. Адам бросил на нее быстрый, изучающий взгляд. В ее поведении он не заметил ничего необычного, ни тени тех страданий, которые она пережила вчера, узнав о продаже Хана. На краткий миг их глаза встретились. И в глубине этих черных глаз ему увиделось тайное понимание, теплое сияние, мгновенно исчезнувшее, как только она перевела взгляд в сторону генерала Аракчеева, не замедлившего засвидетельствовать ей свое почтение.
Она отнюдь не собирается сдаваться, подумал Адам. Наоборот, как ему показалось, в ней возродилась прежняя Софи, словно генерал Дмитриев, собираясь подавить се окончательно, добился прямо противоположного результата. Она перестала быть восприимчива к его злобе.
Она не могла знать, что Хан уже в целости и сохранности находится в конюшне Данилевского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55