Как только она займет достойное и принадлежащее ей по праву место в придворном кругу, она быстро забудет и думать о диких степях. Она поймет, что, помимо скачек на полуобъезженных казацких жеребцах и охоты на бешеных волков, в мире есть множество иных удовольствий.
Он отодвинул в сторону штору, закрывающую застекленную балконную дверь, и выглянул в сад. Неужели действительно возможно, что танцы, сплетни, обсуждение туалетов, вынужденные посещения светских салонов — все эти светские удовольствия способны затмить простые радости…
Внезапно он оборвал свои размышления. По темному саду, стараясь держаться в тени, быстро пробиралась человеческая фигурка; он безошибочно мог разглядеть только длинные распущенные волосы. Куда она собралась? На конюшню, разумеется. Сейчас она вскочит в седло, и ищи ветра в поле.
Он принялся дергать задвижки балконной двери, чертыхаясь, когда пальцы в спешке срывались с тугих запоров, к которым, судя по всему, с зимы еще никто не прикасался. Плюнув, он торопливо покинул библиотеку, быстрым шагом пересек расположенную за ней залу и оказался перед парадной дверью, тоже запертой на все засовы и задвижки. Каким образом Софье удалось выскользнуть из этой крепости? Почему нет ни одного слуги? Ведь наверняка же не всем из них позволено отдыхать, кто-то должен бодрствовать, чтобы быть готовым услужить хозяевам, если тем потребуется что-нибудь среди ночи.
Но никто так и не пришел ему на помощь. Тем не менее Адам кое-как справился с запорами и распахнул дверь. Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась тихая ночная степь. Было прохладно. Он остановился прислушиваясь. Вдалеке завыл волк. Высокие ковыли шуршали под набегающими порывами ветра. Доносилось какое-то тревожное ритмичное посвистывание. От серебристого света, льющегося с невероятно ясного звездного ночного неба, на дворе было светло как днем. У Адама перехватило дыхание от такой красоты. Он даже на мгновение забыл о том, зачем здесь оказался. Но через пару секунд пришел в себя и поспешил к конюшне. Цокот копыт по камням не оставил сомнений в том, что предмет его забот благополучно отбыл в ночную степь.
— Прошу прощения, барин. Чем могу служить?
Адам обнаружил перед собой гигантского роста человека в отороченной мехом накидке и мешковатых холщовых штанах. У него были длинные волосы и окладистая, как у мужика, борода, хотя держал он себя с уверенностью хозяина.
— Оседлай мне коня, — распорядился Адам. — Такого, который мог бы догнать того казацкого жеребца.
— Другого такого у нас больше нет, барин, — неторопливо заметил богатырь. — Хан — единственный в своем роде.
Адам пристально посмотрел на собеседника. Жесткий умный взгляд черных глаз на крупном, с правильными чертами лице в сочетании с седой гривой и такой же бородой не скрывал недюжинной силы их обладателя. Одежда крестьянская, а речь тем не менее грамотная, уверенная. Адам 29понял, с кем имеет дело. Это был тот редкий случай, когда слуга становится другом своему барину, доверенным лицом, пользуясь его безграничным уважением. И отвечает на это такой исключительной преданностью, которую не вышибить никаким кнутом, никакой плеткой.
— Если ты хочешь добра княжне, — спокойно проговорил Адам, — ты немедленно найдешь такого скакуна, который по крайней мере даст мне возможность догнать ее, Я не сделаю ей ничего плохого. Но ее жизнь меняется, и ей этого не избежать.
Слова растворились в ночной тишине. Борис Михайлов некоторое время рассматривал обшлага своей накидки, потом поднял голову. Он взглянул прямо в глубоко посаженные, спокойные серые глаза графа и, видимо, понял, что тот настроен решительно. Он вспомнил о новорожденной, которую привез когда-то в Берхольское. Он служил княжне так же преданно, как и ее отцу. Он хорошо знал тот мир, откуда прибыл этот сероглазый офицер, и так же хорошо, как и все домашние, представлял, е чем он приехал. Борис Михайлов понимал, что княжне не избежать уготованной ей судьбы. Но он понимал также, что Софье Алексеевне необходимо самой смириться с этой мыслью, иначе ее ждут одни страдания.
— Я оседлаю для вас Пеструшку. — Крестьянин отвернулся к конюшне. — И если вы хотите совет знающего человека, дайте княжне время. Пусть она покатается сколько захочет, потом можете попробовать с ней поговорить. Ветер и степь успокоят барышню.
Через некоторое время он, похмыкивая, вывел из стойла грациозную некрупную лошадь, в которой Адам незамедлительно признал одну из тех резвых, выносливых горных лошадок, которых разводят в Краковской губернии Польши.
— Она унаследовала больше от деда, чем от отца.
Адам не очень ясно понял, к кому именно следует отнести эти слова, но не стал разбираться, коротко поблагодарил мужика и вскочил в седло, размышляя, в какую сторону этих бескрайних степей ему направляться.
— Держитесь Полярной звезды, — буркнул богатырь, шагая к конюшне. — Княжна по ночам всегда ездит на север, в сторону Новгородского тракта.
Всегда! Матерь Божья, и сколько же раз она уносилась по ночам в степь? Адам не был одет для верховой езды, но лишь в тот момент, когда ощутил себя наедине с величественной тишиной просторов, в которых не на чем было остановиться глазу, вспомнил, что безоружен. Отправиться ночью в Дикие Земли хотя бы без такой мелочи, как кинжал, означало почти самоубийственный риск, но, уже тронув лошадь, он решил не возвращаться.
Он скакал почти час, держа курс на Полярную звезду, и вес время слышал, как ветер гуляет в высокой траве, слышан шорохи на своем пути, не понимая, зверь или человек спешит убраться с дороги, но до сих пор не видел даже тени могучего жеребца, несущего на своей спине всадницу с распущенными волосами. Наконец в неверном лунном свете вдали показалось небольшое возвышение, нарушающее удручающую плоскость равнины. На фоне неба стоял казацкий жеребец, подняв голову и принюхиваясь к ветру. Софья Алексеевна сидела неподвижно и смотрела в сторону польской границы.
Неутомимая лошадка Адама быстро сокращала расстояние, разделяющее их. Но как только он приблизился, всадница с решительным выражением лица вскинула пистолет и направила его в грудь непрошеному визитеру.
— Ни шагу больше.
Адам натянул поводья.
— Не могу представить себе, что князь, научив вас стрелять, не сообщил вам, что нельзя наводить пистолет на безоружного человека.
Чуть поколебавшись, он послал свою лошадь вперед. Их взгляды скрестились в безмолвной схватке.
Софья медленно опустила пистолет и отвернулась. Теперь она снова пристально смотрела на запад.
— Очень глупо отправляться в степь без оружия, — проговорила она почти равнодушно. ~ Что вы здесь делаете?
— Я мог бы спросить то же самое у вас, — ответил Данилевский. — Хочу быть уверенным, что у вас есть намерение сегодня ночью вернуться в известное место.
— Это вас не касается! — бросила она, независимо вздернув подбородок. В звездном свете ярко сверкнули темные глаза. Адам понял, что она готова вновь дать волю своему буйному нраву. Однако он не мог себе позволить испугаться.
— Боюсь, это касается меня самым непосредственным образом. До тех пор пока мы не окажемся в Санкт-Петербурге, я несу за вас личную ответственность. Я должен быть уверен, что вам ничто не угрожает и что вы не держите в голове диких мыслей о побеге. — Он говорил преувеличенно сухо, понимая всю неизбежность противостояния, и что чем скорее оно прекратится, тем лучше.
Она прерывисто, глубоко вздохнула и, ни слова не говоря, пришпорила своего жеребца. Хан мгновенно откликнулся, готовясь рвануть вперед. Рискуя позорно вывалиться из седла, Адам перегнулся и изловчился одной рукой схватить коня под уздцы, а другой — крепко сжать запястье Софьи. Действия его были точны и решительны; он надеялся только на свое мастерство обращения с лошадьми; конь Софьи, если бы почувствовал малейшее послабление, мог запросто справиться с неожиданной помехой. В следующее мгновение Адам просто валялся бы на земле.
Однако огромное животное лишь нервно вздрагивало; напряженные мускулы его могучей изогнутой шеи перекатывались под лоснящейся шкурой. Спустя некоторое время, почувствовав замешательство своей хозяйки и непреклонную волю другого человека, жеребец успокоился, затих и опустил голову, терпеливо ожидая, что последует дальше.
Решительность Адама действительно привела Софью в некоторое замешательство. Она оказалась захвачена врасплох и упустила тот единственный момент, когда еще можно было воспользоваться беспрекословным послушанием Хана. Пальцы крепко сжимали ее запястье — не больно, но железной хваткой, которая, безусловно, превосходила ее собственные силы.
— Пустите! — яростно прошипела она. — Черт побери, да пустите же!
Напрягая все силы, она попыталась вырваться, однако пальцы сжались еще крепче вокруг тонкого запястья; набухшая ниточка пульса колотилась в его ладонь.
— Спокойно, — тихо, но настойчиво произнес Адам. — Ради Бога, успокойтесь. Уверяю, мне это доставляет не больше удовольствия, чем вам. Нам предстоит провести в тесном общении долгие четыре недели. Я искренне не хочу быть вашим тюремщиком, Софья Алексеевна! — Он ждал, пока она соберется с мыслями, поймет, что у нее нет выбора. Бесполезно о чем-либо говорить, если решение уже принято.
Софью начала бить дрожь. В этот момент она показалась Адаму маленьким степным зверьком, ощутившим неотвратимость капкана. Она повернулась к нему. Черные глаза были непроницаемы.
— Я понимаю, граф, что вы, полковник гвардии ее императорского величества, обязаны подчиняться приказам и исполнять свои обязанности как послушный безмозглый солдат, каким вы, в сущности, и являетесь. — Презрение было написано на ее красивом лице. — Но у меня в отличие от вас еще сохранились мозги, а потому я не собираюсь с такой легкостью отказываться от права самой решать свою судьбу.
Граф чертыхнулся про себя, проклиная князя Голицына с его необычными методами воспитания. Тщательно скрывая свою досаду и гнев по поводу ее упрямой борьбы с неизбежным, Адам внешне спокойно произнес:
— В таком случае нам предстоит провести четыре недели в спартанских условиях, княжна.
— Что ж, так тому и быть. — В голосе девушки сквозило холодное равнодушие.
— Вы уже готовы вернуться домой? — вежливо поинтересовался он, сделав вид, что не слышал ее последних слов, — Или хотите еще побыть здесь?
— Я хочу остаться одна.
— В пределах вашей спальни — безусловно, — с тем же вежливым спокойствием уточнил Адам.
Дрожь снова пробежала по ее телу, но на этот раз Софья быстро сумела взять себя в руки. В эту ночь ей от него не избавиться, разве что за дверью собственной спальни. Придется с этим смириться. Но утром она возобновит наступление на деда. Не может быть, чтобы он всерьез собрался принести ее в жертву на алтарь семейных и государственных обязательств.
— Если вы будете столь любезны отпустить мою руку и поводья моего коня, граф, я, пожалуй, смогу оказаться в упомянутых вами пределах.
— Не имею желания провести всю ночь в погоне за вами по степи, — отчеканил Адам.
— Неужели вы всерьез думаете, что способны догнать Хана? — деланно усмехнулась она.
— Нет, — просто ответил он, — не думаю. Но я не выпущу его из виду. Только скучно так проводить ночь. — Слегка пожав плечами, словно повторяя ее слова «так тому и быть», Адам убрал руки.
— Благодарю вас, — с насмешкой пробормотала Софи. — Очень мило с вашей стороны, граф. — Повернув Хана на юг, она слегка пришпорила его, и тот взял с места в карьер.
Адам послал свою Пеструшку вслед, стараясь не потерять их из виду, что на равнине не составляло особого труда, хотя сейчас он был полностью уверен, что они скачут в Берхольское. Он добрался до усадьбы к тому времени, как Борис Михайлов уже завел Хана в стойло.
— Значит, вам удалось ее найти? — коротко спросил он, принимая поводья.
— Да, но не уверен, что многого достиг при этом, — хмуро откликнулся Адам.
— Княжна не любит, когда хватают под уздцы, — бросил через плечо Борис, уводя лошадь.
— В прямом или переносном смысле? — поинтересовался граф, направляясь за ним в теплую, тускло освещенную конюшню, полную запахов ароматного сена и терпкого конского пота.
— В обоих, — усмехнулся мужик, — вы ничего не добьетесь, если пойдете напролом.
Но что ему оставалось делать? Раздосадованный, Адам двинулся к дому. Она объявила войну, а не он. Он взялся за щеколду парадной двери. Щеколда не поддалась. В недоумении он подергал ее и почувствовал сопротивление изнутри. С той стороны был массивный засов. Какому дьяволу понадобилось запирать ее? Даже если кому-нибудь из слуг пришло в голову выйти в прихожую и он заметил, что дверь не заперта, то мог бы сообразить, что кто-то вышел, чтобы вскоре вернуться. Подозрение переросло в уверенность. Это могла сделать только Софья Алексеевна.
Весь гнев и дурное настроение, которые ему приходилось сдерживать в течение уже половины суток — с того момента, как встретил ее в степи, — наконец выплеснулись наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55