Дружина… Как стремился к этому Хельги когда-то! Было время, казалось – верная дружина да горячий конь – что еще нужно ярлу? Эйфория, однако, прошла быстро. Слишком уж много всего навалилось, слишком. И – как назло – не так и много оказалось вдруг рядом верных людей, на которых можно было положиться. Нет, положим, верных-то было много, но вот умных, знающих, грамотных. Увы… Впрочем, то была не только беда Хельги-ярла, вряд и Рюрик мог похвастаться лучшим.
Пролетев мимо кузниц, мимо холма с зарослями березы, вывернули к усадьбе Торольва Ногаты. Там, по приезде, жил с верными людьми воевода Рюрика Хаснульф. Хаснульф Упрямый, как давно уже прозвали его.
Хаснульф встретил ярла почтительно. Сбежал с крыльца – чернобородый, дородный, в алом плаще поверх кафтана из чернобурки – поклонился радушно, а в глазах стоял лед. Не очень-то он доверял Хельги, да и вообще никому не доверял.
– Когда думаешь отправляться к Рюрику, достопочтеннейший Хаснульф?
– Думаю, завтра. Готова ль дружина?
– Давно готова. Сам пройду с вами до Рюрика. Навещу – все ж таки родичи мы.
– Буду рад.
Хаснульф вновь поклонился.
Простившись с ним, Хельги погнал коня на окраину, где в небольшом домишке проживал брат Никифор. Оставив гридей у подножья холма, ярл спешился и, бросив поводья подскочившему отроку, пошел дальше пешком – да тут и идти-то всего ничего было. Никифор встретил его радостной улыбкой, обнял, отложив в сторону книгу:
– Входи же скорее в дом, любезнейший ярл! Рад вновь увидеть тебя.
– И я рад, – улыбнулся Хельги, он и в самом деле был рад встрече со старым приятелем. – Ах, день какой, солнце! Надоели уже дожди… Давай-ко, брат, сядем вон здесь, под березой.
– Сейчас велю принести скамью.
– Не надо. – Хельги махнул рукой. – Вот если б попить чего…
Никифор подозвал слугу:
– Принеси-ко нам квасу, брат Авдий.
Тот – чернобровый, темноволосый, смуглый, чем-то неуловимо похожий на Никифора, только чуть помоложе – с поклоном принес из погреба крынку.
– Вкусен у тебя квас, Никифор, – утер бороду ярл. – Не раздумал еще основать обитель?
Никифор встрепенулся, ожег гостя взглядом. Давно, давно уже просил он содействия, напоминал постоянно, и вот теперь ярл сам заговорил об этом.
– Люди готовы, нашлись охотники, хоть и не так много, – широко улыбнулся монах. – Нужны лишь кое-какие средства и проводник. Да мы бы, честно говоря, ушли бы и сами, не дожидаясь…
– Значит, вовремя я, – Хельги усмехнулся. – Завтра поутру и отправляйтесь. Скажи своим – пусть зайдут за припасами. Проводника я пришлю с утра.
– Да благословит тебя Бог, ярл!
– Пустое. Да, плотников я тоже дам. Помнишь уговор – тебе скит, мне – крепость?
Оба – монах и ярл – одновременно расхохотались.
От Никифора ярл поскакал к Ирландцу. Заперевшись в горнице, шептался с ним долго, потом велел позвать Найдена.
Молодой тиун явился сразу, в опрятном темно-сером кафтанце поверх красной рубахи, в постолах, в узких варяжских штанах. Встав на пороге, склонился:
– Звал, князь?
– Звал, – внимательно оглядев его, кивнул Хельги. – Пути-дорожки в дальних лесах не позабыл еще?
– Как можно?
– Есть для тебя важное поручение, – ярл переглянулся с Ирландцем. – Надеюсь, тебя не надо предупреждать о том, чтоб лишнего не сболтнул?
Найден обиженно вскинул глаза:
– Не с кем мне болтать, князь, один я живу.
– А друзья? А напарник твой, Борич?
– Нет у меня друзей, – потупился молодой тиун. – То есть есть, но нет задушевных, с которыми можно было бы обо всем… А Борич… Так с ним мы так и не сошлись близко. Хотя грамоте он востер, дело знает.
– В общем, так, – Хельги понизил голос. – Дела недоделанные сдашь сегодня Боричу, скажешь – отпросился к родичам помочь с урожаем. Сам же явишься завтра с утра на подворье к монаху Никифору. Помнишь такого?
– К Никифору? – обрадованно переспросил тиун. – Ну, конечно же, помню.
– Поведешь его с людьми в Шугозерье.
– В Шугозерье? – Найден ахнул. – Далече собрались.
– Как дойдете до Сяси-реки, привал устроите, – продолжал ярл.
Тиун кивнул: – Само собой.
– Подождете там… – Хельги замялся. – В общем, увидите – кого.
– А…
– Не спрашивай больше ничего, Найден. Исполняй и помни – все делай в тайности.
– Не сомневайся, князь. Не сомневайся и ты, господине, – Найден поклонился. Сначала – Хельги, потом – Ирландцу, непосредственному своему начальнику. Вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Борич Огнищанин, приняв от Найдена незаконченные дела, состоявшие в основном из запутанных земельных тяжб и жалоб на потраву покосов, задумчиво насупил брови. Подозрительным ему показался внезапный отъезд молодого тиуна. К родичам, говорит? А ведь, поди ж ты, раньше-то о них и не вспоминал. Чего ж посейчас приспичило? Умен был Огнищанин – бывший волхв Вельвед – хитер, коварен. Повсюду выгоду свою сыскивал. Вот и теперь… Не поверив Найдену, к вечеру ближе пошатался по Торгу, у Пристаней, сплетни послушал, заодно новый кнут прикупил – справный. Таким ожжешь – долго не затянется рана. Хороший кнут. А сплетни – ничего необычного: собирались в обратный путь расторговавшиеся варяги, искали лоцмана; киевский купец Велимир со товарищи грузился у дальних мостков – от мостков к амбарам, ругаясь, сновали грузчики, в их числе и Ярил – «себе на уме парень», как мысленно окрестил его Огнищанин. Да, княжьи люди набирали плотников. Только как-то странно набирали – не орали бирючи о том в людных местах, не сбирали людишек охочих. Подходили к артельщикам неприметненько, разговаривали. Вроде б и не таились особо, а все ж… А зачем князю плотники? На ремонт стен людишек хватает – Борич о том доподлинно знал, сам сметы рассчитывал, на других работах – тоже. Зачем же еще вдруг понадобились?.. Вот она, верная фраза, – «вдруг понадобились»! А нельзя ль тут чем разжиться? Да продать потом полученные вести тому же чернявому Истоме! Тот ведь платит щедро. Интересно, откуда у него серебро? Вроде голь голью – одет скудно, рожа – не приведи Род с Рожаницами такую ночью на безлюдной дорожке встретить. Ну, не его, Борича, дело – откуда у чернявого серебро, главное – есть. И он готов платить. Но ведь это разве тайна большая? Подумаешь, плотники! Вот если б точно знать, куда они да зачем вдруг – крепостицу какую строить? Узнать где, вот тогда и с чернявым на эту тему поговорить можно будет. А… Борич вдруг усмехнулся, вспомнив о «парне, себе на уме». Он ведь, кажется, обмолвился как-то, что плотницкое дело знает? Тем лучше…
Огнищанин подошел к амбарам – сломанная в Прошлый раз на березе ветка так и висела безжизненно, уже и пожелтела вся, высохла. Оглянувшись, Борич быстро обломил другую, подавая тайный знак Ярилу. В прошлый раз уговорились больше не встречаться в корчме Ермила Кобылы – слишком уж приметное место. Ярил, как показалось внимательному Огнищанину, воспринял новое предложение с удовольствием – видно, корчма произвела на него дурное впечатление… а может, и встретил там случайно старых знакомцев, из тех, с которыми лучше не встречаться. Уговорились в березняке, на холме, что близ усадьбы варяга Торольва Ногаты. Хорошая усадьба у Торольва, домина огромный – печь каменка, дощатый пол на лагах, тут же навес, дальше еще один сруб, тоже с печью и глинобитным полом, рядом – амбары, клеть – все по уму, толково, под одной крышей. На другом конце усадьбы – округлый скотный двор, обнесенный отдельным плетнем, чтобы не повредил скот посадкам – луку с чесноком, репе, капусте. Много скота у Торольва – трех пастушат держит. Дают же боги людям такое богатство! А тут…
Желчно позавидовав варягу, Борич сплюнул, оглядывая подходы к холму. Солнце садилось уже за холлами, отбрасывая вниз, к Волхову, длинные черные тени. Огнищанин поежился – ну, где ж Ярил? Не хотелось бы оставаться в рощице до ночи. Ага! Вот послышался снизу чей-то приглушенный свист. Борич вытянул шею – по узкой тропинке, вьющейся меж молодых березок, быстро поднимался к нему Ярил Зевота. Огнищанин вышел из-за кустов:
– Долгонько ты что-то.
– А, здоров будь, дядько! – приветствовал его парень. – Чего звал?
– Слышал. Ты плотник умелый?
– От кого слышал? – стрельнул глазами Ярил. Борич уклонился от ответа. Почмокал губами, почесал кустистые брови, усмехнулся:
– Князь плотников набирает.
– Знаю. У нас несколько парней собрались. Ну, там на сезон работенка – лодки чинить на Свири-реке.
– На Свири-реке? – изумленно переспросил Огнищанин. – Далеконько, однако.
– Вот и я говорю.
– Пойдешь с ними, – нахмурив брови, решительно заявил Борич. – Вернешься, четко доложишь – сколько лодок починено, да где, да зачем.
Парень разочарованно хмыкнул:
– Это что ж, дядько, и мне на Свирь-реку собираться?
– Тебе, тебе, – покивал Огнищанин. – Аль плачу мало?
– Эх, ма! – Ярил бросил шапку наземь. – Была не была, пойду, коль скажешь. Только… Обол бы подбросил, дядько? С дружками проститься.
– На! – Борич швырнул парню маленькую медную монетку. Не хотел было давать сначала, но решился все-таки дать, чуял – дело того стоило.
– Кто это? – Он вдруг напрягся, прислушиваясь. Прислушался и Ярил. С противоположного склона холма, сквозь ряды берез ветер доносил песню:
Кукушечка, рябушечка,
Пташечка плакучая,
К нам весна пришла,
Весна-красна,
Нам зерна принесла, –
пели девы («Весна» – означало «тепло». Не было в то время ни лета, ни осени. Имея в виду год, говорили – лето. «В прошлый год» – «прошлолетось». Два времени года было – зима (холод) и весна (тепло). Так вот и начиналась весна в марте-апреле и продолжалась до глубокой осени).
.
Весна-красна
Нам зерна принесла, –
приближаясь, пели девушки. Вот уже и показались они меж деревьями, поднимались к роще по тропке. Ярил с Огнищанином, не сговариваясь, нырнули в кусты.
Идущая впереди дева в белой, вышитой синим узором рубахе держала перед собой связку травы кукушкины слезки. Вырванная с корнем трава была обвязана алыми лентами.
Кукушечка, рябушечка,
Пташечка плакучая.
Ветер сносил девичью песню далеко-далеко вниз, мимо рощицы, мимо зарослей лебеды, мимо просторных хором варяга Торольва Ногаты.
Справившись с домашними делами, присела на миг Естифея-Малена, услышала песню, подпела грустно:
Весна-красна
Нам зерна принесла.
Вытерла набежавшие слезы. Хорошо девам! Поют сейчас в роще, хороводы водят. К вечеру парней позовут, костер разложат. Снова пойдут хороводы-песни да игрища развеселые, потом меняться начнут: девушка парню – платок, он ей – кушак, бусы, орехи. Побратимство-сестринство навечное, ведь каждая вещь – это все знают – связана с ее владельцем множеством невидимых глазу нитей. А траву кукушкины слезки девушки закопают в роще. Как рвали, смотрела каждая – какой корень? Ежели длинный – мальчик родится, короткий – девочка.
Кукушечка-рябушечка,
Пташечка плакучая…
Текли слезы из глаз Малены. Мучилась девчонка – а у нее-то, интересно, когда-нибудь родится кто? Хотела б иметь детей Малена, все равно кого – мальчика или девочку, – только не от хозяина своего, Борича. А вот хотя бы от того лохматого светлоглазого парня, что заезжал вчера. Как же его? Найден, что ли?
Малена вздохнула. Вечерело. Темнее становилось небо, еще немного – и зажгутся звезды. Припозднился сегодня что-то хозяин, успела Малена всю работу справить, сидела теперь во дворе, песню слушала, плача. Хоть бы и вовсе не возвращался Борич, не пугал бы ее, не бил, не неволил. Убежать бы, да страшно. Каково это – одной, в изгоях?! Случись что – и заступиться некому. А тут что? Заступается Борич? Малена задумалась. Ну, пожалуй, что и заступается. От правежа, по крайней мере, спас, пугает – дескать, если бы не он бы – давно б ее жизни лишили. А и лишили бы? Нужна она больно, такая-то жизнь!
Малена вздрогнула, услыхав крик хозяина. Со всех ног бросилась к воротам, открыла… И тут же получила пощечину, звонкую и горячую:
– Медленно поворачиваешься, дщерь! Поклоном низехоньким встретила Малена хозяина.
Тот хмурился, уселся на лавку – упырь-упырем – вскинул кустистые брови.
Малена поставила на стол лепешки и корец с медом, подала в глиняной чашке орехи.
Борич отпил меду, крякнул. Потянулся к орехам, взял…
– Ах, ты ж, тварь! Орехи-то поколоть не додумалась?
– Прости глупую, господине!
– Простить? А я-то, червь, о ней все забочусь, живота не жалея! От правежа спасаю, от хозяев прежних, злыдней. Может, в обрат им тебя отдать?
Малена пала на колени: – Не погуби, кормилец!
– Ах, не погубить?
Борич все больше и больше расходился. Надоедало дни напролет себя сдерживать, домой приходя, расслаблялся. Вот и сейчас… Так сладко было пинать безответную деву, таскать за волосы, бить кнутом, зная – все сотворить можно. Это и согревало душу, подталкивало, словно бы шептало – ударь, ударь сильнее, а теперь – пни, а потом… Сладостное было чувство. Вот и сейчас чуял его Огнищанин, нарочно себе распалял, и не в орехах тут было дело…
– Кнут подай, – потянувшись, распорядился он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Пролетев мимо кузниц, мимо холма с зарослями березы, вывернули к усадьбе Торольва Ногаты. Там, по приезде, жил с верными людьми воевода Рюрика Хаснульф. Хаснульф Упрямый, как давно уже прозвали его.
Хаснульф встретил ярла почтительно. Сбежал с крыльца – чернобородый, дородный, в алом плаще поверх кафтана из чернобурки – поклонился радушно, а в глазах стоял лед. Не очень-то он доверял Хельги, да и вообще никому не доверял.
– Когда думаешь отправляться к Рюрику, достопочтеннейший Хаснульф?
– Думаю, завтра. Готова ль дружина?
– Давно готова. Сам пройду с вами до Рюрика. Навещу – все ж таки родичи мы.
– Буду рад.
Хаснульф вновь поклонился.
Простившись с ним, Хельги погнал коня на окраину, где в небольшом домишке проживал брат Никифор. Оставив гридей у подножья холма, ярл спешился и, бросив поводья подскочившему отроку, пошел дальше пешком – да тут и идти-то всего ничего было. Никифор встретил его радостной улыбкой, обнял, отложив в сторону книгу:
– Входи же скорее в дом, любезнейший ярл! Рад вновь увидеть тебя.
– И я рад, – улыбнулся Хельги, он и в самом деле был рад встрече со старым приятелем. – Ах, день какой, солнце! Надоели уже дожди… Давай-ко, брат, сядем вон здесь, под березой.
– Сейчас велю принести скамью.
– Не надо. – Хельги махнул рукой. – Вот если б попить чего…
Никифор подозвал слугу:
– Принеси-ко нам квасу, брат Авдий.
Тот – чернобровый, темноволосый, смуглый, чем-то неуловимо похожий на Никифора, только чуть помоложе – с поклоном принес из погреба крынку.
– Вкусен у тебя квас, Никифор, – утер бороду ярл. – Не раздумал еще основать обитель?
Никифор встрепенулся, ожег гостя взглядом. Давно, давно уже просил он содействия, напоминал постоянно, и вот теперь ярл сам заговорил об этом.
– Люди готовы, нашлись охотники, хоть и не так много, – широко улыбнулся монах. – Нужны лишь кое-какие средства и проводник. Да мы бы, честно говоря, ушли бы и сами, не дожидаясь…
– Значит, вовремя я, – Хельги усмехнулся. – Завтра поутру и отправляйтесь. Скажи своим – пусть зайдут за припасами. Проводника я пришлю с утра.
– Да благословит тебя Бог, ярл!
– Пустое. Да, плотников я тоже дам. Помнишь уговор – тебе скит, мне – крепость?
Оба – монах и ярл – одновременно расхохотались.
От Никифора ярл поскакал к Ирландцу. Заперевшись в горнице, шептался с ним долго, потом велел позвать Найдена.
Молодой тиун явился сразу, в опрятном темно-сером кафтанце поверх красной рубахи, в постолах, в узких варяжских штанах. Встав на пороге, склонился:
– Звал, князь?
– Звал, – внимательно оглядев его, кивнул Хельги. – Пути-дорожки в дальних лесах не позабыл еще?
– Как можно?
– Есть для тебя важное поручение, – ярл переглянулся с Ирландцем. – Надеюсь, тебя не надо предупреждать о том, чтоб лишнего не сболтнул?
Найден обиженно вскинул глаза:
– Не с кем мне болтать, князь, один я живу.
– А друзья? А напарник твой, Борич?
– Нет у меня друзей, – потупился молодой тиун. – То есть есть, но нет задушевных, с которыми можно было бы обо всем… А Борич… Так с ним мы так и не сошлись близко. Хотя грамоте он востер, дело знает.
– В общем, так, – Хельги понизил голос. – Дела недоделанные сдашь сегодня Боричу, скажешь – отпросился к родичам помочь с урожаем. Сам же явишься завтра с утра на подворье к монаху Никифору. Помнишь такого?
– К Никифору? – обрадованно переспросил тиун. – Ну, конечно же, помню.
– Поведешь его с людьми в Шугозерье.
– В Шугозерье? – Найден ахнул. – Далече собрались.
– Как дойдете до Сяси-реки, привал устроите, – продолжал ярл.
Тиун кивнул: – Само собой.
– Подождете там… – Хельги замялся. – В общем, увидите – кого.
– А…
– Не спрашивай больше ничего, Найден. Исполняй и помни – все делай в тайности.
– Не сомневайся, князь. Не сомневайся и ты, господине, – Найден поклонился. Сначала – Хельги, потом – Ирландцу, непосредственному своему начальнику. Вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Борич Огнищанин, приняв от Найдена незаконченные дела, состоявшие в основном из запутанных земельных тяжб и жалоб на потраву покосов, задумчиво насупил брови. Подозрительным ему показался внезапный отъезд молодого тиуна. К родичам, говорит? А ведь, поди ж ты, раньше-то о них и не вспоминал. Чего ж посейчас приспичило? Умен был Огнищанин – бывший волхв Вельвед – хитер, коварен. Повсюду выгоду свою сыскивал. Вот и теперь… Не поверив Найдену, к вечеру ближе пошатался по Торгу, у Пристаней, сплетни послушал, заодно новый кнут прикупил – справный. Таким ожжешь – долго не затянется рана. Хороший кнут. А сплетни – ничего необычного: собирались в обратный путь расторговавшиеся варяги, искали лоцмана; киевский купец Велимир со товарищи грузился у дальних мостков – от мостков к амбарам, ругаясь, сновали грузчики, в их числе и Ярил – «себе на уме парень», как мысленно окрестил его Огнищанин. Да, княжьи люди набирали плотников. Только как-то странно набирали – не орали бирючи о том в людных местах, не сбирали людишек охочих. Подходили к артельщикам неприметненько, разговаривали. Вроде б и не таились особо, а все ж… А зачем князю плотники? На ремонт стен людишек хватает – Борич о том доподлинно знал, сам сметы рассчитывал, на других работах – тоже. Зачем же еще вдруг понадобились?.. Вот она, верная фраза, – «вдруг понадобились»! А нельзя ль тут чем разжиться? Да продать потом полученные вести тому же чернявому Истоме! Тот ведь платит щедро. Интересно, откуда у него серебро? Вроде голь голью – одет скудно, рожа – не приведи Род с Рожаницами такую ночью на безлюдной дорожке встретить. Ну, не его, Борича, дело – откуда у чернявого серебро, главное – есть. И он готов платить. Но ведь это разве тайна большая? Подумаешь, плотники! Вот если б точно знать, куда они да зачем вдруг – крепостицу какую строить? Узнать где, вот тогда и с чернявым на эту тему поговорить можно будет. А… Борич вдруг усмехнулся, вспомнив о «парне, себе на уме». Он ведь, кажется, обмолвился как-то, что плотницкое дело знает? Тем лучше…
Огнищанин подошел к амбарам – сломанная в Прошлый раз на березе ветка так и висела безжизненно, уже и пожелтела вся, высохла. Оглянувшись, Борич быстро обломил другую, подавая тайный знак Ярилу. В прошлый раз уговорились больше не встречаться в корчме Ермила Кобылы – слишком уж приметное место. Ярил, как показалось внимательному Огнищанину, воспринял новое предложение с удовольствием – видно, корчма произвела на него дурное впечатление… а может, и встретил там случайно старых знакомцев, из тех, с которыми лучше не встречаться. Уговорились в березняке, на холме, что близ усадьбы варяга Торольва Ногаты. Хорошая усадьба у Торольва, домина огромный – печь каменка, дощатый пол на лагах, тут же навес, дальше еще один сруб, тоже с печью и глинобитным полом, рядом – амбары, клеть – все по уму, толково, под одной крышей. На другом конце усадьбы – округлый скотный двор, обнесенный отдельным плетнем, чтобы не повредил скот посадкам – луку с чесноком, репе, капусте. Много скота у Торольва – трех пастушат держит. Дают же боги людям такое богатство! А тут…
Желчно позавидовав варягу, Борич сплюнул, оглядывая подходы к холму. Солнце садилось уже за холлами, отбрасывая вниз, к Волхову, длинные черные тени. Огнищанин поежился – ну, где ж Ярил? Не хотелось бы оставаться в рощице до ночи. Ага! Вот послышался снизу чей-то приглушенный свист. Борич вытянул шею – по узкой тропинке, вьющейся меж молодых березок, быстро поднимался к нему Ярил Зевота. Огнищанин вышел из-за кустов:
– Долгонько ты что-то.
– А, здоров будь, дядько! – приветствовал его парень. – Чего звал?
– Слышал. Ты плотник умелый?
– От кого слышал? – стрельнул глазами Ярил. Борич уклонился от ответа. Почмокал губами, почесал кустистые брови, усмехнулся:
– Князь плотников набирает.
– Знаю. У нас несколько парней собрались. Ну, там на сезон работенка – лодки чинить на Свири-реке.
– На Свири-реке? – изумленно переспросил Огнищанин. – Далеконько, однако.
– Вот и я говорю.
– Пойдешь с ними, – нахмурив брови, решительно заявил Борич. – Вернешься, четко доложишь – сколько лодок починено, да где, да зачем.
Парень разочарованно хмыкнул:
– Это что ж, дядько, и мне на Свирь-реку собираться?
– Тебе, тебе, – покивал Огнищанин. – Аль плачу мало?
– Эх, ма! – Ярил бросил шапку наземь. – Была не была, пойду, коль скажешь. Только… Обол бы подбросил, дядько? С дружками проститься.
– На! – Борич швырнул парню маленькую медную монетку. Не хотел было давать сначала, но решился все-таки дать, чуял – дело того стоило.
– Кто это? – Он вдруг напрягся, прислушиваясь. Прислушался и Ярил. С противоположного склона холма, сквозь ряды берез ветер доносил песню:
Кукушечка, рябушечка,
Пташечка плакучая,
К нам весна пришла,
Весна-красна,
Нам зерна принесла, –
пели девы («Весна» – означало «тепло». Не было в то время ни лета, ни осени. Имея в виду год, говорили – лето. «В прошлый год» – «прошлолетось». Два времени года было – зима (холод) и весна (тепло). Так вот и начиналась весна в марте-апреле и продолжалась до глубокой осени).
.
Весна-красна
Нам зерна принесла, –
приближаясь, пели девушки. Вот уже и показались они меж деревьями, поднимались к роще по тропке. Ярил с Огнищанином, не сговариваясь, нырнули в кусты.
Идущая впереди дева в белой, вышитой синим узором рубахе держала перед собой связку травы кукушкины слезки. Вырванная с корнем трава была обвязана алыми лентами.
Кукушечка, рябушечка,
Пташечка плакучая.
Ветер сносил девичью песню далеко-далеко вниз, мимо рощицы, мимо зарослей лебеды, мимо просторных хором варяга Торольва Ногаты.
Справившись с домашними делами, присела на миг Естифея-Малена, услышала песню, подпела грустно:
Весна-красна
Нам зерна принесла.
Вытерла набежавшие слезы. Хорошо девам! Поют сейчас в роще, хороводы водят. К вечеру парней позовут, костер разложат. Снова пойдут хороводы-песни да игрища развеселые, потом меняться начнут: девушка парню – платок, он ей – кушак, бусы, орехи. Побратимство-сестринство навечное, ведь каждая вещь – это все знают – связана с ее владельцем множеством невидимых глазу нитей. А траву кукушкины слезки девушки закопают в роще. Как рвали, смотрела каждая – какой корень? Ежели длинный – мальчик родится, короткий – девочка.
Кукушечка-рябушечка,
Пташечка плакучая…
Текли слезы из глаз Малены. Мучилась девчонка – а у нее-то, интересно, когда-нибудь родится кто? Хотела б иметь детей Малена, все равно кого – мальчика или девочку, – только не от хозяина своего, Борича. А вот хотя бы от того лохматого светлоглазого парня, что заезжал вчера. Как же его? Найден, что ли?
Малена вздохнула. Вечерело. Темнее становилось небо, еще немного – и зажгутся звезды. Припозднился сегодня что-то хозяин, успела Малена всю работу справить, сидела теперь во дворе, песню слушала, плача. Хоть бы и вовсе не возвращался Борич, не пугал бы ее, не бил, не неволил. Убежать бы, да страшно. Каково это – одной, в изгоях?! Случись что – и заступиться некому. А тут что? Заступается Борич? Малена задумалась. Ну, пожалуй, что и заступается. От правежа, по крайней мере, спас, пугает – дескать, если бы не он бы – давно б ее жизни лишили. А и лишили бы? Нужна она больно, такая-то жизнь!
Малена вздрогнула, услыхав крик хозяина. Со всех ног бросилась к воротам, открыла… И тут же получила пощечину, звонкую и горячую:
– Медленно поворачиваешься, дщерь! Поклоном низехоньким встретила Малена хозяина.
Тот хмурился, уселся на лавку – упырь-упырем – вскинул кустистые брови.
Малена поставила на стол лепешки и корец с медом, подала в глиняной чашке орехи.
Борич отпил меду, крякнул. Потянулся к орехам, взял…
– Ах, ты ж, тварь! Орехи-то поколоть не додумалась?
– Прости глупую, господине!
– Простить? А я-то, червь, о ней все забочусь, живота не жалея! От правежа спасаю, от хозяев прежних, злыдней. Может, в обрат им тебя отдать?
Малена пала на колени: – Не погуби, кормилец!
– Ах, не погубить?
Борич все больше и больше расходился. Надоедало дни напролет себя сдерживать, домой приходя, расслаблялся. Вот и сейчас… Так сладко было пинать безответную деву, таскать за волосы, бить кнутом, зная – все сотворить можно. Это и согревало душу, подталкивало, словно бы шептало – ударь, ударь сильнее, а теперь – пни, а потом… Сладостное было чувство. Вот и сейчас чуял его Огнищанин, нарочно себе распалял, и не в орехах тут было дело…
– Кнут подай, – потянувшись, распорядился он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42