Уиллис все еще держал парня за ногу.
Дженеро моргнул.
Уиллис нависал с револьвером в руке над распростертым Хэмлингом, держа наготове наручники. Он набросил одну манжету на кисть парня, затянул ее потуже. Затем, не церемонясь, рывком поднял на ноги Хэмлинга, развернул его, завел другую руку за спину и защелкнул вторую манжету.
Дженеро забыл дышать.
* * *
Дэнни Гимп был стукачом, выдававшим себя за домушника. Это понятно. Его профессия требовала, чтобы он принадлежал к преступному миру.
Вообще-то Дэнни не был домушником, хотя его арестовали и осудили за кражу со взломом в городе Лос-Анджелесе, штат Калифорния, еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Очень болезненный с детства, он поехал на Запад подлечиться от хронической простуды. В баре на Ла Бреа подсел к гуляющей компании, и один из новых дружков попросил проводить его домой и подождать, пока тот возьмет из заначки несколько купюр, чтобы продолжить веселье. Они проехали по Стрипу мимо ла Сьенеда и оба вошли через черный ход в дом. Дружок оставил Дэнни на кухне, а сам прошел в спальню и вскоре вернулся с несколькими стодолларовыми бумажками. А также с ожерельем из бриллиантов и рубинов стоимостью в 47 500 долларов. Лос-Анджелесская полиция их уже ждала. Собственно, стоимость ожерелья Дэнни узнал именно от полиции, которая очень любезно сообщила ему эти сведения. Гимп все пытался объяснить судье. Он также сообщил, что в детстве болел полиомиелитом и является фактически инвалидом и что тюрьма отнюдь не будет способствовать поправлению его здоровья. Судья участливо выслушал его и приговорил Дэнни и всех его вновь обретенных друзей к пяти годам заключения. Дэнни никогда ни с кем из этой компании не разговаривал больше, хотя сидел с ними в одной камере. Главного дружка убил через год негр-гомосексуалист, воткнув ему в горло кухонный нож, заточенный до остроты бритвы в слесарной мастерской. Негра-гомосексуалиста осудили за убийство и отправили на электрический стул. Гимп отбывал срок, занятый размышлениями о превратностях судьбы и вышел на свободу, имея только одну профессию – подсадной утки. Он бывший зэк. Если не верить бывшему зэку, то кому тогда верить?! Такое убеждение бытовало в преступном мире, и Дэнни Гимп был ему очень благодарен. Время от времени он продавал подслушанные разговоры полиции по договорной цене. Профессия приносила совсем неплохой доход.
Карл Капек позвонил Дэнни после обеда и договорился около пяти встретиться с ним в парке. День уже клонился к вечеру. Они сидели на скамейке и смотрели на гувернанток, везущих в колясках свои сокровища, на компанию мальчишек, разбивающихся на футбольные команды, на маленькую девочку, медленно бредущую по извилистой тропинке и волочащую за собой сачок. При этом она так внимательно смотрела себе под ноги, как это могут делать только маленькие девочки, напряженно размышляющие о самых жгучих проблемах бытия.
– Белинда, говоришь? – переспросил Дэнни.
– Да, Белинда.
Гимп чихнул. Он все время простужался, заметил Капек. Наверное, старел.
– А что за Белинда, не знаешь, да?
– Чего бы я тебе звонил?
– Черномазая?
– Да.
– Так сразу я не вспомню, – Дэнни снова чихнул. – Зима скоро, ты видишь?
– Это не так плохо, – заметил полицейский.
– Это кошмар, – возразил Дэнни. – Зачем тебе эта телка?
– Она ограбила моряка.
– Как ты стал меня ценить! – саркастически усмехнулся стукач.
– Она была не одна.
– С парнем?
– Да. Заигрывала с моряком в баре на Семнадцатой, позвала его с собой. Проводила его к напарнику, а тот нокаутировал парня.
– Напарник тоже черный?
– Нет, белый.
– Белинда, – задумчиво произнес Гимп. – Я знал когда-то одну Белинду. Единственная женщина, не обращавшая внимания на мою ногу. Это было в Чикаго. Я ведь когда-то жил в Чикаго. У меня там остались знакомые. Белинда Коласковска, полька. Красивая, как картинка – волосы светлые, глаза голубые, сиськи – во! – проиллюстрировал Дэнни руками, но потом немедленно спрятал их опять в карманы. – Я ее как-то спросил, чего она связалась с таким, как я. Это я о хромоте. Она сказала: «Как это, с таким, как ты?» Я посмотрел ей в глаза и говорю: «Ты понимаешь о чем я, Белинда?» А она: «Нет, не понимаю. О чем ты, Дэнни?», а я: «Я ведь хромой, Белинда». А она: «Правда?» и улыбнулась. Никогда не забуду эту улыбку, клянусь Богом! Если доживу до ста лет, и тогда буду помнить, как она мне улыбнулась тогда в Чикаго. Я в тот день мог милю пробежать. Я мог олимпийский рекорд побить! – Дэнни покачал головой и снова чихнул. Неожиданно сорвалась с места стая голубей, наполнив воздух шумом крыльев. Они взмыли в небо и, развернувшись, опять спланировали на землю к скамейке, где сидел старик в потертом коричневом пальто и бросал им крошки.
– Ладно, это все равно не та Белинда...
Дэнни еще мгновение был занят своими мыслями, потом, видимо, отбросил нахлынувшие воспоминания, втянул голову в плечи, засунул руки поглубже в карманы.
– Словесный портрет есть? – спросил он.
– Я знаю только, что она черная, хорошо сложена и носит красное платье.
– Значит, ты ищешь две тысячи девушек в этом городе, – заметил Дэнни. – А с парнем как?
– Никак.
– Чудесно.
– Что думаешь?
– Я думаю, что с тобой очень приятно беседовать в воскресенье, когда зима на носу.
– Можешь помочь или нет?
– Послушаю там-сям. Ты в дежурке?
– В дежурке.
– Я позвоню.
* * *
Бывают случаи, когда ночь отказывается наступать. День мешкает, цвета меняются медленно и незаметно, в воздухе приятное напряжение.
Это был именно такой день.
Воздух покалывал холодом, это совсем не та свежесть, что весной. Но в остальном день был похож на весенний. Сочно-голубое небо, казалось, гневно отвергало вторжение ночи, решительно сопротивляясь изменению спектра в темную сторону. В пять тридцать было еще светло, но уже зажглись уличные фонари. Им нечего было освещать, день еще не угас. Солнце отказывалось повиноваться вращению Земли. Оно упрямо висело над домами на западе, отчаянно цеплялось за трубы и коньки крыш. Горожане не торопились по домам, наблюдая астрономический казус: сбываются древние предсказания – отныне всегда будет день, ночь не наступит, все будут плясать на улицах.
Наконец, небо на западе сдалось.
В квартире Герберта Гросса начало темнеть. Карелла и Браун уже почти три часа рылись в ней. Они обшарили все – от потолка до пола, стену за стеной, от древних перемычек до бачка унитаза, но не нашли ничего, что подсказало бы им, куда отправился вскочивший в автобус Гросс.
Ключ был рядом, но они его не находили. Маленькая квартирка-конура была забита мебелью, явно купленной в начале тридцатых годов, когда солидность считалась добродетелью. Огромная, заваленная всяческим хламом софа в гостиной была обита темно-бордовым мохером. Ножками в виде лап софа упиралась в поблекший персидский ковер на полу. Хватило бы одной софы, чтобы загромоздить комнату, но там еще стояли два мягких кресла, тоже чем-то заваленные, кушетка, словно принесенная из какой-нибудь изысканной столовой, настольная лампа с розовым абажуром, украшенным бахромой. На стене висела картина в раме с завитушками, изображающая гряду покрытых снегом гор над безмятежным озером. В углу – напольный вариант радиолы «Стромберг-Карлсон» с костяными клавишами, напоминающий музыкальный автомат. По бокам софы отделанные красным деревом столики, на каждом по огромной фарфоровой лампе с закутанными в пластик абажурами.
В первой спальне стояла грандиозная двуспальная кровать с отделанными красным деревом спинками. Кровать была неубрана. Массивный туалетный столик, также из красного дерева, со стоящим на нем зеркалом в массивной раме, находился у стены напротив. Мужской вариант такого же столика – с объемистыми отделениями для брюк и костюмов размещался у стены с окном.
Вторая спальня была обставлена в современном стиле. Две узкие кровати накрыты обычными покрывалами, над ними мексиканский ковер. У противоположной стены стояли книжный шкаф и шифоньер без дверцы. Кроме кухни и ванной в квартире была еще одна комната, взятая, казалось, прямо из пьесы Артура Миллера «Цена». Она была буквально до потолка забита мебелью, фарфором, хрусталем, картонками с надписями (на одной детектива заметили слова «Всемирная ярмарка – 1939»), кипами книг, кухонной утварью и даже старой одеждой, разбросанной на стульях и картонках.
– Я не вижу смысла в этой квартире, – вздохнул Карелла.
– Я тоже, – кивнул Браун. Он включил настольную лампу в гостиной, и усталые, запыленные детективы уселись лицом друг к другу – Карелла на исполинскую софу, Браун в одно из кресел. Комнату наполнил розовый свет от абажура с бахромой. Карелла представил, что он сидит и делает уроки под приглушенные звуки джаза, льющиеся из старого «Стромберг-Карлсона».
– Все не так, кроме одной спальни, – произнес он. – Остальное все не так.
– А может, наоборот, – добавил Браун.
– Я к тому, что какой дурак сейчас собирает такую мебель?
– У моей матери была такая.
Оба замолчали. Первым нарушил тишину Карелла:
– Когда умерла мать Голденталя?
– Три месяца назад, так в отчете, по-моему. Он жил с ней.
– А если все это говно ее?
– Может быть. Может быть, он все сюда перевез, когда съезжал с материной квартиры.
– Помнишь ее имя?
– Минни.
– Как ты думаешь, сколько Голденталей в телефонном справочнике?
Они не стали смотреть районы Беттауна, Маджесты или Калмз-Пойнта. Автобус, в который вскочил Гросс, шел из центра, а чтобы ехать во все эти районы, надо двигаться к центру. Они не стали также смотреть в Риверхед, потому что в автобусе ехать в Риверхед было бы слишком долго. Удобнее на экспресс-поездах, снующих круглые сутки. Итак, они ограничили поиски только направлением Айсолы (была еще одна причина, по которой полицейские взялись именно за этот справочник: в квартире другого просто не было).
В справочнике Айсолы числилось восемь Голденталей. Но Минни Голденталь была только одна – ныне усопшая, бедняжка. Ее имя проживет в справочнике до следующего года, пока телефонная компания не издаст новый.
Sic transit gloria mundi.
~~
Дом, в котором жила Минни Голденталь, был двенадцатиэтажным кирпичным строением, ощетинившимся телевизионными антеннами. Перед ним располагался маленький дворик, огражденный двумя желтыми кирпичными тумбами с каменными вазами на каждой. Летом в вазах, вероятно, росли цветы, но сейчас оттуда торчали только засохшие стебли. Дом напоминал архитектурную версию перевернутой буквы "П". Во дворик вели низкие, плоские ступеньки. В проходе, справа и слева, висели почтовые ящики. Карелла осмотрел один ряд, Браун другой. Нигде не было таблички с именем Минни Голденталь.
– Ну что? – спросил Карелла.
– Спросим у консьержа, – предложил Браун.
Консьерж жил на цокольном этаже, в квартире за лестницей. Он открыл дверь, одетый в нижнюю рубаху. Где-то в глубине квартиры работал телевизор, но программа, вероятно, не могла полностью захватить его внимание, так как в руке он держал воскресную газету с комиксами. Полицейские представились. Консьерж взглянул на жетон Кареллы, потом на его удостоверение и спросил:
– Да?
– Проживала здесь не так давно некая Минни Голденталь?
Консьерж очень внимательно выслушал Кареллу, как будто от того, насколько он правильно поймет вопрос, зависел выигрыш в сто тысяч долларов. Затем кивнул:
– Да.
– В какой квартире?
– Девятой "Д".
– Там сейчас кто-нибудь живет?
– Сын.
– Берни Голденталь?
– Да. Но я не знаю, почему он здесь живет. После того, как Минни умерла, он вывез всю мебель. Но за квартиру платит.
Консьерж пожал плечами и продолжал:
– Вообще-то, хозяева хотят, чтобы он убрался. Понимаете, у этой квартиры фиксированная оплата. Старая большая квартира. Если он уберется, они легально поднимут цену для новых жильцов.
– Там сейчас кто-нибудь есть?
– Не знаю. Народ все время заходит и выходит. У них свои дела – у меня свои.
– Закон требует, – заявил Карелла, – чтобы у вас хранились ключи от всех квартир. От девятой "Д" есть?
– Есть.
– Он нам нужен.
– Зачем?
– Чтобы попасть в квартиру.
– Это незаконно.
– Мы никому не скажем.
– Ну, – поколебался консьерж, – ладно, о'кей.
Карелла и Браун поднялись в лифте на девятый этаж и попали в коридор. Не сказав друг другу ни слова, они вынули револьверы. Девятая "Д" располагалась в конце коридора. У двери полицейские прислушались, но стояла тишина. Карелла осторожно вставил ключ в замок. Он кивнул Брауну и повернул ключ. Послышался негромкий щелчок, прозвучавший, как выстрел. Полицейские ворвались в длинную узкую прихожую. В дальнем конце прихожей они увидели Герберта Гросса и светловолосого мужчину, вероятно, Бернарда Голденталя. Оба были вооружены.
– Стоять! – рявкнул Карелла, но мужчины решили ослушаться грозного окрика и открыли пальбу. Карелла и Браун бросились на покрытый линолеумом пол. Голденталь рванулся к двери с правой стороны прихожей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Дженеро моргнул.
Уиллис нависал с револьвером в руке над распростертым Хэмлингом, держа наготове наручники. Он набросил одну манжету на кисть парня, затянул ее потуже. Затем, не церемонясь, рывком поднял на ноги Хэмлинга, развернул его, завел другую руку за спину и защелкнул вторую манжету.
Дженеро забыл дышать.
* * *
Дэнни Гимп был стукачом, выдававшим себя за домушника. Это понятно. Его профессия требовала, чтобы он принадлежал к преступному миру.
Вообще-то Дэнни не был домушником, хотя его арестовали и осудили за кражу со взломом в городе Лос-Анджелесе, штат Калифорния, еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Очень болезненный с детства, он поехал на Запад подлечиться от хронической простуды. В баре на Ла Бреа подсел к гуляющей компании, и один из новых дружков попросил проводить его домой и подождать, пока тот возьмет из заначки несколько купюр, чтобы продолжить веселье. Они проехали по Стрипу мимо ла Сьенеда и оба вошли через черный ход в дом. Дружок оставил Дэнни на кухне, а сам прошел в спальню и вскоре вернулся с несколькими стодолларовыми бумажками. А также с ожерельем из бриллиантов и рубинов стоимостью в 47 500 долларов. Лос-Анджелесская полиция их уже ждала. Собственно, стоимость ожерелья Дэнни узнал именно от полиции, которая очень любезно сообщила ему эти сведения. Гимп все пытался объяснить судье. Он также сообщил, что в детстве болел полиомиелитом и является фактически инвалидом и что тюрьма отнюдь не будет способствовать поправлению его здоровья. Судья участливо выслушал его и приговорил Дэнни и всех его вновь обретенных друзей к пяти годам заключения. Дэнни никогда ни с кем из этой компании не разговаривал больше, хотя сидел с ними в одной камере. Главного дружка убил через год негр-гомосексуалист, воткнув ему в горло кухонный нож, заточенный до остроты бритвы в слесарной мастерской. Негра-гомосексуалиста осудили за убийство и отправили на электрический стул. Гимп отбывал срок, занятый размышлениями о превратностях судьбы и вышел на свободу, имея только одну профессию – подсадной утки. Он бывший зэк. Если не верить бывшему зэку, то кому тогда верить?! Такое убеждение бытовало в преступном мире, и Дэнни Гимп был ему очень благодарен. Время от времени он продавал подслушанные разговоры полиции по договорной цене. Профессия приносила совсем неплохой доход.
Карл Капек позвонил Дэнни после обеда и договорился около пяти встретиться с ним в парке. День уже клонился к вечеру. Они сидели на скамейке и смотрели на гувернанток, везущих в колясках свои сокровища, на компанию мальчишек, разбивающихся на футбольные команды, на маленькую девочку, медленно бредущую по извилистой тропинке и волочащую за собой сачок. При этом она так внимательно смотрела себе под ноги, как это могут делать только маленькие девочки, напряженно размышляющие о самых жгучих проблемах бытия.
– Белинда, говоришь? – переспросил Дэнни.
– Да, Белинда.
Гимп чихнул. Он все время простужался, заметил Капек. Наверное, старел.
– А что за Белинда, не знаешь, да?
– Чего бы я тебе звонил?
– Черномазая?
– Да.
– Так сразу я не вспомню, – Дэнни снова чихнул. – Зима скоро, ты видишь?
– Это не так плохо, – заметил полицейский.
– Это кошмар, – возразил Дэнни. – Зачем тебе эта телка?
– Она ограбила моряка.
– Как ты стал меня ценить! – саркастически усмехнулся стукач.
– Она была не одна.
– С парнем?
– Да. Заигрывала с моряком в баре на Семнадцатой, позвала его с собой. Проводила его к напарнику, а тот нокаутировал парня.
– Напарник тоже черный?
– Нет, белый.
– Белинда, – задумчиво произнес Гимп. – Я знал когда-то одну Белинду. Единственная женщина, не обращавшая внимания на мою ногу. Это было в Чикаго. Я ведь когда-то жил в Чикаго. У меня там остались знакомые. Белинда Коласковска, полька. Красивая, как картинка – волосы светлые, глаза голубые, сиськи – во! – проиллюстрировал Дэнни руками, но потом немедленно спрятал их опять в карманы. – Я ее как-то спросил, чего она связалась с таким, как я. Это я о хромоте. Она сказала: «Как это, с таким, как ты?» Я посмотрел ей в глаза и говорю: «Ты понимаешь о чем я, Белинда?» А она: «Нет, не понимаю. О чем ты, Дэнни?», а я: «Я ведь хромой, Белинда». А она: «Правда?» и улыбнулась. Никогда не забуду эту улыбку, клянусь Богом! Если доживу до ста лет, и тогда буду помнить, как она мне улыбнулась тогда в Чикаго. Я в тот день мог милю пробежать. Я мог олимпийский рекорд побить! – Дэнни покачал головой и снова чихнул. Неожиданно сорвалась с места стая голубей, наполнив воздух шумом крыльев. Они взмыли в небо и, развернувшись, опять спланировали на землю к скамейке, где сидел старик в потертом коричневом пальто и бросал им крошки.
– Ладно, это все равно не та Белинда...
Дэнни еще мгновение был занят своими мыслями, потом, видимо, отбросил нахлынувшие воспоминания, втянул голову в плечи, засунул руки поглубже в карманы.
– Словесный портрет есть? – спросил он.
– Я знаю только, что она черная, хорошо сложена и носит красное платье.
– Значит, ты ищешь две тысячи девушек в этом городе, – заметил Дэнни. – А с парнем как?
– Никак.
– Чудесно.
– Что думаешь?
– Я думаю, что с тобой очень приятно беседовать в воскресенье, когда зима на носу.
– Можешь помочь или нет?
– Послушаю там-сям. Ты в дежурке?
– В дежурке.
– Я позвоню.
* * *
Бывают случаи, когда ночь отказывается наступать. День мешкает, цвета меняются медленно и незаметно, в воздухе приятное напряжение.
Это был именно такой день.
Воздух покалывал холодом, это совсем не та свежесть, что весной. Но в остальном день был похож на весенний. Сочно-голубое небо, казалось, гневно отвергало вторжение ночи, решительно сопротивляясь изменению спектра в темную сторону. В пять тридцать было еще светло, но уже зажглись уличные фонари. Им нечего было освещать, день еще не угас. Солнце отказывалось повиноваться вращению Земли. Оно упрямо висело над домами на западе, отчаянно цеплялось за трубы и коньки крыш. Горожане не торопились по домам, наблюдая астрономический казус: сбываются древние предсказания – отныне всегда будет день, ночь не наступит, все будут плясать на улицах.
Наконец, небо на западе сдалось.
В квартире Герберта Гросса начало темнеть. Карелла и Браун уже почти три часа рылись в ней. Они обшарили все – от потолка до пола, стену за стеной, от древних перемычек до бачка унитаза, но не нашли ничего, что подсказало бы им, куда отправился вскочивший в автобус Гросс.
Ключ был рядом, но они его не находили. Маленькая квартирка-конура была забита мебелью, явно купленной в начале тридцатых годов, когда солидность считалась добродетелью. Огромная, заваленная всяческим хламом софа в гостиной была обита темно-бордовым мохером. Ножками в виде лап софа упиралась в поблекший персидский ковер на полу. Хватило бы одной софы, чтобы загромоздить комнату, но там еще стояли два мягких кресла, тоже чем-то заваленные, кушетка, словно принесенная из какой-нибудь изысканной столовой, настольная лампа с розовым абажуром, украшенным бахромой. На стене висела картина в раме с завитушками, изображающая гряду покрытых снегом гор над безмятежным озером. В углу – напольный вариант радиолы «Стромберг-Карлсон» с костяными клавишами, напоминающий музыкальный автомат. По бокам софы отделанные красным деревом столики, на каждом по огромной фарфоровой лампе с закутанными в пластик абажурами.
В первой спальне стояла грандиозная двуспальная кровать с отделанными красным деревом спинками. Кровать была неубрана. Массивный туалетный столик, также из красного дерева, со стоящим на нем зеркалом в массивной раме, находился у стены напротив. Мужской вариант такого же столика – с объемистыми отделениями для брюк и костюмов размещался у стены с окном.
Вторая спальня была обставлена в современном стиле. Две узкие кровати накрыты обычными покрывалами, над ними мексиканский ковер. У противоположной стены стояли книжный шкаф и шифоньер без дверцы. Кроме кухни и ванной в квартире была еще одна комната, взятая, казалось, прямо из пьесы Артура Миллера «Цена». Она была буквально до потолка забита мебелью, фарфором, хрусталем, картонками с надписями (на одной детектива заметили слова «Всемирная ярмарка – 1939»), кипами книг, кухонной утварью и даже старой одеждой, разбросанной на стульях и картонках.
– Я не вижу смысла в этой квартире, – вздохнул Карелла.
– Я тоже, – кивнул Браун. Он включил настольную лампу в гостиной, и усталые, запыленные детективы уселись лицом друг к другу – Карелла на исполинскую софу, Браун в одно из кресел. Комнату наполнил розовый свет от абажура с бахромой. Карелла представил, что он сидит и делает уроки под приглушенные звуки джаза, льющиеся из старого «Стромберг-Карлсона».
– Все не так, кроме одной спальни, – произнес он. – Остальное все не так.
– А может, наоборот, – добавил Браун.
– Я к тому, что какой дурак сейчас собирает такую мебель?
– У моей матери была такая.
Оба замолчали. Первым нарушил тишину Карелла:
– Когда умерла мать Голденталя?
– Три месяца назад, так в отчете, по-моему. Он жил с ней.
– А если все это говно ее?
– Может быть. Может быть, он все сюда перевез, когда съезжал с материной квартиры.
– Помнишь ее имя?
– Минни.
– Как ты думаешь, сколько Голденталей в телефонном справочнике?
Они не стали смотреть районы Беттауна, Маджесты или Калмз-Пойнта. Автобус, в который вскочил Гросс, шел из центра, а чтобы ехать во все эти районы, надо двигаться к центру. Они не стали также смотреть в Риверхед, потому что в автобусе ехать в Риверхед было бы слишком долго. Удобнее на экспресс-поездах, снующих круглые сутки. Итак, они ограничили поиски только направлением Айсолы (была еще одна причина, по которой полицейские взялись именно за этот справочник: в квартире другого просто не было).
В справочнике Айсолы числилось восемь Голденталей. Но Минни Голденталь была только одна – ныне усопшая, бедняжка. Ее имя проживет в справочнике до следующего года, пока телефонная компания не издаст новый.
Sic transit gloria mundi.
~~
Дом, в котором жила Минни Голденталь, был двенадцатиэтажным кирпичным строением, ощетинившимся телевизионными антеннами. Перед ним располагался маленький дворик, огражденный двумя желтыми кирпичными тумбами с каменными вазами на каждой. Летом в вазах, вероятно, росли цветы, но сейчас оттуда торчали только засохшие стебли. Дом напоминал архитектурную версию перевернутой буквы "П". Во дворик вели низкие, плоские ступеньки. В проходе, справа и слева, висели почтовые ящики. Карелла осмотрел один ряд, Браун другой. Нигде не было таблички с именем Минни Голденталь.
– Ну что? – спросил Карелла.
– Спросим у консьержа, – предложил Браун.
Консьерж жил на цокольном этаже, в квартире за лестницей. Он открыл дверь, одетый в нижнюю рубаху. Где-то в глубине квартиры работал телевизор, но программа, вероятно, не могла полностью захватить его внимание, так как в руке он держал воскресную газету с комиксами. Полицейские представились. Консьерж взглянул на жетон Кареллы, потом на его удостоверение и спросил:
– Да?
– Проживала здесь не так давно некая Минни Голденталь?
Консьерж очень внимательно выслушал Кареллу, как будто от того, насколько он правильно поймет вопрос, зависел выигрыш в сто тысяч долларов. Затем кивнул:
– Да.
– В какой квартире?
– Девятой "Д".
– Там сейчас кто-нибудь живет?
– Сын.
– Берни Голденталь?
– Да. Но я не знаю, почему он здесь живет. После того, как Минни умерла, он вывез всю мебель. Но за квартиру платит.
Консьерж пожал плечами и продолжал:
– Вообще-то, хозяева хотят, чтобы он убрался. Понимаете, у этой квартиры фиксированная оплата. Старая большая квартира. Если он уберется, они легально поднимут цену для новых жильцов.
– Там сейчас кто-нибудь есть?
– Не знаю. Народ все время заходит и выходит. У них свои дела – у меня свои.
– Закон требует, – заявил Карелла, – чтобы у вас хранились ключи от всех квартир. От девятой "Д" есть?
– Есть.
– Он нам нужен.
– Зачем?
– Чтобы попасть в квартиру.
– Это незаконно.
– Мы никому не скажем.
– Ну, – поколебался консьерж, – ладно, о'кей.
Карелла и Браун поднялись в лифте на девятый этаж и попали в коридор. Не сказав друг другу ни слова, они вынули револьверы. Девятая "Д" располагалась в конце коридора. У двери полицейские прислушались, но стояла тишина. Карелла осторожно вставил ключ в замок. Он кивнул Брауну и повернул ключ. Послышался негромкий щелчок, прозвучавший, как выстрел. Полицейские ворвались в длинную узкую прихожую. В дальнем конце прихожей они увидели Герберта Гросса и светловолосого мужчину, вероятно, Бернарда Голденталя. Оба были вооружены.
– Стоять! – рявкнул Карелла, но мужчины решили ослушаться грозного окрика и открыли пальбу. Карелла и Браун бросились на покрытый линолеумом пол. Голденталь рванулся к двери с правой стороны прихожей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18