Запомните это.
Наверху заплакал кто-то из детей, и голоса, бормотавшие молитву, внезапно смолкли, послышалось какое-то движение и стремительные шаги по лестнице вниз. В комнату вбежала дочь хозяйки дома – лет десяти, не старше – и бросилась прямо в объятия Изольды.
– Они сказали, что он умер, – прорыдала она, – а он взял и открыл глаза и посмотрел на меня, всего один раз, и снова закрыл. Никто не видел, кроме меня, они все читали молитву. Неужели он хотел сказать, что я тоже должна пойти за ним в могилу?
Изольда прижала к себе ребенка и, не спуская глаз с Роджера, произнесла:
– Если сегодня или вчера свершилось злодеяние, ты ответишь за все вместе с остальными. Пусть не на этом свете – ведь мы ничего не сможем доказать, – так на том, перед Богом.
Роджер сделал шаг вперед – наверное, хотел заставить ее замолчать или забрать у нее ребенка, – а я рванулся вперед, чтобы помешать ему, но споткнулся о камень. И вдруг все исчезло, вокруг меня были лишь кучи земли, холмы, поросшие травой, кусты утесника и корни засохшего дерева. Позади себя я увидел огромную яму, круглую, как карьер, в которой валялись старые консервные банки и битый шифер. – Я схватился за корявую ветку высохшего утесника – меня жутко рвало: издалека донесся гудок паровоза, который с грохотом проходил внизу, в долине.
Глава седьмая
Крутые стены карьера, вырытого в склоне холма, поросли остролистом и плющом, повсюду на земле между камнями валялся разный хлам, скопившийся здесь за многие годы. Из карьера тропа вела в небольшую впадину, затем в другую, в третью. Все вокруг было в кочках, рвах, ямах.
Утесник, распространившийся повсюду, основательно все это замаскировал, а поскольку у меня было страшное головокружение, я не видел, куда ступаю, и спотыкался на каждом шагу. В голове билась одна-единственная мысль: необходимо выбраться из этого проклятого места и найти машину.
Я ухватился за какое-то колючее растение и, держась за него, попытался хоть как-то восстановить равновесие: под ногами валялись старые консервные банки, сломанный остов от кровати и кругом – все тот же плющ и остролист. Наконец я начал ощущать свои конечности, но когда попробовал одолеть очередной бугор, головокружение и тошнота усилились, и я, поскользнувшись, съехал в яму. Я лежал там, тяжело дыша и корчась от приступов рвоты. Потом меня вывернуло, и на какой-то миг я почувствовал облегчение. Я встал и полез на другой бугор. С него я увидел, что нахожусь всего в нескольких сотнях ярдов от той изгороди, возле которой сидел и курил сигарету: все эти бугры и ямы были скрыты тогда от меня насыпью и сломанными воротами. Я снова посмотрел вниз на долину и увидел хвост исчезающего за поворотом поезда – он торопился в Пар. Затем я пролез сквозь дыру в ограде и побрел через поле к тому месту, где оставил машину.
Когда я подошел к стоянке у обочины дороги, у меня вновь началась сильная тошнота. Шатаясь, я отошел в сторону к груде камней и досок, и меня снова вырвало. Земля и небо поплыли у меня перед глазами. Головокружение, от которого я страдал в первый день в патио, было ничто по сравнению с тем, что я испытывал сегодня, и, присев у груды мусора в ожидании, когда же наконец это пройдет, я все время повторял – с пылом и бессильной злобой больного, страдающего после тяжелого наркоза и потерявшего уже всякое самообладание: «Чтоб я еще раз… Никогда!»
В перерыве между приступами рвоты я успел заметить, правда, довольно смутно, что неподалеку от моей машины припаркована еще одна. Когда же тошнота и головокружение наконец прошли – мне казалось, это длилось целую вечность, – и я сидел, сморкаясь и откашливаясь, то услышал, как хлопнула дверца машины, и вдруг совсем рядом увидел ее владельца; он пристально смотрел на меня:
– С вами все в порядке? – спросил он.
– Да, – ответил я, – думаю, что да.
Я с трудом поднялся на ноги, и он протянул руку, чтобы я мог опереться на нее. Он был приблизительно моего возраста, чуть за сорок; у него было приятное лицо и удивительно крепкое рукопожатие.
– Ключи при вас?
– Ключи…
Я пошарил у себя в кармане. Боже! А что, если я уронил их в карьере, или в какой-нибудь яме – ищи их потом. Но они оказались в верхнем кармане вместе с фляжкой: я почувствовал такое облегчение, что мне сразу же стало лучше, и я подошел к машине уже без посторонней помощи. Но тут меня ждало очередное испытание: я никак не мог попасть ключом в замок.
– Позвольте мне – я помогу, – сказал мой благодетель.
– Вы очень любезны. Извините меня, пожалуйста, – пробормотал я.
– Это в некотором роде моя обязанность. Ведь я врач, – ответил он.
Я почувствовал, что мое лицо будто окаменело, но уже в следующую секунду я выдавил из себя учтивую улыбку. Одно дело – любезность, оказанная случайным автомобилистом, другое – профессиональное внимание со стороны врача. Тем временем он продолжал смотреть на меня с большим интересом – и немудрено. Мне стало любопытно, что же он обо мне подумал.
– Наверное, я слишком быстро поднимался в гору. Когда дошел до верха, почувствовал головокружение и меня начало тошнить. Никак не мог сдержаться.
– Ничего страшного, – сказал он. – Здесь давно уже все изгажено. На мой взгляд, если приспичило, то обочина дороги ничуть не хуже любого другого места. Вы и представить себе не можете, что здесь творится в туристский сезон.
Однако провести его мне не удалось, это было ясно. Он не спускал с меня глаз. Интересно, заметил ли он фляжку, которая оттопыривала верхний карман моего пиджака.
– Вам далеко ехать? – спросил он.
Нет, – ответил я, – отсюда мили две, не больше.
– Тогда вот что, – предложил он, – по-моему, будет разумнее, если вы оставите машину здесь, а я отвезу вас домой. За машиной можно потом кого-нибудь прислать.
– Спасибо, вы очень добры, – сказал я. – Но поверьте, мне сейчас гораздо лучше. Это так, я думаю, ничего серьезного.
– М-да… Похоже все-таки на что-то серьезное, – сказал он.
– Нет, нет, поверьте, – настаивал я, – я себя уже нормально чувствую. Наверное, что-то не то съел за обедом, а потом еще в гору полез…
– Послушайте, – прервал он меня, – вы не мой пациент, и я не собираюсь навязывать вам свои врачебные услуги. Я просто хочу вас предупредить, что в таком состоянии вести машину опасно.
– Да, понимаю. Я вам очень благодарен, спасибо за заботу.
Может быть, он и прав. Вчера я съездил в Сент-Остелл и вернулся домой без всяких проблем. Но сегодня все может быть иначе: вдруг у меня снова начнется головокружение? Я думаю, он заметил мою нерешительность.
– Хотите, я поеду за вами, – предложил он, – на всякий случай, просто убедиться, что все в порядке?
Отказываться было глупо – тогда он действительно мог заподозрить неладное.
– Не знаю, как вас и благодарить, – сказал я. – Мне тут недалеко – только заехать наверх на Полмиарский холм.
– Значит, нам по пути, – улыбнулся он. – Я живу в Фауи.
Я не без труда залез в машину и вырулил на дорогу. Он следовал за мной вплотную, и я подумал, что если вдруг я сейчас въеду в изгородь, мне конец. Но, к своему удивлению, я лихо одолел узкую проселочную дорогу, и, вздохнув с большим облегчением, выехал на главную трассу и повернул к Полмиарскому холму. Свернув затем вправо, уже на Килмарт, я решил, что он, вероятно, намерен провожать меня до самого дома, но он помахал мне рукой и поехал дальше в Фауи. Что ж, очень тактично с его стороны. Он, наверно, подумал, что я остановился в Полкеррисе или в одной из близлежащих ферм. Я въехал в ворота, поставил машину в гараж и вошел в дом. Меня снова стало тошнить.
Первое, что я сделал, когда пришел в себя, хотя меня еще здорово колотило, – сполоснул фляжку. Затем я спустился в лабораторию и поставил ее в раковину отмокать. Здесь она привлечет меньше внимания, чем на кухне. Затем я снова поднялся наверх в музыкальный салон и рухнул в кресло совершенно без сил. И вдруг я вспомнил про посуду, завернутую в мешковину. Неужели я оставил сверток в машине?
Я уже готов был вскочить, бежать в гараж, чтобы срочно отыскать сверток – нужно как следует все вымыть, даже более тщательно, чем фляжку, и спрятать под замок, – но затем я с ужасом осознал, что перепутал настоящее и прошлое: мои мозги, видимо, были вывернуты так же, как и желудок. Ведь Роджер отдал посуду своему брату, а не мне.
Я сидел в кресле в полном оцепенении, сердце колотилось как бешеное. Раньше я никогда не путал эти два мира. Они существовали каждый сам по себе. Может, прошлое и настоящее смешалось у меня в голове только из-за того, что приступ рвоты и головокружения был на этот раз таким сильным? А может, я переборщил с дозировкой, и поэтому состав оказал на меня более мощное воздействие? Кто знает. Я сжал подлокотники кресла. Оно было такое крепкое, настоящее. Все вокруг меня было настоящее. Путь домой, врач, карьер со сваленными в него пустыми консервными банками и битым шифером – это все тоже было настоящее. Это, и только это, а не дом на берегу, со всеми его обитателями, не умирающий, не монах и не плошки в мешковине, потому что все это лишь результат воздействия препарата – средства, которое превращает здоровые мозги в больные.
Я не на шутку рассердился, не столько на себя, хоть я сам добровольно согласился стать подопытным кроликом, сколько на Магнуса. Он ведь ничего толком не знал о своем открытии. Он еще не разобрался в том, что именно он создал. Не зря же он просил прислать ему пузырек с пометкой В, чтобы испытать его на лабораторной обезьяне. Видно, подозревал, что не все ладно, но теперь я и сам могу объяснить ему, что не так – и дело тут не в возбуждении и не в депрессии, а в полной путанице, которая возникает в голове. Происходит смешение двух миров. Нет, с меня довольно. Сыт по горло. Пусть испытывает свои препараты хоть на десяти обезьянах сразу. А меня увольте.
Зазвонил телефон. Я так и подскочил – вбежал в библиотеку и схватил трубку. Черт бы побрал его телепатические способности. Он, конечно, скажет, что ему известно, где я был, и что он прекрасно знает этот дом на берегу, и беспокоиться мне не о чем: опасности никакой нет, если только ни до кого не дотрагиваться. А если мне плохо или у меня в голове какая-то мешанина, то опять же ничего страшного в этом нет – просто побочное явление, не дающее никаких серьезных последствий. Ну ничего, сейчас я ему выдам.
Я схватил телефонную трубку и услышал:
– Подождите, пожалуйста, соединяю.
Я услышал щелчок – Магнус взял трубку.
– Черт бы тебя подрал! – начал я. – Учти, последний раз я изображал из себя дрессированного тюленя.
На другом конце провода раздался возглас изумления, затем смех:
– Ну что ж, дорогой, спасибо за теплые слова – так-то ты приветствуешь меня!
Это была Вита. Я остолбенел с трубкой в руке. Может быть, ее голос тоже был порожден путаницей в моих мозгах?
– Дорогой, куда ты подевался? – сказала она. – Что-нибудь случилось?
– Нет, – ответил я, – у меня ничего не случилось. А что у тебя? Откуда ты звонишь?
– Из Лондона, из аэропорта, – ответила она. – Мне удалось купить билет на другой рейс, и я прилетела раньше, вот и все. Меня встречают Билл с Дианой, и мы сразу едем ужинать. Я просто подумала, вдруг ты будешь вечером звонить домой и удивишься, что я не отвечаю.
Извини, если застала тебя врасплох.
– Да уж. Ну ладно, – сказал я. – Как дела?
– Отлично, просто отлично. Ты-то как? Интересно, кого ты ожидал услышать, когда снял трубку? Мне кажется, ты был не очень-то любезен.
– Я думал, это Магнус. Он тут мне поручил кое-что для него сделать… Я тебе все подробно написал; правда, письмо ты получишь только завтра утром.
Она рассмеялась. Я прекрасно знал этот смех, который словно говорил: «Так я и думала».
– Значит, профессор заставил тебя поработать на него, – сказала она. – Ну, это меня не удивляет. И что же за дела могли превратить тебя в дрессированного тюленя?
– Да всего не перечислишь. Пришлось разгребать разный хлам. Подробнее расскажу при встрече. Когда мальчики приезжают?
– Завтра, – сказала она. – Поезд приходит ни свет ни заря. Так что, думаю, посажу их в машину, и мы сразу двинем к тебе. Долго туда добираться?
– Погоди, – сказал я. – Понимаешь, я еще не совсем готов принять вас. Я обо всем написал в письме. Лучше приезжайте в начале следующей недели.
На другом конце провода воцарилось гробовое молчание. Вечно я не то говорю.
– Не готов? – переспросила она. – Но ведь ты там уже пять дней? Разве ты не договорился с какой-то женщиной, что она будет приходить – готовить, убирать и тому подобное. Она что – отказалась?
– Да нет, не в том дело, – сказал я. – Она просто клад, лучше не найти. Послушай, дорогая, я не могу все это объяснять по телефону. Прочтешь в письме. Если честно, мы никак не ждали вас раньше понедельника.
– Мы? – сказала она. – Надеюсь, ты не хочешь сказать, что профессор тоже там?
– Да нет же, нет… – Я чувствовал, как мы оба начинаем заводиться. – Я имел в виду миссис Коллинз и себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Наверху заплакал кто-то из детей, и голоса, бормотавшие молитву, внезапно смолкли, послышалось какое-то движение и стремительные шаги по лестнице вниз. В комнату вбежала дочь хозяйки дома – лет десяти, не старше – и бросилась прямо в объятия Изольды.
– Они сказали, что он умер, – прорыдала она, – а он взял и открыл глаза и посмотрел на меня, всего один раз, и снова закрыл. Никто не видел, кроме меня, они все читали молитву. Неужели он хотел сказать, что я тоже должна пойти за ним в могилу?
Изольда прижала к себе ребенка и, не спуская глаз с Роджера, произнесла:
– Если сегодня или вчера свершилось злодеяние, ты ответишь за все вместе с остальными. Пусть не на этом свете – ведь мы ничего не сможем доказать, – так на том, перед Богом.
Роджер сделал шаг вперед – наверное, хотел заставить ее замолчать или забрать у нее ребенка, – а я рванулся вперед, чтобы помешать ему, но споткнулся о камень. И вдруг все исчезло, вокруг меня были лишь кучи земли, холмы, поросшие травой, кусты утесника и корни засохшего дерева. Позади себя я увидел огромную яму, круглую, как карьер, в которой валялись старые консервные банки и битый шифер. – Я схватился за корявую ветку высохшего утесника – меня жутко рвало: издалека донесся гудок паровоза, который с грохотом проходил внизу, в долине.
Глава седьмая
Крутые стены карьера, вырытого в склоне холма, поросли остролистом и плющом, повсюду на земле между камнями валялся разный хлам, скопившийся здесь за многие годы. Из карьера тропа вела в небольшую впадину, затем в другую, в третью. Все вокруг было в кочках, рвах, ямах.
Утесник, распространившийся повсюду, основательно все это замаскировал, а поскольку у меня было страшное головокружение, я не видел, куда ступаю, и спотыкался на каждом шагу. В голове билась одна-единственная мысль: необходимо выбраться из этого проклятого места и найти машину.
Я ухватился за какое-то колючее растение и, держась за него, попытался хоть как-то восстановить равновесие: под ногами валялись старые консервные банки, сломанный остов от кровати и кругом – все тот же плющ и остролист. Наконец я начал ощущать свои конечности, но когда попробовал одолеть очередной бугор, головокружение и тошнота усилились, и я, поскользнувшись, съехал в яму. Я лежал там, тяжело дыша и корчась от приступов рвоты. Потом меня вывернуло, и на какой-то миг я почувствовал облегчение. Я встал и полез на другой бугор. С него я увидел, что нахожусь всего в нескольких сотнях ярдов от той изгороди, возле которой сидел и курил сигарету: все эти бугры и ямы были скрыты тогда от меня насыпью и сломанными воротами. Я снова посмотрел вниз на долину и увидел хвост исчезающего за поворотом поезда – он торопился в Пар. Затем я пролез сквозь дыру в ограде и побрел через поле к тому месту, где оставил машину.
Когда я подошел к стоянке у обочины дороги, у меня вновь началась сильная тошнота. Шатаясь, я отошел в сторону к груде камней и досок, и меня снова вырвало. Земля и небо поплыли у меня перед глазами. Головокружение, от которого я страдал в первый день в патио, было ничто по сравнению с тем, что я испытывал сегодня, и, присев у груды мусора в ожидании, когда же наконец это пройдет, я все время повторял – с пылом и бессильной злобой больного, страдающего после тяжелого наркоза и потерявшего уже всякое самообладание: «Чтоб я еще раз… Никогда!»
В перерыве между приступами рвоты я успел заметить, правда, довольно смутно, что неподалеку от моей машины припаркована еще одна. Когда же тошнота и головокружение наконец прошли – мне казалось, это длилось целую вечность, – и я сидел, сморкаясь и откашливаясь, то услышал, как хлопнула дверца машины, и вдруг совсем рядом увидел ее владельца; он пристально смотрел на меня:
– С вами все в порядке? – спросил он.
– Да, – ответил я, – думаю, что да.
Я с трудом поднялся на ноги, и он протянул руку, чтобы я мог опереться на нее. Он был приблизительно моего возраста, чуть за сорок; у него было приятное лицо и удивительно крепкое рукопожатие.
– Ключи при вас?
– Ключи…
Я пошарил у себя в кармане. Боже! А что, если я уронил их в карьере, или в какой-нибудь яме – ищи их потом. Но они оказались в верхнем кармане вместе с фляжкой: я почувствовал такое облегчение, что мне сразу же стало лучше, и я подошел к машине уже без посторонней помощи. Но тут меня ждало очередное испытание: я никак не мог попасть ключом в замок.
– Позвольте мне – я помогу, – сказал мой благодетель.
– Вы очень любезны. Извините меня, пожалуйста, – пробормотал я.
– Это в некотором роде моя обязанность. Ведь я врач, – ответил он.
Я почувствовал, что мое лицо будто окаменело, но уже в следующую секунду я выдавил из себя учтивую улыбку. Одно дело – любезность, оказанная случайным автомобилистом, другое – профессиональное внимание со стороны врача. Тем временем он продолжал смотреть на меня с большим интересом – и немудрено. Мне стало любопытно, что же он обо мне подумал.
– Наверное, я слишком быстро поднимался в гору. Когда дошел до верха, почувствовал головокружение и меня начало тошнить. Никак не мог сдержаться.
– Ничего страшного, – сказал он. – Здесь давно уже все изгажено. На мой взгляд, если приспичило, то обочина дороги ничуть не хуже любого другого места. Вы и представить себе не можете, что здесь творится в туристский сезон.
Однако провести его мне не удалось, это было ясно. Он не спускал с меня глаз. Интересно, заметил ли он фляжку, которая оттопыривала верхний карман моего пиджака.
– Вам далеко ехать? – спросил он.
Нет, – ответил я, – отсюда мили две, не больше.
– Тогда вот что, – предложил он, – по-моему, будет разумнее, если вы оставите машину здесь, а я отвезу вас домой. За машиной можно потом кого-нибудь прислать.
– Спасибо, вы очень добры, – сказал я. – Но поверьте, мне сейчас гораздо лучше. Это так, я думаю, ничего серьезного.
– М-да… Похоже все-таки на что-то серьезное, – сказал он.
– Нет, нет, поверьте, – настаивал я, – я себя уже нормально чувствую. Наверное, что-то не то съел за обедом, а потом еще в гору полез…
– Послушайте, – прервал он меня, – вы не мой пациент, и я не собираюсь навязывать вам свои врачебные услуги. Я просто хочу вас предупредить, что в таком состоянии вести машину опасно.
– Да, понимаю. Я вам очень благодарен, спасибо за заботу.
Может быть, он и прав. Вчера я съездил в Сент-Остелл и вернулся домой без всяких проблем. Но сегодня все может быть иначе: вдруг у меня снова начнется головокружение? Я думаю, он заметил мою нерешительность.
– Хотите, я поеду за вами, – предложил он, – на всякий случай, просто убедиться, что все в порядке?
Отказываться было глупо – тогда он действительно мог заподозрить неладное.
– Не знаю, как вас и благодарить, – сказал я. – Мне тут недалеко – только заехать наверх на Полмиарский холм.
– Значит, нам по пути, – улыбнулся он. – Я живу в Фауи.
Я не без труда залез в машину и вырулил на дорогу. Он следовал за мной вплотную, и я подумал, что если вдруг я сейчас въеду в изгородь, мне конец. Но, к своему удивлению, я лихо одолел узкую проселочную дорогу, и, вздохнув с большим облегчением, выехал на главную трассу и повернул к Полмиарскому холму. Свернув затем вправо, уже на Килмарт, я решил, что он, вероятно, намерен провожать меня до самого дома, но он помахал мне рукой и поехал дальше в Фауи. Что ж, очень тактично с его стороны. Он, наверно, подумал, что я остановился в Полкеррисе или в одной из близлежащих ферм. Я въехал в ворота, поставил машину в гараж и вошел в дом. Меня снова стало тошнить.
Первое, что я сделал, когда пришел в себя, хотя меня еще здорово колотило, – сполоснул фляжку. Затем я спустился в лабораторию и поставил ее в раковину отмокать. Здесь она привлечет меньше внимания, чем на кухне. Затем я снова поднялся наверх в музыкальный салон и рухнул в кресло совершенно без сил. И вдруг я вспомнил про посуду, завернутую в мешковину. Неужели я оставил сверток в машине?
Я уже готов был вскочить, бежать в гараж, чтобы срочно отыскать сверток – нужно как следует все вымыть, даже более тщательно, чем фляжку, и спрятать под замок, – но затем я с ужасом осознал, что перепутал настоящее и прошлое: мои мозги, видимо, были вывернуты так же, как и желудок. Ведь Роджер отдал посуду своему брату, а не мне.
Я сидел в кресле в полном оцепенении, сердце колотилось как бешеное. Раньше я никогда не путал эти два мира. Они существовали каждый сам по себе. Может, прошлое и настоящее смешалось у меня в голове только из-за того, что приступ рвоты и головокружения был на этот раз таким сильным? А может, я переборщил с дозировкой, и поэтому состав оказал на меня более мощное воздействие? Кто знает. Я сжал подлокотники кресла. Оно было такое крепкое, настоящее. Все вокруг меня было настоящее. Путь домой, врач, карьер со сваленными в него пустыми консервными банками и битым шифером – это все тоже было настоящее. Это, и только это, а не дом на берегу, со всеми его обитателями, не умирающий, не монах и не плошки в мешковине, потому что все это лишь результат воздействия препарата – средства, которое превращает здоровые мозги в больные.
Я не на шутку рассердился, не столько на себя, хоть я сам добровольно согласился стать подопытным кроликом, сколько на Магнуса. Он ведь ничего толком не знал о своем открытии. Он еще не разобрался в том, что именно он создал. Не зря же он просил прислать ему пузырек с пометкой В, чтобы испытать его на лабораторной обезьяне. Видно, подозревал, что не все ладно, но теперь я и сам могу объяснить ему, что не так – и дело тут не в возбуждении и не в депрессии, а в полной путанице, которая возникает в голове. Происходит смешение двух миров. Нет, с меня довольно. Сыт по горло. Пусть испытывает свои препараты хоть на десяти обезьянах сразу. А меня увольте.
Зазвонил телефон. Я так и подскочил – вбежал в библиотеку и схватил трубку. Черт бы побрал его телепатические способности. Он, конечно, скажет, что ему известно, где я был, и что он прекрасно знает этот дом на берегу, и беспокоиться мне не о чем: опасности никакой нет, если только ни до кого не дотрагиваться. А если мне плохо или у меня в голове какая-то мешанина, то опять же ничего страшного в этом нет – просто побочное явление, не дающее никаких серьезных последствий. Ну ничего, сейчас я ему выдам.
Я схватил телефонную трубку и услышал:
– Подождите, пожалуйста, соединяю.
Я услышал щелчок – Магнус взял трубку.
– Черт бы тебя подрал! – начал я. – Учти, последний раз я изображал из себя дрессированного тюленя.
На другом конце провода раздался возглас изумления, затем смех:
– Ну что ж, дорогой, спасибо за теплые слова – так-то ты приветствуешь меня!
Это была Вита. Я остолбенел с трубкой в руке. Может быть, ее голос тоже был порожден путаницей в моих мозгах?
– Дорогой, куда ты подевался? – сказала она. – Что-нибудь случилось?
– Нет, – ответил я, – у меня ничего не случилось. А что у тебя? Откуда ты звонишь?
– Из Лондона, из аэропорта, – ответила она. – Мне удалось купить билет на другой рейс, и я прилетела раньше, вот и все. Меня встречают Билл с Дианой, и мы сразу едем ужинать. Я просто подумала, вдруг ты будешь вечером звонить домой и удивишься, что я не отвечаю.
Извини, если застала тебя врасплох.
– Да уж. Ну ладно, – сказал я. – Как дела?
– Отлично, просто отлично. Ты-то как? Интересно, кого ты ожидал услышать, когда снял трубку? Мне кажется, ты был не очень-то любезен.
– Я думал, это Магнус. Он тут мне поручил кое-что для него сделать… Я тебе все подробно написал; правда, письмо ты получишь только завтра утром.
Она рассмеялась. Я прекрасно знал этот смех, который словно говорил: «Так я и думала».
– Значит, профессор заставил тебя поработать на него, – сказала она. – Ну, это меня не удивляет. И что же за дела могли превратить тебя в дрессированного тюленя?
– Да всего не перечислишь. Пришлось разгребать разный хлам. Подробнее расскажу при встрече. Когда мальчики приезжают?
– Завтра, – сказала она. – Поезд приходит ни свет ни заря. Так что, думаю, посажу их в машину, и мы сразу двинем к тебе. Долго туда добираться?
– Погоди, – сказал я. – Понимаешь, я еще не совсем готов принять вас. Я обо всем написал в письме. Лучше приезжайте в начале следующей недели.
На другом конце провода воцарилось гробовое молчание. Вечно я не то говорю.
– Не готов? – переспросила она. – Но ведь ты там уже пять дней? Разве ты не договорился с какой-то женщиной, что она будет приходить – готовить, убирать и тому подобное. Она что – отказалась?
– Да нет, не в том дело, – сказал я. – Она просто клад, лучше не найти. Послушай, дорогая, я не могу все это объяснять по телефону. Прочтешь в письме. Если честно, мы никак не ждали вас раньше понедельника.
– Мы? – сказала она. – Надеюсь, ты не хочешь сказать, что профессор тоже там?
– Да нет же, нет… – Я чувствовал, как мы оба начинаем заводиться. – Я имел в виду миссис Коллинз и себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51