Напряжение спало, я чувствовал себя совершенно опустошенным. И я по-прежнему не знал, как много успел ему наговорить. Наверное, в результате получилась мешанина из всего, о чем я думал и что делал начиная с трехлетнего возраста. И он, подобно всем врачам с их склонностью к психоанализу, собрал все это воедино и пришел к заключению, что я представляю собой типичный случай неудачника с гомосексуальными наклонностями, с рождения страдавшего Эдиповым комплексом, к которому позднее прибавился еще и комплекс отчима, отвращение к интимной близости с собственной вдовой женой и подспудное влечение к некоей блондиночке, существующей лишь в моем воображении.
Все, разумеется, сходилось. Монастырь – это закрытая школа в Стоунихерсте, брат Жан – тот вкрадчивый ублюдок, что преподавал мне историю, Джоанна – моя мать и бедняжка Вита в одном лице, а красавчик Отто Бодруган – тот беспечный искатель приключений, каким бы мне самому хотелось стать. Бесспорный факт, что все они когда-то жили и что я мог это доказать, не произвел впечатления на доктора Пауэлла. Жаль, что он не испробовал на себе самом действие препарата, а просто взял и отослал пузырек Джону Уиллису. Тогда бы он, возможно, заговорил иначе.
Что ж, значит, все кончено. Мне остается лишь смириться с его диагнозом и с его планами относительно нашего отпуска. Пожалуй, это еще по-божески, после того как я едва не убил Виту.
Странно, он ничего не сказал мне ни о побочном действии, ни о возможных последствиях, проявляющихся через какое-то время. Вероятно, он обсудил это с Джоном Уиллисом, и Джон Уиллис одобрил все его рекомендации. Но ведь Уиллис не знал о воспаленном глазе, испарине, тошноте и головокружении. И никто не знал, хотя Пауэлл мог догадываться кое о чем, особенно после первой нашей встречи. Как бы там ни было, сейчас я чувствовал себя вполне нормально. Даже слишком нормально, если уж говорить начистоту. Как нашкодивший мальчишка, который получил взбучку и пообещал исправиться.
Я отворил дверь и позвал Виту. Она тут же взбежала по лестнице, и я с чувством стыда и вины осознал, что ей пришлось вынести за последнюю неделю. Лицо ее поблекло, она исхудала. Ее всегда безукоризненно уложенные волосы были наспех зачесаны за уши, и она смотрела на меня такими несчастными глазами, каких я никогда раньше у нее не видел.
– Доктор сказал, что ты согласен уехать? – проговорила она. – Это была его идея, не моя, можешь мне поверить. Я желаю лишь одного – чтобы тебе стало лучше.
– Я знаю, – сказал я. – Но он абсолютно прав.
– Так ты не сердишься? Я так боялась, что ты рассердишься!
Она подошла и села рядом со мной на кровать, и я обнял ее за талию.
– Ты должна пообещать мне кое-что, – сказал я, – забудь обо всем, что случилось. Знаю, это практически невозможно, но очень прошу тебя.
– Ты был болен. Доктор мне все объяснил, – сказала она. – С мальчиками он тоже поговорил, и они все понимают. Никто из нас ни в чем тебя не винит, милый. Мы хотим лишь одного – чтобы ты поправился и был счастлив.
– Они не боятся меня?
– Боже мой! Конечно, нет. Они все поняли как надо, хорошо себя вели и очень мне помогали, особенно Тедди. Ведь они привязаны к тебе, милый, но, по-моему, ты этого до сих пор не уяснил!
– Да нет же, уяснил, – сказал я, – потому я так отвратительно себя чувствую! Но не будем пока об этом говорить. Когда нам нужно ехать?
Она замялась.
– Доктор Пауэлл сказал, что ты будешь в состоянии отправиться в дорогу в пятницу, и он велел мне заранее взять билеты.
Пятница… Послезавтра.
– Хорошо, – сказал я, – если он так считает, я согласен. Полагаю, мне нужно начинать понемножку двигаться, чтобы привести себя в форму. Разберу вещи, отложу то, что возьму с собой.
– Только при условии, что ты не станешь переутомляться. Я пришлю тебе в помощь Тедди.
Она вышла, оставив мне внушительную стопку корреспонденции, скопившейся за неделю; я уже заканчивал просматривать почту, отправив большую ее часть в корзину для бумаг, когда в дверях возник Тедди.
– Мама сказала, чтобы я помог тебе упаковывать чемодан, – робко проговорил он.
– Все правильно. Я слышал, ты всю прошлую неделю помогал по дому и прекрасно с этим справлялся.
От удовольствия он покраснел.
– Не знаю… Да не так уж и много я сделал. Несколько раз ответил на звонки. Вчера звонил один человек, спрашивал о твоем здоровье и передавал привет. Какой-то мистер Уиллис. Он оставил свой номер телефона, если ты захочешь ему позвонить. И еще один номер оставил. Я их тут вместе записал.
Он вынул блестящий черный блокнот и вырвал из него листок. Первый номер – я сразу его узнал – лаборатория Магнуса, но другой меня озадачил.
– Он не сказал, второй номер – это его домашний телефон? – спросил я.
– Сказал. Это номер какого-то Дэвиса, он работает в Британском музее. Он подумал, что, может, тебе захочется связаться с мистером Дэвисом, пока тот не уехал в отпуск.
Я сунул вырванную страницу в карман, и мы с Тедди прошли в гардеробную. Тахту отсюда убрали, и я наконец понял, что означал шум передвигаемой мебели в тот вечер, когда пришел врач: тахту перетащили в спальню и поставили у окна.
– Мы с Микки спали здесь с мамой, – сказал Тедди. – Она не хотела оставаться одна.
Это был деликатный способ сообщить мне, что ей пришлось несладко. Я оставил Тедди в гардеробной вынимать из шкафа вещи и снял трубку телефона, стоявшего возле кровати.
Ответивший мне голос – четкий и довольно сдержанный – подтвердил, что я говорю с Дэвисом.
– Это Ричард Янг, – сообщил я ему, – друг покойного профессора Лейна. Полагаю, вам не нужно объяснять, кто я.
– Да, разумеется, мистер Янг, надеюсь, вам уже лучше. Я знаю от Джона Уиллиса, что вы были серьезно больны.
– Это правда. Но все обошлось. Я собираюсь уехать, и, мне передали, вы тоже. Вот я и подумал, может, у вас есть для меня что-нибудь.
– О, совсем немного, к сожалению… Если вы подождете, я возьму свои записи и прочту их вам.
Он положил трубку, и я принялся ждать. У меня было неприятное чувство, что я жульничаю и что доктору Пауэллу это бы не понравилось.
– Вы слушаете, мистер Янг?
– Да.
– Надеюсь, вы не будете разочарованы. Это всего лишь два отрывка из архивов епископа Грандиссона Эксетерского: один датирован 1334 годом, второй – 1335-м. В первом речь идет о Тайуордретском монастыре, а во втором об Оливере Карминоу. Первый документ, письмо епископа Эксетерского настоятелю монастыря в Анже, гласит: «Джону и проч. и проч. от епископа Эксетерского. Приветствую тебя с неустанной и искренней заботой о Господе нашем. Подобно тому, как изгоняем мы из стада паршивую овцу, могущую внести смятение, дабы не заразила она остальных наших здоровых овец, таковым же образом следует поступить нам в случае с братом Жаном, по имени Мераль, монахом вашего монастыря, проживающим ныне в Тайуордретской обители нашей епархии, что управляется приором ордена святого Бенедикта, по причине оскорбительного забвения оным всякого стыда и благопристойного поведения. Невзирая на многие учтивые предостережения, он – как ни прискорбно мне об этом говорить – не внял им и продолжал упорствовать во грехе (не говоря о его прочих позорно известных, богопротивных деяниях). Посему, со всем почтением и любовью к твоему ордену и к тебе самому, мы устроили так, чтобы отослать его обратно к вам, дабы подчинился он монастырской дисциплине и понес наказание за свое греховное поведение. Да поможет тебе Всевышний оставаться во главе паствы долгие лета и в добром здравии», – он прочистил горло. – Оригинал, как вы понимаете, на латыни. Я читал вам свой перевод. Когда я работал над ним, я не мог не думать о том, какое удовольствие доставят профессору Лейну все эти обороты речи.
– Да, – сказал я, – уж он бы оценил как надо.
Он снова прочистил горло.
– Второй документ очень короткий и, возможно, не представляет для вас интереса. Там говорится лишь о том, что 21 апреля 1335 года епископ Грандиссон принял сэра Оливера Карминоу и его жену Сибил, которые до этого тайно поженились – без церковного оглашения и без официального согласия на то епископа. Они заверили его, что совершили прегрешение по неведению. Епископ отменил вынесенный против них приговор и утвердил их брак, который, очевидно, был заключен ранее в домашней часовне сэра Оливера Карминоу в приходе Моген-ин-Минидж, точная дата неизвестна. Священник же, сочетавший их браком, понес наказание. Вот и все.
– Там не говорится, что случилось с его предыдущей женой Изольдой?
– Нет. Не исключено, что она незадолго до этого умерла, и брак был тайным, поскольку прошло еще слишком мало времени после ее смерти. Может быть, Сибил была беременна, и эта неофициальная церемония понадобилась, чтобы соблюсти приличия. Сожалею, мистер Янг, но больше мне не удалось ничего отыскать.
– Неважно, – сказал я. – То, что вы мне рассказали, – это очень ценная информация. Желаю вам приятно провести отпуск.
– И вам того же. Спасибо.
Я положил трубку. Из гардеробной донесся голос Тедди:
– Дик!
– Да?
Он вошел через дверь ванной; в руках у него была трость Магнуса.
– Ты будешь брать ее с собой? – спросил он. – Она слишком длинная и не лезет в чемодан.
Я не видел эту трость с тех пор, как перелил в нее бесцветную жидкость из пузырька С почти неделю назад. Я совсем забыл о ней.
– Если ты не хочешь ее брать, – сказал Тедди, – я положу ее обратно на полку.
– Нет, – сказал я, – дай ее мне. Она мне нужна.
Он улыбнулся и сделал вид, что целится в меня, потрясая ею, как копьем, затем осторожно подбросил в воздух, чтобы я поймал. И я поймал – и крепко сжал в руке.
Глава двадцать четвертая
Мы сидели в зале эксетерского аэропорта и ждали, когда объявят наш рейс. Вылет был в половине первого. Бьюик припарковали на площадке позади аэропорта до нашего возвращения, когда бы оно ни состоялось. Я купил на всех бутербродов, и пока мы жевали, я разглядывал наших попутчиков. В этот день были рейсы и на острова в Ла-Манше, и в Дублин, так что выходивший окнами на летное поле зал был полон людей. Тут можно было видеть нескольких священников, возвращавшихся с какого-то синода, стайку школьников, семейные группы вроде нашей и, как всегда, многочисленных туристов. Выделялась одна шумная шестерка: из их разговоров явствовало, что они то ли летели на какую-то пышную свадьбу, то ли возвращались с нее.
– Надеюсь, – сказала Вита, – мы не окажемся в самолете рядом с этой компанией.
Мальчики уже корчились от смеха, поскольку один из шестерки нацепил фальшивый нос и усы, и когда он пил пиво, усы намокали и потом оказывались сплошь унизанными пузырьками пены.
– Как только объявят наш рейс, нужно сразу вскакивать и бежать, чтобы оторваться от них и занять передние места.
– Если этот, с фальшивым носом, попытается сесть рядом со мной, я закачу истерику, – сказала Вита.
Ее замечание вызвало у мальчиков новый взрыв веселья, и я мысленно поздравил себя с тем, что заказал щедрые порции сидра для них и бренди с содовой (наше питье на отдыхе) для нас с Витой, – главным образом поэтому, а не из-за свадебной компании хихикали мальчики, а у Виты, когда она разглядывала себя в зеркальце пудреницы, явно косили глаза. Я пристально следил за самолетом на взлетной полосе, пока не убедился, что его загрузили. Багажные тележки поехали прочь, и стюардесса направилась через поле к нашему выходу.
– Проклятье! – сказал я. – Я же прекрасно знал, что кофе с бренди даром для меня не пройдут. Послушай, милая, мне нужно сбегать в уборную. Если объявят посадку, идите и занимайте места впереди, как я вам сказал. А я, если вдруг застряну в толпе, сяду пока в хвосте самолета, а после взлета поменяюсь с кем-нибудь. Главное, чтобы вы все трое держались вместе, тогда с вами будет полный порядок. Вот, заберите посадочные талоны, а свой я оставлю себе, на всякий случай.
– Ой, Дик! Неужели нельзя было сходить туда пораньше! Какой ты, ей-богу!
– Извини, – сказал я. – Зов природы.
Когда я увидел, что стюардесса входит в дверь, я быстро пересек зал и зашел в мужскую уборную. Я стал ждать. Вскоре я услышал, как по громкоговорителю объявили наш рейс, и когда спустя несколько минут я вернулся в зал, пассажиры уже шли за стюардессой к самолету – Вита с мальчиками впереди всех. Я увидел, как сначала они, затем школьники и священники исчезли в самолете. Теперь или никогда. Я быстро вышел через главный вход из здания аэропорта и направился к стоянке машин. Мгновенье спустя я завел бьюик и покинул аэропорт. Потом я съехал на обочину и прислушался. До меня донесся рев моторов, самолет вырулил на исходную позицию – значит, предполагают, что все пассажиры на борту. Если бы моторы смолкли, это означало бы, что стюардесса заметила мое отсутствие и мой план провалился. Было ровно двенадцать тридцать пять. Затем я услышал, как моторы взревели с новой силой, и спустя несколько минут, не веря своим глазам, я, с бьющимся сердцем, увидел, как промчался по взлетной полосе серебристой стрелой лайнер, оторвался от земли, набрал высоту;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Все, разумеется, сходилось. Монастырь – это закрытая школа в Стоунихерсте, брат Жан – тот вкрадчивый ублюдок, что преподавал мне историю, Джоанна – моя мать и бедняжка Вита в одном лице, а красавчик Отто Бодруган – тот беспечный искатель приключений, каким бы мне самому хотелось стать. Бесспорный факт, что все они когда-то жили и что я мог это доказать, не произвел впечатления на доктора Пауэлла. Жаль, что он не испробовал на себе самом действие препарата, а просто взял и отослал пузырек Джону Уиллису. Тогда бы он, возможно, заговорил иначе.
Что ж, значит, все кончено. Мне остается лишь смириться с его диагнозом и с его планами относительно нашего отпуска. Пожалуй, это еще по-божески, после того как я едва не убил Виту.
Странно, он ничего не сказал мне ни о побочном действии, ни о возможных последствиях, проявляющихся через какое-то время. Вероятно, он обсудил это с Джоном Уиллисом, и Джон Уиллис одобрил все его рекомендации. Но ведь Уиллис не знал о воспаленном глазе, испарине, тошноте и головокружении. И никто не знал, хотя Пауэлл мог догадываться кое о чем, особенно после первой нашей встречи. Как бы там ни было, сейчас я чувствовал себя вполне нормально. Даже слишком нормально, если уж говорить начистоту. Как нашкодивший мальчишка, который получил взбучку и пообещал исправиться.
Я отворил дверь и позвал Виту. Она тут же взбежала по лестнице, и я с чувством стыда и вины осознал, что ей пришлось вынести за последнюю неделю. Лицо ее поблекло, она исхудала. Ее всегда безукоризненно уложенные волосы были наспех зачесаны за уши, и она смотрела на меня такими несчастными глазами, каких я никогда раньше у нее не видел.
– Доктор сказал, что ты согласен уехать? – проговорила она. – Это была его идея, не моя, можешь мне поверить. Я желаю лишь одного – чтобы тебе стало лучше.
– Я знаю, – сказал я. – Но он абсолютно прав.
– Так ты не сердишься? Я так боялась, что ты рассердишься!
Она подошла и села рядом со мной на кровать, и я обнял ее за талию.
– Ты должна пообещать мне кое-что, – сказал я, – забудь обо всем, что случилось. Знаю, это практически невозможно, но очень прошу тебя.
– Ты был болен. Доктор мне все объяснил, – сказала она. – С мальчиками он тоже поговорил, и они все понимают. Никто из нас ни в чем тебя не винит, милый. Мы хотим лишь одного – чтобы ты поправился и был счастлив.
– Они не боятся меня?
– Боже мой! Конечно, нет. Они все поняли как надо, хорошо себя вели и очень мне помогали, особенно Тедди. Ведь они привязаны к тебе, милый, но, по-моему, ты этого до сих пор не уяснил!
– Да нет же, уяснил, – сказал я, – потому я так отвратительно себя чувствую! Но не будем пока об этом говорить. Когда нам нужно ехать?
Она замялась.
– Доктор Пауэлл сказал, что ты будешь в состоянии отправиться в дорогу в пятницу, и он велел мне заранее взять билеты.
Пятница… Послезавтра.
– Хорошо, – сказал я, – если он так считает, я согласен. Полагаю, мне нужно начинать понемножку двигаться, чтобы привести себя в форму. Разберу вещи, отложу то, что возьму с собой.
– Только при условии, что ты не станешь переутомляться. Я пришлю тебе в помощь Тедди.
Она вышла, оставив мне внушительную стопку корреспонденции, скопившейся за неделю; я уже заканчивал просматривать почту, отправив большую ее часть в корзину для бумаг, когда в дверях возник Тедди.
– Мама сказала, чтобы я помог тебе упаковывать чемодан, – робко проговорил он.
– Все правильно. Я слышал, ты всю прошлую неделю помогал по дому и прекрасно с этим справлялся.
От удовольствия он покраснел.
– Не знаю… Да не так уж и много я сделал. Несколько раз ответил на звонки. Вчера звонил один человек, спрашивал о твоем здоровье и передавал привет. Какой-то мистер Уиллис. Он оставил свой номер телефона, если ты захочешь ему позвонить. И еще один номер оставил. Я их тут вместе записал.
Он вынул блестящий черный блокнот и вырвал из него листок. Первый номер – я сразу его узнал – лаборатория Магнуса, но другой меня озадачил.
– Он не сказал, второй номер – это его домашний телефон? – спросил я.
– Сказал. Это номер какого-то Дэвиса, он работает в Британском музее. Он подумал, что, может, тебе захочется связаться с мистером Дэвисом, пока тот не уехал в отпуск.
Я сунул вырванную страницу в карман, и мы с Тедди прошли в гардеробную. Тахту отсюда убрали, и я наконец понял, что означал шум передвигаемой мебели в тот вечер, когда пришел врач: тахту перетащили в спальню и поставили у окна.
– Мы с Микки спали здесь с мамой, – сказал Тедди. – Она не хотела оставаться одна.
Это был деликатный способ сообщить мне, что ей пришлось несладко. Я оставил Тедди в гардеробной вынимать из шкафа вещи и снял трубку телефона, стоявшего возле кровати.
Ответивший мне голос – четкий и довольно сдержанный – подтвердил, что я говорю с Дэвисом.
– Это Ричард Янг, – сообщил я ему, – друг покойного профессора Лейна. Полагаю, вам не нужно объяснять, кто я.
– Да, разумеется, мистер Янг, надеюсь, вам уже лучше. Я знаю от Джона Уиллиса, что вы были серьезно больны.
– Это правда. Но все обошлось. Я собираюсь уехать, и, мне передали, вы тоже. Вот я и подумал, может, у вас есть для меня что-нибудь.
– О, совсем немного, к сожалению… Если вы подождете, я возьму свои записи и прочту их вам.
Он положил трубку, и я принялся ждать. У меня было неприятное чувство, что я жульничаю и что доктору Пауэллу это бы не понравилось.
– Вы слушаете, мистер Янг?
– Да.
– Надеюсь, вы не будете разочарованы. Это всего лишь два отрывка из архивов епископа Грандиссона Эксетерского: один датирован 1334 годом, второй – 1335-м. В первом речь идет о Тайуордретском монастыре, а во втором об Оливере Карминоу. Первый документ, письмо епископа Эксетерского настоятелю монастыря в Анже, гласит: «Джону и проч. и проч. от епископа Эксетерского. Приветствую тебя с неустанной и искренней заботой о Господе нашем. Подобно тому, как изгоняем мы из стада паршивую овцу, могущую внести смятение, дабы не заразила она остальных наших здоровых овец, таковым же образом следует поступить нам в случае с братом Жаном, по имени Мераль, монахом вашего монастыря, проживающим ныне в Тайуордретской обители нашей епархии, что управляется приором ордена святого Бенедикта, по причине оскорбительного забвения оным всякого стыда и благопристойного поведения. Невзирая на многие учтивые предостережения, он – как ни прискорбно мне об этом говорить – не внял им и продолжал упорствовать во грехе (не говоря о его прочих позорно известных, богопротивных деяниях). Посему, со всем почтением и любовью к твоему ордену и к тебе самому, мы устроили так, чтобы отослать его обратно к вам, дабы подчинился он монастырской дисциплине и понес наказание за свое греховное поведение. Да поможет тебе Всевышний оставаться во главе паствы долгие лета и в добром здравии», – он прочистил горло. – Оригинал, как вы понимаете, на латыни. Я читал вам свой перевод. Когда я работал над ним, я не мог не думать о том, какое удовольствие доставят профессору Лейну все эти обороты речи.
– Да, – сказал я, – уж он бы оценил как надо.
Он снова прочистил горло.
– Второй документ очень короткий и, возможно, не представляет для вас интереса. Там говорится лишь о том, что 21 апреля 1335 года епископ Грандиссон принял сэра Оливера Карминоу и его жену Сибил, которые до этого тайно поженились – без церковного оглашения и без официального согласия на то епископа. Они заверили его, что совершили прегрешение по неведению. Епископ отменил вынесенный против них приговор и утвердил их брак, который, очевидно, был заключен ранее в домашней часовне сэра Оливера Карминоу в приходе Моген-ин-Минидж, точная дата неизвестна. Священник же, сочетавший их браком, понес наказание. Вот и все.
– Там не говорится, что случилось с его предыдущей женой Изольдой?
– Нет. Не исключено, что она незадолго до этого умерла, и брак был тайным, поскольку прошло еще слишком мало времени после ее смерти. Может быть, Сибил была беременна, и эта неофициальная церемония понадобилась, чтобы соблюсти приличия. Сожалею, мистер Янг, но больше мне не удалось ничего отыскать.
– Неважно, – сказал я. – То, что вы мне рассказали, – это очень ценная информация. Желаю вам приятно провести отпуск.
– И вам того же. Спасибо.
Я положил трубку. Из гардеробной донесся голос Тедди:
– Дик!
– Да?
Он вошел через дверь ванной; в руках у него была трость Магнуса.
– Ты будешь брать ее с собой? – спросил он. – Она слишком длинная и не лезет в чемодан.
Я не видел эту трость с тех пор, как перелил в нее бесцветную жидкость из пузырька С почти неделю назад. Я совсем забыл о ней.
– Если ты не хочешь ее брать, – сказал Тедди, – я положу ее обратно на полку.
– Нет, – сказал я, – дай ее мне. Она мне нужна.
Он улыбнулся и сделал вид, что целится в меня, потрясая ею, как копьем, затем осторожно подбросил в воздух, чтобы я поймал. И я поймал – и крепко сжал в руке.
Глава двадцать четвертая
Мы сидели в зале эксетерского аэропорта и ждали, когда объявят наш рейс. Вылет был в половине первого. Бьюик припарковали на площадке позади аэропорта до нашего возвращения, когда бы оно ни состоялось. Я купил на всех бутербродов, и пока мы жевали, я разглядывал наших попутчиков. В этот день были рейсы и на острова в Ла-Манше, и в Дублин, так что выходивший окнами на летное поле зал был полон людей. Тут можно было видеть нескольких священников, возвращавшихся с какого-то синода, стайку школьников, семейные группы вроде нашей и, как всегда, многочисленных туристов. Выделялась одна шумная шестерка: из их разговоров явствовало, что они то ли летели на какую-то пышную свадьбу, то ли возвращались с нее.
– Надеюсь, – сказала Вита, – мы не окажемся в самолете рядом с этой компанией.
Мальчики уже корчились от смеха, поскольку один из шестерки нацепил фальшивый нос и усы, и когда он пил пиво, усы намокали и потом оказывались сплошь унизанными пузырьками пены.
– Как только объявят наш рейс, нужно сразу вскакивать и бежать, чтобы оторваться от них и занять передние места.
– Если этот, с фальшивым носом, попытается сесть рядом со мной, я закачу истерику, – сказала Вита.
Ее замечание вызвало у мальчиков новый взрыв веселья, и я мысленно поздравил себя с тем, что заказал щедрые порции сидра для них и бренди с содовой (наше питье на отдыхе) для нас с Витой, – главным образом поэтому, а не из-за свадебной компании хихикали мальчики, а у Виты, когда она разглядывала себя в зеркальце пудреницы, явно косили глаза. Я пристально следил за самолетом на взлетной полосе, пока не убедился, что его загрузили. Багажные тележки поехали прочь, и стюардесса направилась через поле к нашему выходу.
– Проклятье! – сказал я. – Я же прекрасно знал, что кофе с бренди даром для меня не пройдут. Послушай, милая, мне нужно сбегать в уборную. Если объявят посадку, идите и занимайте места впереди, как я вам сказал. А я, если вдруг застряну в толпе, сяду пока в хвосте самолета, а после взлета поменяюсь с кем-нибудь. Главное, чтобы вы все трое держались вместе, тогда с вами будет полный порядок. Вот, заберите посадочные талоны, а свой я оставлю себе, на всякий случай.
– Ой, Дик! Неужели нельзя было сходить туда пораньше! Какой ты, ей-богу!
– Извини, – сказал я. – Зов природы.
Когда я увидел, что стюардесса входит в дверь, я быстро пересек зал и зашел в мужскую уборную. Я стал ждать. Вскоре я услышал, как по громкоговорителю объявили наш рейс, и когда спустя несколько минут я вернулся в зал, пассажиры уже шли за стюардессой к самолету – Вита с мальчиками впереди всех. Я увидел, как сначала они, затем школьники и священники исчезли в самолете. Теперь или никогда. Я быстро вышел через главный вход из здания аэропорта и направился к стоянке машин. Мгновенье спустя я завел бьюик и покинул аэропорт. Потом я съехал на обочину и прислушался. До меня донесся рев моторов, самолет вырулил на исходную позицию – значит, предполагают, что все пассажиры на борту. Если бы моторы смолкли, это означало бы, что стюардесса заметила мое отсутствие и мой план провалился. Было ровно двенадцать тридцать пять. Затем я услышал, как моторы взревели с новой силой, и спустя несколько минут, не веря своим глазам, я, с бьющимся сердцем, увидел, как промчался по взлетной полосе серебристой стрелой лайнер, оторвался от земли, набрал высоту;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51