- Не могу, Яков Кириллович! - облегченно признался Анискин и тоже встал. - Ниточка у меня есть, Яков Кириллович, но если я ошибку дам, то этот человек из-под моего авторитета навек выйдет, и деревне от этого плохо сделается.
- Деревне?
- Ну, не всей деревне, Яков Кириллович, - торопливо ответил Анискин,
- а многим… Да нет, Яков Кириллович…
Смешавшись, участковый плюхнулся толстым задом обратно на стул и снизу посмотрел на фельдшера точно так, как недавно смотрел на него Гришка Сторожевой. Яков Кириллович, однако, ничего этого не заметил, а индюшачьим шагом, подрагивая ногами, прошел по приемному покою, сграбастал участкового за плечи костлявыми пальцами, больно сдавил их и приказал:
- Выкладывай, Федор!
Анискин сначала поморщился от боли в плече, потом улыбнулся и ответил:
- Эти Шерлоки Холмсы, эти штукари из райотдела по подошве рост человека нарисовывают… Глянет штукарь через лупу на след и сразу: «Рост сто восемьдесят шесть!» Так вот, вы мне скажите, Яков Кириллович: а обратный ход это штукарство имеет?
- Не понял, Федор! - ответил Яков Кириллович. - Слов у тебя много, а толку - нет.
- Ну как же нет! - обиделся Анискин. - Вот я и спрашиваю: а по росту сапог можно определить?.. Вот если человек роста маленького, но широкий, как обезьяна, у него может быть сапог сорок пятого размера?
- Видишь ли, Федор, - помолчав, сухо ответил Яков Кириллович. - Я не знаю и, признаться, знать не хочу, что выделывают штукари, но мне известен человек, который при росте примерно сто шестьдесят пять сантиметров носит обувь сорок пятого размера. - Яков Кириллович иронически улыбнулся. - При теперешнем раннем развитии, милый мой, девочка в шестнадцать лет - барышня. Да-с! Позволь заметить, любезный, что ваша дражайшая доченька Зинаида хоть и рано созрела, но работать не хочет.
Яков Кириллович поднял палец и, как шпагой, помахал им в воздухе. Потом он наклонился и стал преспокойно наблюдать, как участковый Анискин начиная с массивной шеи медленно краснел. Вот краска с шеи перешла на скулы, со скул - на щеки, а потом, казалось, пропитала все лицо.
- Яков Кириллович, вы сказали… - пробормотал Анискин, - вы сказали…
- Я что сказал, то и сказал, любезнейший! Да-с!.. - Еще секунды три постояв над участковым, Яков Кириллович сжалился над ним, выпрямился и сказал почти спокойно: - Тот человек, который тебе нужен, Федор, ко мне приходил в четверг просить бюллетень… Бюллетень он не получил, но я его взвесил и измерил рост… Да-с! Я, милый мой, шестьдесят лет за весом и ростом аборигенов деревни слежу и делаю ра-а-а-зительные выводы.
- Какие же, Яков Кириллович? - льстиво спросил участковый. - Вы до выводов человек очень уважаемый, Яков Кириллович, так интересно, какой?
- Вывод, любезный, таков, что скоро русскому мужику жить негде будет. Не иначе-с! - ответил Яков Кириллович.
- Это как так?
- А вот так, что появились квартиранты, любезный мой! - гневно ответил Яков Кириллович. - А вот в те времена, когда я учился на фельдшера царского военного времени, русский мужик комнату у русского крестьянина не сымал. Да-с!
- Но!
- Вы не нокайте на меня, любезный, - совсем разъярился Яков Кириллович. - Я вас на тридцать лет старше, а возьмите себе за труд быть наблюдательным, коли вы бредите лаврами Шерлока Холмса. - Он начал загибать пальцы. - Комбайнер Прошин снимает комнату? Снимает. Тракторист Помозов снимает две комнаты? Снимает. Больной гипертонией Яблочкин с семьей снимает дом? Снимает… Антисанитария? А-с? Я вас спрашиваю, милый мой!
- Она, - вкрадчиво ответил Анискин и торопливо добавил: - А ведь у меня к вам, Яков Кириллович, еще один вопросик…
- Нуте-с!
Анискин поднялся, приблизившись к Якову Кирилловичу, ласково и тихо посмотрел на его худую, нескладную фигуру, на тонкие руки в толстых склеротических венах, на такую сутулую спину, что она казалась горбатой, и ему вдруг стало так хорошо, как было когда-то давным-давно, в далеком детстве, когда над зыбкой выздоравливающего от глотошной Федюньки Анискина наклонялось костистое лицо молодого Якова Кирилловича - человека страшного тем, что он был «сосланный большевик», но дорогого и родного до слез… Сто лет прошло с тех пор, но и через сто лет от Якова Кирилловича пахло так же, как в детстве, - душно и сладко, тягуче и волнующе - пахло каплями, которые Федюнька любил до смерти и которые назывались, как он узнал позже, диковинно: «Капли датского короля».
- Вы если можете, Яков Кириллович, - тихо сказал Анискин, - дайте мне как-нибудь Библию почитать… А вопрос у меня, Яков Кириллович, обременительный для вас, трудный.
- Говори, говори, экий ты болтун, Федор!
- Сейчас скажу…
Анискин шагнул в сторону от Якова Кирилловича, пожмурился на яркую лампочку, озабоченно поцыкав зубом, сел вдруг на кушетку, к которой раньше и прикоснуться-то боялся.
- Нашему брату милиционеру, Яков Кириллович, - негромко сказал он, - работать тяжело стало. Просто так тяжело, Яков Кириллович, что хоть стой, хоть падай…
- А-а-а-а, батенька, а-а-а-а! - радостно протянул Яков Кириллович. - А-а-а, драж-жайший мой!.. А-а-а! - Яков Кириллович неожиданно мягко улыбнулся и сказал: - Ну, в чем твоя нужда, Федор? Ты, милый мой, и раньше был неплох, что же тебя тревожит теперь?..
- Нужда у меня такая! - просто ответил участковый. - Я сегодня, когда про аккордеон услышал, было стал грешить на Леньку Колотовкина. Конечно, он пять лет воровством и хулиганством не займается, но мне все равно его алиби, как говорят райотдельские штукари, надо… Тут загвоздка в том, Яков Кириллович, что возле клубных дверей есть еще и след от кирзы сорокового размера. А это сапог Леньки Колотовкина.
- Чего же ты от меня хочешь, Федор?
- Видите ли, Яков Кириллович, если я сам к Леньке за алиби пойду, я его могу обидеть…
- Отлично, Федор!
Яков Кириллович встал, положил в карман пачку папирос, - фельдшер в возрасте восьмидесяти шести лет курил, - накинул на костлявые плечи белый полотняный пиджак и взял в руки тоненькую пижонскую тросточку.
- Грядем, Федор! - сказал он. - У матери Леонида Колотовкина грыжа белой линии. Таким образом, я никаких подозрений не вызову… Шагай за мной, Федор!
Они вышли на улицу, где уже вызвездило чистое небо, висел тот же крутой, но еще увеличившийся месяц, и по дороге, пересеченной лунными полосами от досок палисадников, двинулись к дому Леньки Колотовкина. Костлявый Яков Кириллович по привычке ходить по деревням пешком двигался быстро, легкомысленной тросточкой постукивал по земле весело, но Анискин от него не отставал. У дома Леньки Колотовкина, который был в кино, Анискин сел на лавочку, а Яков Кириллович пошел в дом.
Ни одна собака в деревне на фельдшера не лаяла, у всех калиток он знал, как открываются запоры, потому Яков Кириллович во двор проник мгновенно, в дом - еще быстрее, и стук его палочки затих. Оставшись в тишине и лунном сиянии, участковый уперся спиной в городьбу, раза два-три вобрал в легкие сладкий ночной воздух и шевелиться перестал. Многопудовой глыбой сидел он на скамеечке, от затемненности похожий на несколько сложенных в кучу мешков.
Звезды светили ярко. Добрый десяток их Анискин знал хорошо, умел определять по звездам время и погоду, так что ему не скучно было наедине с таким простором и такой величественностью, от которой кружилась голова. По хвосту Чумацкого Воза можно было полагать, что неделю еще - не меньше! - простоят сушь и безветрие, а также понять, что, называя Большую Медведицу Чумацким Возом, участковый Анискин выдавал происхождение - он был потомком тех украинских крестьян, которых еще Екатерина II за строптивость ссылала в Сибирь, где они обрусели, перемешались с русскими, остяками и татарами, но хранили еще слова и некоторые обычаи своей теплой и далекой родины…
- Отлично, Федор! - выходя из дома Леньки Колотовкина, сказал Яков Кириллович. - Леонид с десяти вечера до шести утра был дома… Ты почему молчишь? Я что сделал не так? Нарушил твою конспирацию… Ну, милый мой, насчет конспирации я тебе могу сказать…
- Я потому молчу, Яков Кириллович, - ласково ответил Анискин, - что у меня теперь совесть в три раза чище, чем полчаса тому… Ведь мне теперь, Яков Кириллович, по деревне легкой ногой бегается… А за Леньку Колотовкина, я шибко радый - он моим ребятам средний брат. Вы ведь знаете, Яков Кириллович, что моя Глафира и Ленькина мать - родные сестры…
- Еще бы… И ту и другую принимал!
7
После одиннадцати часов, когда уже давно кончилось кино и в затемнениях на скамейках и просто так, на ногах, сидели и стояли тихие парочки, пришлепывая задниками сандалий, белый от лунного света Анискин, глядя только и только прямо перед собой, проследовал к клубу. Здесь он остановился, подышал свежим воздухом и тихонько постучал в то окошко, за которым скрывался пустой от аккордеона шкаф.
- Геннадий Николаевич, - позвал он, - выдьте-ка на час…
Заведующий клубом вышел не сразу - сначала за окнами раздался мужественный кашель, потом его голос пропел: «Хотят ли русские войны…» - и уж затем погас свет. Через секундочку Геннадий Николаевич вышел на крыльцо, приглядываясь к лунной ночи после света, величественно поднял голову, а руки трагически сложил на щуплой груди.
- Кто потревожил артиста? - пивным басом спросил он. - Кто, отзовись из мрака?
- Это я вас потревожил, Геннадий Николаевич, - ответил Анискин и мелко-мелко засмеялся. - Сегодня тоже выпили, Геннадий Николаевич? То-то я в щелочку смотрю: полмитрия на столе. А Евдокеи Мироновны нету?.. Не пришли?
Геннадий Николаевич по-прежнему величественно молчал, потом отрешенно встряхнул головой, на прямых ногах спустился с крыльца и подшагал к участковому - щупленький, узенький, но прямой. Он сверкнул на Анискина глазами и отставил ногу.
- Да, артист пьян! - жутким голосом произнес заведующий. - Смотри, толпа, и смейся! А знает ли толпа, почему артист пьян? - вдруг живо спросил он. - Почему?
- А потому, что аккордеон увели и Евдокея Мироновна не пожаловали, - быстренько ответил Анискин. - А еще потому, Геннадий Николаевич, что вы от огорчения всю поллитрочку выпили. Я в окошко-то взглянул - там и на донышке нету…
- О, толпа, толпа! Что тебе надо от несчастного артиста, участковый уполномоченный?
- А мне то надо, - неожиданно сердито ответил Анискин, - что я хотел от вас помощи, чтобы найти аккордеон… Сам я балалайки от дуды не отличу
- так что на вас надеялся.
- Найти аккордеон? - Геннадий Николаевич покачнулся, потеряв равновесие, трагические руки с груди снял и от этого довольно осмысленно взглянул на участкового. - Найти аккордеон!
Затем под кособокой луной, в ясной тишине и безветрии ночи произошли невиданные веши - на глазах изумленного Анискина заведующий выхватил из кармана бутылочку с какой-то дрянью, вырвав пробку, поднес ее к носу, несколько раз понюхав и отчаянно замотав головой, чихнул так сильно, что по узкому телу прошла дрожь. От этой дрожи Геннадий Николаевич потешно подпрыгнул на месте, опустился на землю и окончательно поразил Анискина тем, что на резвых ногах вдруг мгновенно удрал за клуб.
- Ах, ах! - только и прокудахтал Анискин. - Ах, ах!
Не прошло и минуты, как заведующий стремглав выскочил из-за угла, с дрожащим воем пронесся по клубной площадке и, раскинув руки крестом, стал вихляться из стороны в сторону. Так как с Геннадия Николаевича стекали водопадные потоки воды и так как он был мокрым до пояса, то Анискин мгновенно сообразил, что Геннадий Николаевич нырнул в бочку, которая стояла в противопожарных целях за углом клуба. А так как от заведующего пахнуло еще и лягушечьей сыростью - вода в бочке прокисла от жары, - то участковый выпучил глаза и схватился руками за живот - хохотать.
Хохотал участковый минуты две. В это время Геннадий Николаевич приплясывал, чтобы сбить с себя воду, зеленую ряску и головастиков, доплясался до того, что потерял дыхание и, запыхавшись, остановился. Как раз к этому времени Анискин опустил живот, икая, проговорил:
- Ох, я беспременно умру, ох, я до завтрева дня не доживу… Ох, у меня в грудях схватило…
Участковый неверными шагами подошел к крыльцу, схватился за перила и повис на них мешком. Минуты через три Анискин пришел в себя и подозрительным по хохоту голосом спросил:
- Что же это вы произвели с собой, Геннадий Николаевич? Да чего же это вы сделали?.. В той ведь бочке скоро лягушки выведутся…
- Простите нижайше, Федор Иванович, - почти трезвым голосом сказал заведующий. - Миль пардон, но артист должен уметь в любую минуту привести себя в порядок… Так что вы говорили про аккордеон, Федор Иванович?
Перестав окончательно хохотать, участковый подошел к заведующему, с искренним уважением посмотрел на его мокрые и зеленоватые одежды и сказал:
- Я так полагаю, Геннадий Николаевич, что вор среди ночи на аккордеоне хоть раз да пискнет. Во-первых, сказать, вор молодой, во-вторых, аккордеон перламутровый, а в-третьих, Геннадий Николаевич, как вы сами говорите, два регистра… Так что идите за мной и помогите своим замечательным слухом…
- Я готов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46