- Это никак продавщица Дуська меня ищет…
Так и оказалось - в двери не постучали, а сердито грохнули кулаками, дверь не отворилась, а с грохотом распахнулась, и, шурша плащом «болонья», дыша дождем и одеколоном «Ландыш», в комнату ворвалась продавщица сельповского магазина Дуська Пронина. Влетев в комнату, Дуська хотела поздороваться, но, увидев Веру Косую, остолбенела. Сначала Дуська вполголоса пробормотала: «Подумаешь, красавица!» - потом презрительно фыркнула и рассмеялась нахальным смешком.
- Ах ты, холера, Верка! - сказала Дуська. - Говорила, что синтетическу кофту берешь для подруги, а, оказывается, сама ее носишь…
Дуська отступила на шаг, положила руки на бедро, отчего они локтями поднялись чуть ли не выше плеч, побыла в неподвижности секунду и вдруг рванулась к Вере. Она схватила пальцами ее синюю плиссированную юбку, потянула на себя и закричала густым голосом:
- Так вот где плиссирована юбка, которую ты брала будто бы для учительницы Нины Яковлевны, когда она была в отпуску… А бусы-то, бусы! - Дуська со страхом в глазах показала на янтарные бусы. - А бусы-то, бусы!.. Ты ведь говорила, что их для кого берешь… - Продавщица резко повернулась к участковому и шепотом закончила: - Она ведь сказала, что для твоей жены, Анискин, берет бусы, как Глафира находится в тяжести и сама в магазин прийти не может…
Дуська от возмущения широко открыла рот, хотела еще что-то выкрикнуть, но не смогла - такая она была характерная и горячая, что слова у нее в горле стали колом.
- Ишь! - произнесла Дуська то, что было полегче. - Ишь!
- Это еще не все, Евдокея, - сказал участковый. - Она, Косая-то, ведь на тебя жалобу писала в райком, что торгуешь из-под прилавка… Я два месяца узнать не мог, кто это на тебя напраслину возводит, а теперь знаю…
Дуська беззвучно осела на табуретку, на которой раньше сидел участковый. Лишний воздух она выдохнула, и вместе с ним из груди вырвался тяжелый вздох. Серые и ясные глаза женщины потускнели, под табуреткой боты перестали блестеть - такой сделалась продавщица Дуська, какой ее пять минут назад представить было нельзя.
- Эх, Верка, Верка! - сказала Дуська. - Меня ведь за твое письмо чуть с работы не скинули… Эх, Верка, Верка!.. По этой жалобе мне ревизию делали, и я те сто сорок рублей, которые ты мне должна, внесла… Я кофту и бежево шерстяное платье к пароходу вынесла и продала… Бежево-то платье у меня самое любимое было…
- Теперь ты ответь, Евдокея, - после паузы сказал участковый, - как сто сорок рублей образовались?
- А так, что Верка стонет и плачет, - ответила Дуська. - И синтетическу кофту и вот эти туфли, что на ней, она выплакала для детдомовских подруг… Говорит, денег нет, дай, говорит, Дуська в долг, как мы в детдоме выросли сиротами, нас пожалеть надо. - Она горько вздохнула. - Как я могла обман понять, если Верка в клуб ходит хуже всех в деревне одетая!
Опустив голову, страдальчески морщился Павел Косой, неприязненно улыбалась Анна Борисовна, держала кулачок у рта Вера Косая; шел за окнами такой нудный и холодный дождь, какой бывает только осенью, когда пустеют скошенные поля, скрипят на шестах скворечники, по Оби и озерам плывут желтые, вялые от влаги листья, и на черных от воды проводах сидят посиневшие скворцы. Морочно, холодно, неуютно.
- Ты свободная, Евдокея, - негромко сказал участковый и во второй раз прислушался к звукам, что опять раздавались на крыльце, - приглушенный шарк, негромкий стук, робкое покашливание. - Ты свободная, Евдокея…
Печальная Дуська подошла к двери, медленно открыла ее и приостановилась - за порогом стояла женщина в мокром платке. Дуська вполголоса поздоровалась с ней, обошла женщину и исчезла, так и не сказав ни слова.
Женщина сделала шаг вперед, но что-то держало ее у порога дома, и она не решалась переступить квадратный брус.
- Ты звал, Федор, так я пришла, - стоя в сенях, приглушенно сказала женщина. - Вот я пришла, если ты звал, кум…
- Семеновна! - возмущенно крикнула Анна Борисовна и притопнула мягкой тапочкой по полу. - Семеновна, почему вы стоите в дверях? Немедленно проходите, Семеновна…
Женщина прошла в дом, несколькими робкими шагами миновала порог и домотканый пыльный половичок, поискав глазами табуретку, тоненько вздохнула.
- Садитесь, Семеновна! - дрожащим от возмущения голосом вскрикнула Анна Борисовна. - Садитесь сюда - вы в доме приемной дочери…
- Вот на стульчик, вот на стульчик, мамаша… - вдруг всполошилась Вера Косая.
Она подала Семеновне старый венский стул, старательно стряхнула с сиденья пыль и отошла в сторону, чтобы притулиться к стенке и поднести кулачок ко рту. Глаза у Веры блестели, нос вспотел.
- Вот села, вот сижу… - проговорила Семеновна и большими, вдумчивыми глазами посмотрела на Анну Борисовну. - Это ты ладно говоришь, Анна, правильно говоришь… Трое их, однолеток-то, было в детдоме - Вера, Надежда, Любовь. Их на какой-то станции подобрали.
Семеновна перевела дыхание, распустив шаль на груди, выпростала руки, положила их на колени и опять тоненько вздохнула. На улице раздавались приглушенные двойными рамами звуки.
- Коров гонят… - сказала Семеновна, но с места не стронулась, а только опустила веки и продолжала: - От Валерия уже с фронта сообщений не было - пропал без вести, а я почтальоном работала, хоть и восемь классов кончила… Надежды, что Валерий жив, тоже мало было, а любовь, что любовь была, когда месяц… Глупа была, берегла себя, вот и… Вот и взяла из детдома Веру…
Звуки стада затихали: из-за нудного дождя Сидор и Колька коров гнали быстро, торопясь в тепло и сушь, кричали на коров зло и раздраженно, бич в отдалении хлопал почти беспрерывно. Прислушиваясь, Семеновна подняла голову, опять спрятала руки под мокрой шалью.
- Манька-то привычная, - сказала она. - Сама в стойку дойдет…
- Я ничего не понимаю, Семеновна, - шепотом сказала Анна Борисовна. - Я ничего, ничего не понимаю…
Секретарь сельсовета медленно поднялась, помахивая ресницами, словно под них попала соринка, пошла к Семеновне, но Павел Косой опередил ее - с размаху ударил ладонью по столу, вскочив, притопнул тяжелыми сапогами.
- Ты говори правду, мамаша, чего ты ее бережешь, ты правду говори, мамаша! - вскрикнул он.
В горячке Павел бросился к Семеновне, забывшись, уронил доску, что перегораживала комнату, остановившись, собрался закричать еще, но участковый вдруг властно остановил его. Преградив одной рукой путь Павла, Анискин второй рукой повел в сторону Семеновны, улыбнулся и сказал:
- Ты, кума, все же к Маньке иди… Мало что привычная. На улице такая дождина, что и корова может перепутаться…
Когда Семеновна встала и ушла, когда ее все облегчавшиеся шаги простучали по сенкам и затихли на улице, когда в доме опять сделалось тихо, участковый махнул рукой.
- А теперь, Павла, - сказал он, - ты для Анны Борисовны скажи правду…
Но произошло странное: Павел снова несильно рванулся к Анне Борисовне, решительно мотнул головой, но потом внезапно попятился и сел на прежнее место. Как и раньше, он жалобно скривил лицо и помигал рыжими ресницами. Затем Павел, не выдержав взглядов участкового и Анны Борисовны, отвернулся к окну.
- Молодца! - сказал участковый. - Молодца, Павла… Так что ты себе молчи, я и сам скажу правду Анне Борисовне! - Он подошел к ней вплотную и наклонился. - Вера сказала про Семеновну, будто она потому ее из детдома брала, что за огород боялась… - Участковый жестко улыбнулся. - Семеновна, ее Валентиной звать, с погибшим на фронте Валерием всего за месяц до войны ознакомилась и ничего такого с ним не имела, даже не расписались они. Вот гражданка Косая и говорит, что ее Валентина для того взяла, чтобы огород больше иметь… - Участковый сделал большую паузу и почти шепотом сказал: - Ты не смотри, Анна Борисовна, что Валентина на вид такая старая - ей всего сорок девять…
- Ц-ц-ц! - по-анискински поцыкала Анна Борисовна и так повела плечами, точно в комнате был большой мороз. - Ц-ц-ц!
- Вот оно и есть: «Ц-ц-ц!» - сухо сказал Анискин и погрозил пальцем притихшей Вере. - Вот ты теперь, гражданка Косая, стой на своем месте, молчи как проклятая и слушай, что буду говорить… Я сейчас буду длинное слово говорить.
4
Прежде чем произнести длинную речь, участковый Анискин окончательно перешагнул через доску на половину Павла, сел на его место и положил обе руки на стол, в одной из них, чудом появившись, была та бумажка, что исписана цифрами. Посидев секунду в неподвижности, отдышавшись от резких движений, он развернул бумажку, проговорил:
- Вы пока все тут ругались да ссорились, я все за гражданкой Косой доглядывал. Я насквозь и глубже в нее смотрел, так что теперь всеохватно знаю - никакой такой любви у нее к Павлу нету… - Он презрительно усмехнулся. - Какая это может быть любовь, если она на Павлу так глядит, как на врага лютого… Это я для вас, Анна Борисовна, болтаю, - словоохотливо объяснил участковый. - Вдруг вы на любовь нажимать начнете…
- Ах! - ответила Анна Борисовна. - Ах, я уж ничего не говорю…
- Вот и правильно! - жестко усмехнулся Анискин. - Чего гражданку Косую жалеть, когда мне фельдшер Яков Кириллович растолковал, что ушиб четвертой степени есть самый легкий ушиб! А во-вторых сказать, как так получилось, что у нее на руке синяк?.. Ну-к, Павла, отвечай! Не молчи, не береги ее от стыда, раз она такая злыдень! - прикрикнул участковый.
- Она хотела в меня кринку… Рукой об стол…
- Ух! - ненавистно сказал Анискин. - Ух!.. Я бы этой кринкой ей обратно, обратно! - задохнувшись от гнева, участковый губы выпятил так, точно целовался с далекими родственниками, оглушительно прокашлялся и медленными движениями развернул бумагу с цифрами. - Ну вот, я эти цифры-мифры в конторе взял, так что они правильные…
Участковый подумал-подумал и все-таки полез в специальный кармашек на брюках - за очками. Свой почерк он, конечно, разбирал и без них, но цифры и числа стояли на бумаге очень густо. Вот он и достал очки, приставил их к кончику носа и весь переменился - со своим пухлым лицом и недовольно оттопыренными губами походил теперь участковый на директора маслозавода Черкашина, который очки носил постоянно, был так же толст, как Анискин, и всей деревне надоел тем, что без бумажки с людьми не разговаривал.
- Ну, так! - нудным голосом произнес участковый. - Поженились вы, Павла, в шестьдесятом году… За этот год ты, Павла, заработал, переводя все на деньги, тысячу восемьсот тридцать пять рублей шесть копеек… - Участковый поднял голову от бумажки. - Это она еще тебе житье давала, Павла… Дальше! В одна тысяча шестьдесят втором году ты, Павла, заработал меньше - тысячу семьсот сорок рублей, хрен копеек… Это она тебя уже прищучивать начала! - Анискин громко фыркнул. - Ну, а за шестьдесят вторым годом пошла уж совсем неоптимистичная картина, как говорит председатель Иван Иванович… Ты, Павла, в прошлом году заработал всего тысячу триста рублей, на пятьсот тридцать меньше, чем в шестьдесят втором… Это что же получается? - спросил участковый и придыхнул. - А?! Это как так получается, что ты, шофер при трехтонке, как она сама пишет в жалобе, в месяц зарабатываешь меньше, чем доярка, или, еще хуже сказать, неграмотный мужик… Это как так получается, а?
Участковый слоном повернулся к Вере и оглушительно постучал по столу костяшками пальцев.
- Вот как ты ответишь, Косая, почему Павла зарабатывает с каждым годом меньше, а другой народ после постановлений партии и правительства каждый год все больше и больше… А? Я тебя спрашиваю, Косая, а?!
Вера не отвечала, и участковый тоже помолчал.
- Вот как тихо стало, - после паузы с улыбкой заметил он. - В этом доме сроду, наверное, так тихо не бывало - крик да руготня…
Помолчав еще немного, участковый рачьими глазами покосился на Анну Борисовну.
- Нас, милиционеров, как учат в райотделе? - сказал он. - А вот так: «Помоги сохранить семью!..» Вот я два года и старался сохранить семью! Ну чего я только не делал, Анна Борисовна, чтобы эту Верку утихомирить… И уговаривал ее, и кричал, и пугал, и упрашивал, чтобы мальчишонку родила… Все напрасно. Ведь так, гражданка Казанская? - вдруг свирепо спросил он Веру. - Так я говорю, гражданка Казанская?..
Вера по-прежнему не отвечала - сжав губы, она смотрела в окно.
- Ее фамилия в девках была Казанская, - пояснил Анискин, - как их всех троих, то есть Веру, Надежду и Любовь, нашли на Казанском вокзале… Надежда теперь врачом в Томске, Люба замужем за Венькой Моховым и работает ударно дояркой… Да, да, работает ударно дояркой… Да-а-а!
Неожиданно для всех участковый быстро встал, застегнул три пуговицы на вороте распахнутой рубахи и валко пошел к дверям с таким видом, точно хотел безостановочно выйти в сени. Однако по привычке уходить из дому не сразу Анискин у дверей остановился и через спину сказал:
- Я их, Анна Борисовна, больше уговаривать не могу… Вы их теперь не расходиться уговаривайте - я вас на то и пригласил.
После этих слов участковый улыбнулся и стал спиной слушать, как Анна Борисовна прошлась по комнате, как стукотнул сапогами Павел и что-то шепотом проговорила Вера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46