Хочу обратить твоё внимание, Дживз, что школой, где отбывает наказание эта маленькая преступница, заведует лучшая подруга моей тёти Агаты, мисс Мэйплтон.
— Вот как, сэр?
— Сложная проблема, Дживз, что?
— Да, сэр.
— Можно даже сказать, очень сложная проблема, верно?
— Несомненно, сэр. Если позволите, я бы посоветовал…
Я ожидал этих слов и поднял руку.
— Я не нуждаюсь в советах, Дживз. Дело не стоит выеденного яйца. Я урегулирую его сам.
— Я лишь хотел предложить вам, сэр…
Я вновь поднял руку.
— Успокойся, Дживз. Я держу ситуацию под контролем. Когда я обо всем узнал, в моей голове сразу возник шикарный план. Возможно, тебя заинтересует работа моей мысли. После недолгих размышлений я пришёл к выводу, что рядом с таким учреждением, как школа Святой Моники, обязательно должна стоять теплица, где находятся цветочные горшки. А затем меня осенило. Я намереваюсь обзавестись длинной, крепкой верёвкой, привязать один её конец к цветочному горшку, поставить горшок на ветку, — неподалёку наверняка растет дерево с ветвями, свисающими над теплицей, — и отойти на некоторое расстояние, держа в руке другой конец верёвки. Тем временем вы с ребёнком подойдёте к входной двери и спрячетесь. Я дерну за верёвку, цветочный горшок разобьет стекло, на шум кто-нибудь выйдет из школы, а ты улучишь момент и дашь девчонке знать, когда горизонт очистится. Она проскользнёт в дверь, а там ей и карты в руки. Обрати внимание, тебе почти ничего не придётся делать. Грубая, черновая работа не переутомит твой мозг. Что скажешь, Дживз?
— Видите ли, сэр…
— Дживз, я неоднократно указывал на твою дурацкую привычку говорить «Видите ли, сэр», когда я предлагаю какой-нибудь план или программу действий. Должен заметить, с каждым разом это выражение нравится мне всё меньше и меньше, Но если тебе удалось найти в моих рассуждениях какой-то изъян, я с удовольствием тебя выслушаю.
— Я лишь хотел выразить мнение, сэр, что ваш план кажется мне слишком сложным.
— В таком ответственном деле, Дживз, простого решения не существует.
— Не обязательно, сэр. Альтернативный план, который я могу вам предложить…
Я четко поставил назойливого малого на место:
— В альтернативных планах нет нужды, Дживз. Мы в точности будем следовать моей программе действий. Ты немедленно отправишься к школе и займёшь выгодную позицию у дверей. Я тем временем достану верёвку. На всё, про всё даю тебе десять минут. Затем я начну действовать. И хватит об этом. Бери ноги в руки, Дживз.
— Слушаюсь, сэр.
* * *
Я чувствовал необычайный прилив сил, взбираясь на холм, где располагалась школа Святой Моники. Сил у меня не убавилось, когда я открыл калитку и вступил в тёмный сад. Но после нескольких шагов по лужайке у меня возникло какое-то странное ощущение: мне вдруг показалось, что все кости в моём теле превратились в макароны. Я остановился.
Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь чувствовать в начале пирушки приятное возбуждение, — по-моему, это так называется, — которое неожиданно пропадает, словно кто-то щёлкает выключателем. Примерно то же самое произошло со мной сейчас, и, должен признаться, такое неприятное ощущение можно испытать лишь в скоростном лифте в Нью-Йорке, когда садишься в него, ни о чём не подозревая, и, мгновенно оказавшись на двадцать седьмом этаже, внезапно понимаешь, что свои внутренности ты оставил на тридцать пятом, а вернуться за ними уже невозможно.
Холодок пробежал по моей спине, и, можно сказать, я протрезвел. Глаза мои открылись. Только теперь я понял, что повёл себя, как последний болван, и для того, чтобы утереть нос Дживзу, обрёк себя на мучения, хуже не бывает. Чем ближе я подходил к школе, тем сильнее я жалел, что высокомерно отказался выслушать альтернативную программу действий толкового малого. Я печёнками чувствовал, что нуждаюсь в альтернативной программе больше всего на свете, причём чем альтернативнее она будет, тем лучше для меня.
В этот момент я увидел теплицу. Не прошло и минуты, как цветочные горшки оказались у меня в руках.
А затем вперёд, к дереву; и, невзирая на бураны, не бросить флаг с девизом странным «Эксельсиор!».
* * *
Я хочу сказать, что дерево, должно быть, вырастили здесь специально для этой цели. Мои взгляды на лазание по веткам в саду, принадлежащем лучшей подруге тёти Агаты, остались неизменными, но я должен признаться, лазать по этим веткам было одно удовольствие. Я опомниться не успел, как очутился на вершине мира и увидел внизу стеклянную крышу теплицы. Зажав цветочный горшок между колен, я начал привязывать к нему верёвку.
И, пока я завязывал узлы, в голову мне почему-то полезли мрачные мысли о Женщине, как таковой.
Само собой, к этому времени мои добрые, старые нервы окончательно разгулялись, и я понимаю, что судил слишком строго, но, сидя в темноте на кедре, или как там он назывался, я решил, что чем больше умный мужчина имеет дело с женщинами, тем сильнее он удивляется, как этому полу позволили болтаться по нашей земле.
Женщины, по моему глубокому убеждению, ни на что не пригодны. Возьмём, к примеру, особ женского пола, замешанных в этой истории. Тётя Агата, куда более известная под именем Чума Понт-стрит, — черепаха-людоедка в человеческом облике. Мисс Мэйплтон, которую я видел единственный раз в жизни, и которую можно охарактеризовать одной фразой: лучшая подруга тёти Агаты. Бобби Уикхэм — девушка, вечно впутывающая людей с чистой совестью в разного рода авантюры. И, наконец, Клементина — юное создание, которое, вместо того, чтобы прилежно учиться и готовиться стать хорошей женой и матерью, проводит самые счастливые годы отрочества, подкладывая воспитательницам шербет в чернила…
Ну и компания! Ну и компания!
Я имею в виду, ну и компания!
Я накрутил себя до такой степени, что преисполнился негодования и мог бы наговорить о женщинах невесть что, но в это время яркий свет внезапно ударил мне в лицо, и мои барабанные перепонки сотряслись от звука голоса.
— Хо! — сказал голос.
Он не мог принадлежать никому, кроме полисмена. Я не сомневался в этом по двум причинам: во-первых, у него был фонарь, а во-вторых, он сказал «Хо!». Не знаю, помните ли вы мой рассказ о том, как однажды я проник в дом Бинго Литтла (мне поручили украсть магнитофонную плёнку, где была записана слащаво-сентиментальная статья, написанная о малыше его женой) и, выбравшись из окна, попал в руки блюстителю порядка? Тогда первым делом он сказал «Хо!» и продолжал повторять «Хо!» на протяжении всего нашего разговора, так что, по всей видимости, полисменов обучают этому слову во время спецподготовки. В конце концов, не так уж и плохо в отдельных случаях говорить «Хо!».
— Эй, вы, как вас там! Слезайте! Я вам говорю!
Я слез. Мне только что удалось установить цветочный горшок на ветке, и я понимал, что оставляю за собой мину замедленного действия. Теперь всё зависело от того, упадёт горшок или нет. Если он грохнется, я окажусь в идиотском положении, если нет — быть может, мне удастся отболтаться. Впрочем, по правде говоря, я очень смутно представлял себе, как я буду отбалтываться.
Однако другого выхода у меня не было.
— А, сержант! — сказал я.
Это прозвучало неубедительно. Я повторил ту же фразу, сделав ударение на "а". Это прозвучало ещё неубедительнее. Мне стало ясно, что Бертраму необходимо срочно что-нибудь придумать.
— Всё в порядке, сержант, — объяснил я.
— В порядке?
— О да. В полном порядке.
— Чего вы там делали?
— Кто, я?
— Да, вы.
— Ничего, сержант.
— Хо!
Мы оба замолчали, но молчание это было, если так можно выразиться, не мирным и успокаивающим, как бывает в беседе двух старых друзей, а тревожным и беспокойным.
— Пройдёмте, — сказал жандарм.
Последний раз я слышал эту фразу из уст полисмена на Лестер-сквер, в ночь после регаты между Оксфордом и Кембриджем, когда, по моему совету, мой старый приятель Оливер Рэндольф Сипперли попытался умыкнуть полицейский шлем, внутри которого находился полицейский. Тогда она была обращена к Сиппи, но всё равно прозвучала не слишком приятно для моих ушей. Сейчас же у меня мороз побежал по коже.
— Но, послушайте, прах побери, это уж не знаю, знаете ли! — воскликнул я.
В этот момент, когда Бертрам находился в критической ситуации и, честно признаться, готов был сквозь землю провалиться, послышались мягкие шаги, и негромкий голос нарушил тишину:
— Вы схватили их, сержант? Я вижу, нет. Это мистер Вустер.
Полисмен резко повернулся, светя перед собой фонарём.
— А вы кто такой?
— Я камердинер мистера Вустера.
— Чей?
— Мистера Вустера.
— Этого человека зовут Вустер?
— Этого джентльмена зовут мистер Вустер. Я служу у него в качестве камердинера.
Совершенно очевидно, сержант был потрясён величественными манерами великолепного малого, но он не сдался.
— Хо! — заявил он. — Так вы не служите у мисс Мэйплтон?
— Мисс Мэйплтон не нуждается в услугах камердинера.
— Тогда чего вы делаете у неё в саду?
— Я совещался с мисс Мэйплтон в здании школы, и она выразила желание, чтобы я пошёл и разузнал, удалось ли мистеру Вустеру помешать незваным гостям.
— Каким незваным гостям?
— Подозрительным личностям, которых мы увидали, когда вошли в сад.
— А чего вам понадобилось в саду?
— Мистер Вустер собирался нанести визит мисс Мэйплтон, которая является близким другом его семьи. Мы заметили, как подозрительные личности шли по лужайке. Увидев этих подозрительных личностей, мистер Вустер отправил меня предупредить о них мисс Мэйплтон, а сам остался следить за ними.
— Он сидел на дереве.
— Если мистер Вустер взобрался на дерево, он, несомненно, имел на то веские причины и действовал исключительно в интересах мисс Мэйплтон.
Полисмен наморщил лоб и зашевелил губами.
— Хо! — сказал он. — Если хотите знать, я не верю ни одному вашему слову. К нам в участок позвонили по телефону и сообщили, что кто-то пробрался в сад мисс Мэйплтон, а этот парень сидел на дереве. По мне, оба вы соучастники преступления, и я сейчас отведу вас к уважаемой леди на опознание.
Дживз слегка наклонил голову.
— Я буду счастлив сопровождать вас, сержант, если вы на этом настаиваете. И я убеждён, что смело могу сказать то же самое в отношении мистера Вустера. Он также, вне всяких сомнений, не станет чинить вам никаких препятствий. Если вы считаете, что волей обстоятельств мистер Вустер попал в двусмысленное положение и оказался скомпрометированным, естественно, самым горячим его желанием будет реабилитировать себя…
— Эй! — воскликнул полисмен, глядя на Дживза вытаращенными глазами.
— Сержант?
— Немедленно прекратите.
— Как скажете, сержант.
— Чем болтать всякие глупости, пойдёмте со мной.
— Да, сержант.
Должен признаться, получив огромное удовольствие от разговора Дживза с сержантом, я шёл к зданию школы в мрачном настроении. Должно быть, злой рок, как говорится, преследовал меня, и я лишь сожалел, что доблестная попытка Дживза вытащить меня из беды с треском провалилась. Толковый малый блестяще всё объяснил; его рассказ даже мне показался местами правдоподобным, но, к великому несчастью, человек с фонарём не попался на крючок, как попался бы любой на его месте. Нет никаких сомнений, что полисмены страдают чем-то похожим на заворот мозгов, а это мешает им верить в чистоту человеческих намерений. Поэтому характеры у них несносные, и тут уже ничего нельзя поделать.
Самое главное, я не видел выхода из создавшегося положения. Мисс Мэйплтон, конечно, подтвердит, что я племянник её старой подруги, и мне не придётся идти в участок и ночевать в камере, но это, если как следует разобраться, меня не спасало. Клементина, по всей видимости, всё ещё пряталась в саду, и, когда её приведут и всё откроется, меня ждёт горящий взгляд, несколько слов ледяным тоном и обещание написать длинное письмо тёте Агате. Я вовсе не был уверен, что отсидеть в тюрьме несколько лет — худший вариант.
От таких мыслей, как вы понимаете; моя душа, по мере того как мы приближались к месту назначения, постепенно уходила в пятки. Очутившись в здании школы, мы миновали длинный коридор и вошли в кабинет, где за письменным столом, сверкая очками в стальной оправе так же неистово, как и на ленче у тёти Агаты, стояла директриса собственной персоной. Я бросил на неё один только взгляд и крепко зажмурился.
— Ах! — сказала мисс Мэйплтон.
Высказанное с опредёленной интонацией, начинающейся с высокой ноты и заканчивающейся низкой, как бы выплюнутое, — если вы понимаете, что я имею в виду, — слово «Ах!» звучит не менее зловеще, чем «Хо!» По правде говоря, можно поспорить, какое из этих слов забористей. Но я был просто потрясён, услышав, что мисс Мэйплтон произнесла «Ах!» совсем другим тоном. Если уши меня не обманывали, это было настоящее «Ах!», дружелюбное «Ах!»; «Ах!», которое говорят друг другу солдаты-однополчане. Потрясение моё было настолько сильным, что, забыв об осторожности, я осмелился посмотреть на неё ещё раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Вот как, сэр?
— Сложная проблема, Дживз, что?
— Да, сэр.
— Можно даже сказать, очень сложная проблема, верно?
— Несомненно, сэр. Если позволите, я бы посоветовал…
Я ожидал этих слов и поднял руку.
— Я не нуждаюсь в советах, Дживз. Дело не стоит выеденного яйца. Я урегулирую его сам.
— Я лишь хотел предложить вам, сэр…
Я вновь поднял руку.
— Успокойся, Дживз. Я держу ситуацию под контролем. Когда я обо всем узнал, в моей голове сразу возник шикарный план. Возможно, тебя заинтересует работа моей мысли. После недолгих размышлений я пришёл к выводу, что рядом с таким учреждением, как школа Святой Моники, обязательно должна стоять теплица, где находятся цветочные горшки. А затем меня осенило. Я намереваюсь обзавестись длинной, крепкой верёвкой, привязать один её конец к цветочному горшку, поставить горшок на ветку, — неподалёку наверняка растет дерево с ветвями, свисающими над теплицей, — и отойти на некоторое расстояние, держа в руке другой конец верёвки. Тем временем вы с ребёнком подойдёте к входной двери и спрячетесь. Я дерну за верёвку, цветочный горшок разобьет стекло, на шум кто-нибудь выйдет из школы, а ты улучишь момент и дашь девчонке знать, когда горизонт очистится. Она проскользнёт в дверь, а там ей и карты в руки. Обрати внимание, тебе почти ничего не придётся делать. Грубая, черновая работа не переутомит твой мозг. Что скажешь, Дживз?
— Видите ли, сэр…
— Дживз, я неоднократно указывал на твою дурацкую привычку говорить «Видите ли, сэр», когда я предлагаю какой-нибудь план или программу действий. Должен заметить, с каждым разом это выражение нравится мне всё меньше и меньше, Но если тебе удалось найти в моих рассуждениях какой-то изъян, я с удовольствием тебя выслушаю.
— Я лишь хотел выразить мнение, сэр, что ваш план кажется мне слишком сложным.
— В таком ответственном деле, Дживз, простого решения не существует.
— Не обязательно, сэр. Альтернативный план, который я могу вам предложить…
Я четко поставил назойливого малого на место:
— В альтернативных планах нет нужды, Дживз. Мы в точности будем следовать моей программе действий. Ты немедленно отправишься к школе и займёшь выгодную позицию у дверей. Я тем временем достану верёвку. На всё, про всё даю тебе десять минут. Затем я начну действовать. И хватит об этом. Бери ноги в руки, Дживз.
— Слушаюсь, сэр.
* * *
Я чувствовал необычайный прилив сил, взбираясь на холм, где располагалась школа Святой Моники. Сил у меня не убавилось, когда я открыл калитку и вступил в тёмный сад. Но после нескольких шагов по лужайке у меня возникло какое-то странное ощущение: мне вдруг показалось, что все кости в моём теле превратились в макароны. Я остановился.
Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь чувствовать в начале пирушки приятное возбуждение, — по-моему, это так называется, — которое неожиданно пропадает, словно кто-то щёлкает выключателем. Примерно то же самое произошло со мной сейчас, и, должен признаться, такое неприятное ощущение можно испытать лишь в скоростном лифте в Нью-Йорке, когда садишься в него, ни о чём не подозревая, и, мгновенно оказавшись на двадцать седьмом этаже, внезапно понимаешь, что свои внутренности ты оставил на тридцать пятом, а вернуться за ними уже невозможно.
Холодок пробежал по моей спине, и, можно сказать, я протрезвел. Глаза мои открылись. Только теперь я понял, что повёл себя, как последний болван, и для того, чтобы утереть нос Дживзу, обрёк себя на мучения, хуже не бывает. Чем ближе я подходил к школе, тем сильнее я жалел, что высокомерно отказался выслушать альтернативную программу действий толкового малого. Я печёнками чувствовал, что нуждаюсь в альтернативной программе больше всего на свете, причём чем альтернативнее она будет, тем лучше для меня.
В этот момент я увидел теплицу. Не прошло и минуты, как цветочные горшки оказались у меня в руках.
А затем вперёд, к дереву; и, невзирая на бураны, не бросить флаг с девизом странным «Эксельсиор!».
* * *
Я хочу сказать, что дерево, должно быть, вырастили здесь специально для этой цели. Мои взгляды на лазание по веткам в саду, принадлежащем лучшей подруге тёти Агаты, остались неизменными, но я должен признаться, лазать по этим веткам было одно удовольствие. Я опомниться не успел, как очутился на вершине мира и увидел внизу стеклянную крышу теплицы. Зажав цветочный горшок между колен, я начал привязывать к нему верёвку.
И, пока я завязывал узлы, в голову мне почему-то полезли мрачные мысли о Женщине, как таковой.
Само собой, к этому времени мои добрые, старые нервы окончательно разгулялись, и я понимаю, что судил слишком строго, но, сидя в темноте на кедре, или как там он назывался, я решил, что чем больше умный мужчина имеет дело с женщинами, тем сильнее он удивляется, как этому полу позволили болтаться по нашей земле.
Женщины, по моему глубокому убеждению, ни на что не пригодны. Возьмём, к примеру, особ женского пола, замешанных в этой истории. Тётя Агата, куда более известная под именем Чума Понт-стрит, — черепаха-людоедка в человеческом облике. Мисс Мэйплтон, которую я видел единственный раз в жизни, и которую можно охарактеризовать одной фразой: лучшая подруга тёти Агаты. Бобби Уикхэм — девушка, вечно впутывающая людей с чистой совестью в разного рода авантюры. И, наконец, Клементина — юное создание, которое, вместо того, чтобы прилежно учиться и готовиться стать хорошей женой и матерью, проводит самые счастливые годы отрочества, подкладывая воспитательницам шербет в чернила…
Ну и компания! Ну и компания!
Я имею в виду, ну и компания!
Я накрутил себя до такой степени, что преисполнился негодования и мог бы наговорить о женщинах невесть что, но в это время яркий свет внезапно ударил мне в лицо, и мои барабанные перепонки сотряслись от звука голоса.
— Хо! — сказал голос.
Он не мог принадлежать никому, кроме полисмена. Я не сомневался в этом по двум причинам: во-первых, у него был фонарь, а во-вторых, он сказал «Хо!». Не знаю, помните ли вы мой рассказ о том, как однажды я проник в дом Бинго Литтла (мне поручили украсть магнитофонную плёнку, где была записана слащаво-сентиментальная статья, написанная о малыше его женой) и, выбравшись из окна, попал в руки блюстителю порядка? Тогда первым делом он сказал «Хо!» и продолжал повторять «Хо!» на протяжении всего нашего разговора, так что, по всей видимости, полисменов обучают этому слову во время спецподготовки. В конце концов, не так уж и плохо в отдельных случаях говорить «Хо!».
— Эй, вы, как вас там! Слезайте! Я вам говорю!
Я слез. Мне только что удалось установить цветочный горшок на ветке, и я понимал, что оставляю за собой мину замедленного действия. Теперь всё зависело от того, упадёт горшок или нет. Если он грохнется, я окажусь в идиотском положении, если нет — быть может, мне удастся отболтаться. Впрочем, по правде говоря, я очень смутно представлял себе, как я буду отбалтываться.
Однако другого выхода у меня не было.
— А, сержант! — сказал я.
Это прозвучало неубедительно. Я повторил ту же фразу, сделав ударение на "а". Это прозвучало ещё неубедительнее. Мне стало ясно, что Бертраму необходимо срочно что-нибудь придумать.
— Всё в порядке, сержант, — объяснил я.
— В порядке?
— О да. В полном порядке.
— Чего вы там делали?
— Кто, я?
— Да, вы.
— Ничего, сержант.
— Хо!
Мы оба замолчали, но молчание это было, если так можно выразиться, не мирным и успокаивающим, как бывает в беседе двух старых друзей, а тревожным и беспокойным.
— Пройдёмте, — сказал жандарм.
Последний раз я слышал эту фразу из уст полисмена на Лестер-сквер, в ночь после регаты между Оксфордом и Кембриджем, когда, по моему совету, мой старый приятель Оливер Рэндольф Сипперли попытался умыкнуть полицейский шлем, внутри которого находился полицейский. Тогда она была обращена к Сиппи, но всё равно прозвучала не слишком приятно для моих ушей. Сейчас же у меня мороз побежал по коже.
— Но, послушайте, прах побери, это уж не знаю, знаете ли! — воскликнул я.
В этот момент, когда Бертрам находился в критической ситуации и, честно признаться, готов был сквозь землю провалиться, послышались мягкие шаги, и негромкий голос нарушил тишину:
— Вы схватили их, сержант? Я вижу, нет. Это мистер Вустер.
Полисмен резко повернулся, светя перед собой фонарём.
— А вы кто такой?
— Я камердинер мистера Вустера.
— Чей?
— Мистера Вустера.
— Этого человека зовут Вустер?
— Этого джентльмена зовут мистер Вустер. Я служу у него в качестве камердинера.
Совершенно очевидно, сержант был потрясён величественными манерами великолепного малого, но он не сдался.
— Хо! — заявил он. — Так вы не служите у мисс Мэйплтон?
— Мисс Мэйплтон не нуждается в услугах камердинера.
— Тогда чего вы делаете у неё в саду?
— Я совещался с мисс Мэйплтон в здании школы, и она выразила желание, чтобы я пошёл и разузнал, удалось ли мистеру Вустеру помешать незваным гостям.
— Каким незваным гостям?
— Подозрительным личностям, которых мы увидали, когда вошли в сад.
— А чего вам понадобилось в саду?
— Мистер Вустер собирался нанести визит мисс Мэйплтон, которая является близким другом его семьи. Мы заметили, как подозрительные личности шли по лужайке. Увидев этих подозрительных личностей, мистер Вустер отправил меня предупредить о них мисс Мэйплтон, а сам остался следить за ними.
— Он сидел на дереве.
— Если мистер Вустер взобрался на дерево, он, несомненно, имел на то веские причины и действовал исключительно в интересах мисс Мэйплтон.
Полисмен наморщил лоб и зашевелил губами.
— Хо! — сказал он. — Если хотите знать, я не верю ни одному вашему слову. К нам в участок позвонили по телефону и сообщили, что кто-то пробрался в сад мисс Мэйплтон, а этот парень сидел на дереве. По мне, оба вы соучастники преступления, и я сейчас отведу вас к уважаемой леди на опознание.
Дживз слегка наклонил голову.
— Я буду счастлив сопровождать вас, сержант, если вы на этом настаиваете. И я убеждён, что смело могу сказать то же самое в отношении мистера Вустера. Он также, вне всяких сомнений, не станет чинить вам никаких препятствий. Если вы считаете, что волей обстоятельств мистер Вустер попал в двусмысленное положение и оказался скомпрометированным, естественно, самым горячим его желанием будет реабилитировать себя…
— Эй! — воскликнул полисмен, глядя на Дживза вытаращенными глазами.
— Сержант?
— Немедленно прекратите.
— Как скажете, сержант.
— Чем болтать всякие глупости, пойдёмте со мной.
— Да, сержант.
Должен признаться, получив огромное удовольствие от разговора Дживза с сержантом, я шёл к зданию школы в мрачном настроении. Должно быть, злой рок, как говорится, преследовал меня, и я лишь сожалел, что доблестная попытка Дживза вытащить меня из беды с треском провалилась. Толковый малый блестяще всё объяснил; его рассказ даже мне показался местами правдоподобным, но, к великому несчастью, человек с фонарём не попался на крючок, как попался бы любой на его месте. Нет никаких сомнений, что полисмены страдают чем-то похожим на заворот мозгов, а это мешает им верить в чистоту человеческих намерений. Поэтому характеры у них несносные, и тут уже ничего нельзя поделать.
Самое главное, я не видел выхода из создавшегося положения. Мисс Мэйплтон, конечно, подтвердит, что я племянник её старой подруги, и мне не придётся идти в участок и ночевать в камере, но это, если как следует разобраться, меня не спасало. Клементина, по всей видимости, всё ещё пряталась в саду, и, когда её приведут и всё откроется, меня ждёт горящий взгляд, несколько слов ледяным тоном и обещание написать длинное письмо тёте Агате. Я вовсе не был уверен, что отсидеть в тюрьме несколько лет — худший вариант.
От таких мыслей, как вы понимаете; моя душа, по мере того как мы приближались к месту назначения, постепенно уходила в пятки. Очутившись в здании школы, мы миновали длинный коридор и вошли в кабинет, где за письменным столом, сверкая очками в стальной оправе так же неистово, как и на ленче у тёти Агаты, стояла директриса собственной персоной. Я бросил на неё один только взгляд и крепко зажмурился.
— Ах! — сказала мисс Мэйплтон.
Высказанное с опредёленной интонацией, начинающейся с высокой ноты и заканчивающейся низкой, как бы выплюнутое, — если вы понимаете, что я имею в виду, — слово «Ах!» звучит не менее зловеще, чем «Хо!» По правде говоря, можно поспорить, какое из этих слов забористей. Но я был просто потрясён, услышав, что мисс Мэйплтон произнесла «Ах!» совсем другим тоном. Если уши меня не обманывали, это было настоящее «Ах!», дружелюбное «Ах!»; «Ах!», которое говорят друг другу солдаты-однополчане. Потрясение моё было настолько сильным, что, забыв об осторожности, я осмелился посмотреть на неё ещё раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33