Сколько раз я не пробовал – у меня ничего не получалось, если я не следовал за позывом искромсать женщину ножом… Разве не несчастная судьба? Именно потому теперь меня зовут не просто Гуннир, а Гуннир Мясник. Увы, ни одна женщина не пережила моей любви – да и мужчины тоже. Знаешь, я с некоторых времен понял, что внутри мужчин тоже скрыто блаженство!
Сорген скосил взгляд на Гуннира, ожидая увидеть гнусную ухмылку или свет безумия в выпученных глазах, однако Мясник совершенно равнодушно уставился куда-то между ушей своего коня. Тут можно было растеряться… К чему вдруг такая откровенность? Для чего Гуннир рассказал эту гнусную историю – чтобы еще больше напугать собеседника? Вернее, вернуть первое впечатление, которое в некоторых пор поблекло в глазах Соргена. Но ведь он не мог этого знать!
– Грустная история… – не очень решительно сказал молодой маг. Мясник согласно кивнул.
– Тем не менее, я над ней давно не грущу, а тебе рассказал потому, что ты мне нравишься. Тебя она позабавила? Ужаснула? Заставила задуматься?
– Скорее последнее, – осторожно ответил Сорген, и нахмурился. – Как я понял, понравиться тебе – доля не из самых завидных? Когда ты захочешь изведать блаженство, скрытое во мне?
– Ах! – внезапно мертвое морщинистое лицо Гуннира ожило. Все его складки зашевелились, обнажая гнилую улыбку, сползаясь и переплетаясь, как клубок белых змей. – Какой шустрый мальчик!! Ну что же, на честный и бесстрашный вопрос – заслуженный ответ. Я – как паучиха. Как самка богомола. Моя любовь и даже симпатия смертельны, ты прав, так что следи за мной, малыш. А я… я буду следить за тобой. Но пока не бойся, потому что Великая Необходимость стережет тебя лучше стаи злющих псов, лучше гладкой стальной стены в льюмил высотой. Береги ее!
Коротко булькнув горлом, что должно было, очевидно, означать смех, Гуннир повернул коня и направился к концу колонны. Сорген остался один, чтобы как следует переварить услышанное. Да уж, хорошенькое известие! Явно и недвусмысленное получить вот такое «признание в любви»! Несмотря на жару, его пробил холодный пот. Может быть, Гуннир присоединился к походу именно из-за него, Соргена? Будет ждать малейшей оплошности, или даже наплюет на Великую Необходимость. Ведь он ее самый рьяный страж, так что может позволить и нарушение. В одну прекрасную ночь прокрадется в шатер и посмотрит на запрокинутую голову и ужас в глазах умирающего Соргена! От волны раздражения, нахлынувшего следом за страхом и потрясением, молодой волшебник заерзал в седле. Что за дерьмовое положение! Поход еще только начался, а он уже получил себе эдакую язву. Впрочем, нет. Сначала была Хейла, обществом которой он тяготился с каждым днем все сильнее. Теперь этот Гуннир. Зажимают его с двух сторон… Но если выбирать из двух зол, то конечно, лучше Хейла. Гораздо лучше! Если не слушать ее глупую болтовню и не обращать внимания на постоянные требования «скажи, что ты любишь меня», вытерпеть можно. Надо будет ночевать только у нее, да быть поласковее. Это ведь не трудно…
Такие мысли и возрастающее опасение держали Соргена в напряжении несколько дней. Он приятно удивил Хейлу, когда растущая отчужденность вдруг сменилась почти водопадом чувств. Теперь они почти не расставались. Каждое мгновение, в любом месте, молодой колдун помнил о Гуннире и старался не выпускать его из виду – но тот, казалось, забыл о существовании Соргена и только изредка удостаивал его взглядом или словом. Большую часть времени Мясник спал в седле или читал какие-то потрепанные книги.
Спустя пять дней после встречи с Гунниром армия остановилась у самых гор. Здесь текли редкие ручьи и колыхались на ветру рощи лиственниц, с такими густыми и темными кронами, какие Сорген не встречал еще в своей жизни. Подлесок на опушках составлял папоротник, в глубине же рощ царили мрак и запах прелой хвои.
В одном месте ручей был особенно широким и громким. Над вершинами лиственниц в отвесной тускло-серой стене гор виднелась узкая расселина, похожая на след от гигантского топора.
– Маленькая вода проточила дыру, – важно сказал проводник. – В холодные времена наверху, высоко в горах падает снег. Потом снег тает, и маленькая вода превращается в большую. Грызет камень. Много-много лет, сколько травинок в степи. Проделала дорогу. Я не ходил – дед ходил. Дошел до пустыни, испугался и вернулся домой. Песни пел. Большой герой был.
– А что он рассказывал? – жадно спросил Рогез.
– Соли там нет, – махнул рукой старик. – Дед так и сказал. Камни, кривые деревья, воющие духи. Но есть дорога, старая и узкая. Тропинка. По ней можно подняться на макушку горы. Она вся волнистая, как каменная степь на застывшем ветру. А потом еще одна стена, высокая, дурная. Под ней песок. Целая степь песка. Злой ветер.
– Вот еще радости! – проворчала Хейла. – Мало мы тащились по жаре через эту проклятую степь, так еще и пустыня!
– Хочешь повернуть? – вяло спросил Гуннир. Хейла напряглась и ответила, глядя в противоположную от Мясника сторону:
– Я никогда не отступаю, хотя иногда и жалуюсь.
– Хорошо, – кивнул Гуннир. – А что думают остальные?
– Мы сюда не думать пришли, – пожал плечами Сорген. – И не для того, чтобы поворачивать. Вперед!
Старому проводнику дали еще один золотой напоследок и отпустили восвояси, несмотря на предложение Гуннира убить кочевника, чтобы тот никому ничего не рассказал.
– Не обольщайся пустотой степи, – заявил ему Рогез. – Все уже знают, куда прошло войско, а может даже, знают, зачем. А если убивать проводников, то скоро никто и никогда не захочет иметь с тобой дело.
– Как пожелаешь, – легко согласился Мясник. – Все равно, этот кочевник был слишком стар и уродлив.
*****
Ущелье, в которое они вступили, круто поднималось в направлении на северо-восток. Очевидно, весной здесь тек очень бурный и полноводный поток, потому что дно и стенки были вылизаны до блеска. На дне почти не оставалось камней – лишь небольшие куски скал да редкие завалы, случившиеся со времени последнего большого дождя. Барьерные горы были сложены из какой-то незнакомой породы, очень гладкой на ощупь даже там, где ее не касалась вода. Взобраться по такой было бы трудновато, хотя она не казалась слишком твердой.
Чтобы поберечь коней, все без исключения всадники спешились и вели своих скакунов в поводу. Ложе ручья было узким и позволяло двигаться не более чем по три лошади в ряд, причем средней приходилось брести в воде. Несколько коней, несмотря на все предосторожности, захромали в первый же день. Скорость войска еще более снизилась. Телеги пришлось бросить у входа, ибо им ехать по ущелью не было никакой возможности. Груз теперь распределили по вьюкам, доставшимся почти всем лошадям.
Вперед были отправлены самые зоркие и сильные разведчики – Озуга и Бермай из наемников Соргена. Здесь уже следовало быть начеку и опасаться не только осыпей или коварных расселин.
Стены ущелья поднимались в самом начале на головокружительную высоту, но с каждым шагом они становились все ниже и ниже. Гладкие, бугристые, они были монументальны и неприступны – разве что иногда змеилась трещина или разлом, скрывающий в глубине зловещую тьму. Полоса неба над головой была чрезвычайно узкой, так что солнце на дно ущелья не заглядывало, и люди наслаждались приятной прохладой, пили вдоволь чистой и вкусной воды. Впрочем, рха-уданцам, привыкшим к солнцу и теплу, это быстро надоело и они снова начали роптать. За время пути по степи едва ли не полсотни человек пытались убежать. Кому-то удалось, кто-то был пойман и повешен, кто-то – всего лишь высечен. Теперь же, из тесной горной ловушки, бежать не было никакой возможности.
Ни одного из воинов Рогеза Сорген не решался направлять в разведку или ставить в дозоры ночью. Зэманэхцев он тоже считал негодными для этих задач по причине их невероятной беспечности и из-за избытка самоуверенности. Таким образом, оставались только тридцать пять проверенных, надежных наемника, несших на себе основную тяжесть службы.
Рогез, привыкший к домашнему уюту и редко покидавший дворец более чем на три дня, слегка осунулся и помрачнел. Под глазами у него набрякли мешки, словно он никак не мог выспаться – так, что Сорген задумался, а не сторожит ли он ночью вход в свой шатер, чтобы избежать проявления симпатий со стороны Гуннира. Кто знает, что Мясник рассказал князю – возможно, ту же самую историю?
В противоположность Рогезу, Хейла казалась почти счастливой. Каждую ночь она получала свое от Соргена и засыпала в блаженстве и благостном неведении; ее любовник же еще подолгу ворочался, вздыхал и порывался выйти в ночь.
Через два дня осторожного подъема по дну ущелья наемник Термез обнаружил на левом берегу ручья узенькую тропиночку. К тому времени стены ущелья уменьшились по высоте до пары саженей, и тропинка круто подымалась вверх, на самый край.
– Если идти по ущелью дальше, – сказал другой наемник, – то через несколько поворотов ручей исчезнет в пещере. Но там тоже можно подняться – стенки источены и покаты.
Сорген решил, что следует воспользоваться тропой. Лошадям по ней подниматься было трудновато, многие упрямились, так что их приходилось подталкивать и тянуть под уздцы изо всех сил. Грузы, тюки с шатрами и прочее поднимали с помощью волшебства, которым занялись сразу три волшебника. Гуннир предпочел быть наблюдателем, равнодушным и отрешенным.
Наверху лежало то самое плато, упоминавшееся проводником. Круглое каменное «море» диаметром в десять льюмилов, зажатое с востока и запада небольшими возвышениями, издали похожими на груды беспорядочно сваленных обломков скал. Поверхность плато, покрытая частыми складками и округлыми, совсем маленькими выпуклостями, была идеальной для сбора воды и снега – поэтому неудивительно, что отсюда текла река достаточно мощная, чтобы проточить дыру в склоне. Южный край был заметно ниже северного, оканчивающегося небольшим барьером в виде узкого гребня.
В одном из самых больших углублений в виде идеально круглой чаши, с крошечным озерцом на дне, войско встало на ночлег. Эта, вторая ночь в горах, оказалась самой холодной и ветреной. Луна, огромная и масляно-желтая, казалось, излучает холод так же, как солнце – тепло, а яркие звезды издевательски подмигивали дрожащим и стучащим зубами рха-уданцам. Никто не догадался набрать с собой наверх дров, а из растительности плато могло похвастаться только редкими и чахлыми кустами, да несколькими карликовыми соснами. Горели они очень плохо и тепла почти не давали, поэтому, с головой укрывшись одеялами и спрятавшись в трещинах и складках, рха-уданцы провели весьма неспокойную и трудную ночь.
Поздним утром из-за восточной вершины, охранявшей край плато, выползло солнце, которое закоченевшие южане встречали благодарственными молитвами милостивому Наодиму, позволившему им пережить ночь. Рха-уданцы, вяло шевеля затекшими конечностями, ужасались пару, что валил у них из ртов при дыхании. Даже здоровяки из Зэманэхе подрастеряли спеси и наглой жизнерадостности. Только наемники Соргена как всегда работали, не замечая суровости погодных условий – еще до рассвета десяток солдат отправился исследовать северный край плато.
Под бледным небом, посреди безжизненных камней, армия завтракала и проклинала полководцев. Сорген поспешил покинуть это сборище нытиков и слабаков, так ясно напоминавшее ему сурахийцев во главе с покойным Халаином… Он принялся самолично разглядывать горы вокруг стоянки.
Справа в плато вгрызалась извивающаяся змея ущелья, которое, повернув несколько раз, сужалось и оканчивалось в неровной воронке, похожей на провал свода какой-то пещеры. Скорее всего, так оно и было. Если прислушаться, оттуда слышалось бульканье и клокотание воды.
Слева несколько длинных выступов образовывали собой гребень, уходящий к западной вершине. С любой стороны, куда ни кинь взгляд, камень был равномерно серым, без каких-либо цветовых примесей, как это обычно бывает. Ни прожилок, ни пятен, ни вкраплений кварца…
– Хозяин! – кто-то решил потревожить его размышления. Это был один из разведчиков по имени Гугав. – Мы нашли место, где гребень меньше всего! Стена там покрыта маленькими уступами, будто лесенка.
Сорген похвалил разведчика за рвение и велел солдатам собирать лагерь. Рогез и Хейла принялись подгонять своих вояк, отнюдь не спешивших возобновлять поход, и чаша долины наполнилась недовольными воплями, ругательствами и ржанием лошадей. Сорген сделал знак Хаку и двинулся вслед за Гугавом к обнаруженной тропе.
Потребовался почти час, чтобы вся их стонущая, ленивая армия подобралась к гребню. На вид проход в нем казался довольно удобным: причудливые каменные складки прочерчивали склон с минимальным уклоном и позволяли ставить на себя ноги и даже конские копыта. Разведчики очистили «ступени» от наносов пыли и крошева, так что можно было не бояться, что кони соскользнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Сорген скосил взгляд на Гуннира, ожидая увидеть гнусную ухмылку или свет безумия в выпученных глазах, однако Мясник совершенно равнодушно уставился куда-то между ушей своего коня. Тут можно было растеряться… К чему вдруг такая откровенность? Для чего Гуннир рассказал эту гнусную историю – чтобы еще больше напугать собеседника? Вернее, вернуть первое впечатление, которое в некоторых пор поблекло в глазах Соргена. Но ведь он не мог этого знать!
– Грустная история… – не очень решительно сказал молодой маг. Мясник согласно кивнул.
– Тем не менее, я над ней давно не грущу, а тебе рассказал потому, что ты мне нравишься. Тебя она позабавила? Ужаснула? Заставила задуматься?
– Скорее последнее, – осторожно ответил Сорген, и нахмурился. – Как я понял, понравиться тебе – доля не из самых завидных? Когда ты захочешь изведать блаженство, скрытое во мне?
– Ах! – внезапно мертвое морщинистое лицо Гуннира ожило. Все его складки зашевелились, обнажая гнилую улыбку, сползаясь и переплетаясь, как клубок белых змей. – Какой шустрый мальчик!! Ну что же, на честный и бесстрашный вопрос – заслуженный ответ. Я – как паучиха. Как самка богомола. Моя любовь и даже симпатия смертельны, ты прав, так что следи за мной, малыш. А я… я буду следить за тобой. Но пока не бойся, потому что Великая Необходимость стережет тебя лучше стаи злющих псов, лучше гладкой стальной стены в льюмил высотой. Береги ее!
Коротко булькнув горлом, что должно было, очевидно, означать смех, Гуннир повернул коня и направился к концу колонны. Сорген остался один, чтобы как следует переварить услышанное. Да уж, хорошенькое известие! Явно и недвусмысленное получить вот такое «признание в любви»! Несмотря на жару, его пробил холодный пот. Может быть, Гуннир присоединился к походу именно из-за него, Соргена? Будет ждать малейшей оплошности, или даже наплюет на Великую Необходимость. Ведь он ее самый рьяный страж, так что может позволить и нарушение. В одну прекрасную ночь прокрадется в шатер и посмотрит на запрокинутую голову и ужас в глазах умирающего Соргена! От волны раздражения, нахлынувшего следом за страхом и потрясением, молодой волшебник заерзал в седле. Что за дерьмовое положение! Поход еще только начался, а он уже получил себе эдакую язву. Впрочем, нет. Сначала была Хейла, обществом которой он тяготился с каждым днем все сильнее. Теперь этот Гуннир. Зажимают его с двух сторон… Но если выбирать из двух зол, то конечно, лучше Хейла. Гораздо лучше! Если не слушать ее глупую болтовню и не обращать внимания на постоянные требования «скажи, что ты любишь меня», вытерпеть можно. Надо будет ночевать только у нее, да быть поласковее. Это ведь не трудно…
Такие мысли и возрастающее опасение держали Соргена в напряжении несколько дней. Он приятно удивил Хейлу, когда растущая отчужденность вдруг сменилась почти водопадом чувств. Теперь они почти не расставались. Каждое мгновение, в любом месте, молодой колдун помнил о Гуннире и старался не выпускать его из виду – но тот, казалось, забыл о существовании Соргена и только изредка удостаивал его взглядом или словом. Большую часть времени Мясник спал в седле или читал какие-то потрепанные книги.
Спустя пять дней после встречи с Гунниром армия остановилась у самых гор. Здесь текли редкие ручьи и колыхались на ветру рощи лиственниц, с такими густыми и темными кронами, какие Сорген не встречал еще в своей жизни. Подлесок на опушках составлял папоротник, в глубине же рощ царили мрак и запах прелой хвои.
В одном месте ручей был особенно широким и громким. Над вершинами лиственниц в отвесной тускло-серой стене гор виднелась узкая расселина, похожая на след от гигантского топора.
– Маленькая вода проточила дыру, – важно сказал проводник. – В холодные времена наверху, высоко в горах падает снег. Потом снег тает, и маленькая вода превращается в большую. Грызет камень. Много-много лет, сколько травинок в степи. Проделала дорогу. Я не ходил – дед ходил. Дошел до пустыни, испугался и вернулся домой. Песни пел. Большой герой был.
– А что он рассказывал? – жадно спросил Рогез.
– Соли там нет, – махнул рукой старик. – Дед так и сказал. Камни, кривые деревья, воющие духи. Но есть дорога, старая и узкая. Тропинка. По ней можно подняться на макушку горы. Она вся волнистая, как каменная степь на застывшем ветру. А потом еще одна стена, высокая, дурная. Под ней песок. Целая степь песка. Злой ветер.
– Вот еще радости! – проворчала Хейла. – Мало мы тащились по жаре через эту проклятую степь, так еще и пустыня!
– Хочешь повернуть? – вяло спросил Гуннир. Хейла напряглась и ответила, глядя в противоположную от Мясника сторону:
– Я никогда не отступаю, хотя иногда и жалуюсь.
– Хорошо, – кивнул Гуннир. – А что думают остальные?
– Мы сюда не думать пришли, – пожал плечами Сорген. – И не для того, чтобы поворачивать. Вперед!
Старому проводнику дали еще один золотой напоследок и отпустили восвояси, несмотря на предложение Гуннира убить кочевника, чтобы тот никому ничего не рассказал.
– Не обольщайся пустотой степи, – заявил ему Рогез. – Все уже знают, куда прошло войско, а может даже, знают, зачем. А если убивать проводников, то скоро никто и никогда не захочет иметь с тобой дело.
– Как пожелаешь, – легко согласился Мясник. – Все равно, этот кочевник был слишком стар и уродлив.
*****
Ущелье, в которое они вступили, круто поднималось в направлении на северо-восток. Очевидно, весной здесь тек очень бурный и полноводный поток, потому что дно и стенки были вылизаны до блеска. На дне почти не оставалось камней – лишь небольшие куски скал да редкие завалы, случившиеся со времени последнего большого дождя. Барьерные горы были сложены из какой-то незнакомой породы, очень гладкой на ощупь даже там, где ее не касалась вода. Взобраться по такой было бы трудновато, хотя она не казалась слишком твердой.
Чтобы поберечь коней, все без исключения всадники спешились и вели своих скакунов в поводу. Ложе ручья было узким и позволяло двигаться не более чем по три лошади в ряд, причем средней приходилось брести в воде. Несколько коней, несмотря на все предосторожности, захромали в первый же день. Скорость войска еще более снизилась. Телеги пришлось бросить у входа, ибо им ехать по ущелью не было никакой возможности. Груз теперь распределили по вьюкам, доставшимся почти всем лошадям.
Вперед были отправлены самые зоркие и сильные разведчики – Озуга и Бермай из наемников Соргена. Здесь уже следовало быть начеку и опасаться не только осыпей или коварных расселин.
Стены ущелья поднимались в самом начале на головокружительную высоту, но с каждым шагом они становились все ниже и ниже. Гладкие, бугристые, они были монументальны и неприступны – разве что иногда змеилась трещина или разлом, скрывающий в глубине зловещую тьму. Полоса неба над головой была чрезвычайно узкой, так что солнце на дно ущелья не заглядывало, и люди наслаждались приятной прохладой, пили вдоволь чистой и вкусной воды. Впрочем, рха-уданцам, привыкшим к солнцу и теплу, это быстро надоело и они снова начали роптать. За время пути по степи едва ли не полсотни человек пытались убежать. Кому-то удалось, кто-то был пойман и повешен, кто-то – всего лишь высечен. Теперь же, из тесной горной ловушки, бежать не было никакой возможности.
Ни одного из воинов Рогеза Сорген не решался направлять в разведку или ставить в дозоры ночью. Зэманэхцев он тоже считал негодными для этих задач по причине их невероятной беспечности и из-за избытка самоуверенности. Таким образом, оставались только тридцать пять проверенных, надежных наемника, несших на себе основную тяжесть службы.
Рогез, привыкший к домашнему уюту и редко покидавший дворец более чем на три дня, слегка осунулся и помрачнел. Под глазами у него набрякли мешки, словно он никак не мог выспаться – так, что Сорген задумался, а не сторожит ли он ночью вход в свой шатер, чтобы избежать проявления симпатий со стороны Гуннира. Кто знает, что Мясник рассказал князю – возможно, ту же самую историю?
В противоположность Рогезу, Хейла казалась почти счастливой. Каждую ночь она получала свое от Соргена и засыпала в блаженстве и благостном неведении; ее любовник же еще подолгу ворочался, вздыхал и порывался выйти в ночь.
Через два дня осторожного подъема по дну ущелья наемник Термез обнаружил на левом берегу ручья узенькую тропиночку. К тому времени стены ущелья уменьшились по высоте до пары саженей, и тропинка круто подымалась вверх, на самый край.
– Если идти по ущелью дальше, – сказал другой наемник, – то через несколько поворотов ручей исчезнет в пещере. Но там тоже можно подняться – стенки источены и покаты.
Сорген решил, что следует воспользоваться тропой. Лошадям по ней подниматься было трудновато, многие упрямились, так что их приходилось подталкивать и тянуть под уздцы изо всех сил. Грузы, тюки с шатрами и прочее поднимали с помощью волшебства, которым занялись сразу три волшебника. Гуннир предпочел быть наблюдателем, равнодушным и отрешенным.
Наверху лежало то самое плато, упоминавшееся проводником. Круглое каменное «море» диаметром в десять льюмилов, зажатое с востока и запада небольшими возвышениями, издали похожими на груды беспорядочно сваленных обломков скал. Поверхность плато, покрытая частыми складками и округлыми, совсем маленькими выпуклостями, была идеальной для сбора воды и снега – поэтому неудивительно, что отсюда текла река достаточно мощная, чтобы проточить дыру в склоне. Южный край был заметно ниже северного, оканчивающегося небольшим барьером в виде узкого гребня.
В одном из самых больших углублений в виде идеально круглой чаши, с крошечным озерцом на дне, войско встало на ночлег. Эта, вторая ночь в горах, оказалась самой холодной и ветреной. Луна, огромная и масляно-желтая, казалось, излучает холод так же, как солнце – тепло, а яркие звезды издевательски подмигивали дрожащим и стучащим зубами рха-уданцам. Никто не догадался набрать с собой наверх дров, а из растительности плато могло похвастаться только редкими и чахлыми кустами, да несколькими карликовыми соснами. Горели они очень плохо и тепла почти не давали, поэтому, с головой укрывшись одеялами и спрятавшись в трещинах и складках, рха-уданцы провели весьма неспокойную и трудную ночь.
Поздним утром из-за восточной вершины, охранявшей край плато, выползло солнце, которое закоченевшие южане встречали благодарственными молитвами милостивому Наодиму, позволившему им пережить ночь. Рха-уданцы, вяло шевеля затекшими конечностями, ужасались пару, что валил у них из ртов при дыхании. Даже здоровяки из Зэманэхе подрастеряли спеси и наглой жизнерадостности. Только наемники Соргена как всегда работали, не замечая суровости погодных условий – еще до рассвета десяток солдат отправился исследовать северный край плато.
Под бледным небом, посреди безжизненных камней, армия завтракала и проклинала полководцев. Сорген поспешил покинуть это сборище нытиков и слабаков, так ясно напоминавшее ему сурахийцев во главе с покойным Халаином… Он принялся самолично разглядывать горы вокруг стоянки.
Справа в плато вгрызалась извивающаяся змея ущелья, которое, повернув несколько раз, сужалось и оканчивалось в неровной воронке, похожей на провал свода какой-то пещеры. Скорее всего, так оно и было. Если прислушаться, оттуда слышалось бульканье и клокотание воды.
Слева несколько длинных выступов образовывали собой гребень, уходящий к западной вершине. С любой стороны, куда ни кинь взгляд, камень был равномерно серым, без каких-либо цветовых примесей, как это обычно бывает. Ни прожилок, ни пятен, ни вкраплений кварца…
– Хозяин! – кто-то решил потревожить его размышления. Это был один из разведчиков по имени Гугав. – Мы нашли место, где гребень меньше всего! Стена там покрыта маленькими уступами, будто лесенка.
Сорген похвалил разведчика за рвение и велел солдатам собирать лагерь. Рогез и Хейла принялись подгонять своих вояк, отнюдь не спешивших возобновлять поход, и чаша долины наполнилась недовольными воплями, ругательствами и ржанием лошадей. Сорген сделал знак Хаку и двинулся вслед за Гугавом к обнаруженной тропе.
Потребовался почти час, чтобы вся их стонущая, ленивая армия подобралась к гребню. На вид проход в нем казался довольно удобным: причудливые каменные складки прочерчивали склон с минимальным уклоном и позволяли ставить на себя ноги и даже конские копыта. Разведчики очистили «ступени» от наносов пыли и крошева, так что можно было не бояться, что кони соскользнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58