Эта женщина… Я сразу узнала ее, ту самую, с улицы… Она наблюдала за мной, находилась у меня в комнате! На ней был надет тот же плащ, но капюшон был откинут, и на меня смотрело лицо, самое прекрасное из лиц, которые я когда-либо видела. В то же время это было самое ужасное лицо!
— В чем именно заключался его ужас?
— Не могу сказать. Но вид этого лица наполнил меня страхом. И, глядя на него, я была абсолютно парализована.
— Вы заговорили с ней?
— Пыталась, но не смогла. Не могу объяснить этого, доктор Элиот. Боюсь, вы сочтете меня слабоумной.
Элиот вскинул голову:
— Опишите незнакомку.
— Она была… трудно сказать, каков ее возраст… может, молодая, но… нет. — Мой голос почти замер. — Мне показалось, что она — вне времени, любого возраста… У женщины были темные длинные волосы — почему-то я так сочла, хотя об этом трудно было судить, ибо локоны ее скрывались под плащом. Лицо ее было очень бледное и будто освещалось каким-то пламенем изнутри. Губы были ярко-алыми, а глаза — темными и блестящими.
— Темными и блестящими одновременно?
— Да.
— И что же делала эта замечательная женщина?
— Ничего. Просто стояла и смотрела на меня. А потом вдруг улыбнулась, повернулась и вышла из моей комнаты. Через открытую дверь я увидела, как она словно плывет к лестнице.
— Вы двинулись за ней?
— Вначале нет. Говорю вам, меня парализовало. Но наконец я собрала всю свою решимость, встала с постели, подошла к двери и вышла на площадку лестницы, спускающейся в холл. Женщина стояла внизу, у подножия лестницы, накидывая капюшон. Затем отворилась дверь кабинета моего мужа, и оттуда появился этот джентльмен-иностранец. Под мышкой у него была пачка бумаг.
— Иностранец — опишите его.
— Крупный, чернобородый, как я говорила, смуглый…
— И что он сделал? Подошел к женщине?
— Да. Она вроде заговорила с ним, хотя я не расслышала ее слов. А потом они оба повернулись и посмотрели на меня. Лица их были какие-то пустые, а глаза горели ужасным огнем.
Доктор Элиот нахмурился еще больше:
— И что же дальше?
— Женщина взяла его под руку. Другой рукой он держал бумаги. Парочка повернулась и прошла через холл. Я бросилась вниз по лестнице и увидела, что они выходят через открытую парадную дверь. Я выбежала на улицу, взглянула в обе стороны, но их и след простыл. Они будто растворились в свете раннего утра. Я вернулась в дом и разбудила прислугу. Мы тщательно осмотрели все комнаты, но следов взлома нигде не нашли. Даже в кабинете моего мужа ни один ящик, ни один шкаф не были взломаны.
— Вы сказали об открытой парадной двери. Ее взломали?
— Нет, насколько я заметила.
— А окна?
— Вряд ли. Хотя точно не знаю.
— Тогда как же они вошли, леди Моуберли?
— Признаюсь, это и озадачивает меня. В первые часы после случившегося я думала, что стала жертвой какой-то галлюцинации, возникшей в моем отягощенном волнениями мозгу. «Может, я схожу с ума?» — спрашивала я себя. А потом принесли утреннюю почту. Среди писем было одно без марки. И боюсь, доктор Элиот, что я совсем не сумасшедшая.
Письмо было у меня с собой. Я вынула его и передала доктору Элиоту. Он прочел его, и лицо доктора потемнело. Да, Люси, это была та самая написанная заглавными буквами записка, о которой я уже упоминала: «Я — СВИДЕТЕЛЬ, КАК БЫЛ УБИТ ДЖ.».
Доктор Элиот изучил записку, встал и подошел к лампе на своей конторке.
— Так я и думал, — сказал он, поворачиваясь спиной ко мне, — эту записку явно послала женщина.
— С чего вы это взяли? — спросила я, вставая.
Он указал на какие-то мазки на задней стороне конверта:
— Это пудра, записку писали на туалетном столике, на который, бывает, просыпается косметика. Видите, вот тут следы отчетливее всего. Я бы сказал, что писавшая часто и помногу пудрит свое лицо.
Он повернул конверт к свету.
— Да, — показал он на отметину ближе к краю. — Видите, как лоснится? Это след краски для лица. Доказательство неоспоримо.
Неоспоримо, дорогая Люси. Я была готова признать правоту слов доктора. Но какого рода женщину могла я заподозрить в написании этого письма? Одну я не отваживаюсь упомянуть, другая же — это вы. Люси, я в отчаянном положении и должна говорить напрямик. У меня нет знакомых актрис, кроме вас, и, конечно, я не знаю никаких актрис, которые состояли бы в интимных отношениях с Джорджем. Так это вы написали мне записку? Я понимаю, вы не испытываете ко мне дружеских чувств, но Джорджа вы любите, и от его имени я взываю к вам. Если это не вы писали мне, то я должна опасаться самого худшего — того, что Джордж мертв и что незадолго до убийства он изменял мне. Однако не могу поверить, что он был способен на такое. Не могу! Поэтому взываю к вам. Вы писали это письмо? И если да, то прошу вас, Люси, помогите доктору Элиоту!
Ибо теперь я должна сказать вам, что он согласился заняться этим делом. Я упомянула ваше имя в связи с письмом, и он наверняка вскоре навестит вас. Не бойтесь его. Даже если это писали не вы, уверена, вы сможете оказать ему помощь. Я посвятила вас во все подробности тайны, поскольку считаю, что пришло время открыть вам правду и что вы сможете помочь распутать это дело. Не отвергайте моего призыва, дражайшая Люси, ради Джорджа и себя самой.
Остаюсь, хотя вы и не верите этому, вашей дражайшей подругой.
Розамунда, леди Моуберли
P.S. Дописываю поздно вечером. Только что меня навестил доктор Элиот. Я удивилась, увидев его. Когда я была у него утром, он сказал, что ему нужно некоторое время, чтобы разобраться с делами в клинике, но оказалось, он освободился быстрее, чем предполагал.
— Ллевелин, мой коллега по клинике, уезжал на три недели, — сказал он, когда лакей принял его шляпу. — Но он вернулся и может подменить меня на несколько дней.
Я удивленно взглянула на него:
— Вы думаете, пары дней будет достаточно?
— Увидим, — пожал он плечами и оглядел холл.
Я догадалась, что он хочет осмотреть кабинет Джорджа и показала ему, куда идти. Несколько минут он рыскал по кабинету, словно гончая, вынюхивающая добычу.
— Что ж, — хмыкнул он наконец. — Следов проникновения через окна не видно, но вот это, — он указал на поверхность конторки, — представляет некоторый интерес.
Я посмотрела туда, куда он, указывает, но не увидела ничего необычного.
— Полагаю, — продолжал доктор Элиот, — с прошлой ночи вы запретили слугам входить сюда?
— Я хотела оставить все так, как застала, — призналась я.
— Отлично! — воскликнул он. — Чересчур добросовестная горничная может погубить жизнь сыщика. А теперь посмотрите внимательно, леди Моуберли. На конторке очень тонкий слой пыли, ровный везде, кроме этого места. Видите? Прямоугольник точно подходит вон той красной шкатулке.
Он подошел к столу, на котором стояла одна из шкатулок с правительственными документами Джорджа.
— Очевидно, ее вчера ночью сдвигали с места, и, следовательно, она была предметом внимания ваших непрощенных гостей. Что в этой шкатулке?
— Бумаги Джорджа.
— По законопроекту о границах в Индии?
— Предположительно, да.
— Что ж, посмотрим! — Доктор Элиот нажал защелку шкатулки. — Заперто. — Он осмотрел шкатулку. — Опять-таки никаких следов взлома.
— Может быть, взломщика спугнула сообщница, прежде чем он успел открыть шкатулку?
— Может быть, — нахмурился доктор Элиот. — У вас есть ключ?
— Нет.
— Ну, раз так, — пошарил он в кармане, — думаю, Индийский кабинет простит меня.
В руках у него оказался кусок проволоки, который доктор вставил в замок, повернул, подергал, и после нескольких неудачных попыток замок поддался. Доктор Элиот улыбнулся.
— В Лахоре воры клянутся этим малым инструментом, — сообщил он, пряча в карман свой «ключ» и открывая крышку шкатулки.
Он отшатнулся, а я вскрикнула. Ибо, Люси, представьте мой ужас — шкатулка была пуста! Бумаги исчезли!
Доктор Элиот казался, однако, удовлетворенным.
— Этого и следовало ожидать, — проговорил он, обводя взором кабинет. — Сомневаюсь, что мы найдем тут что-нибудь более интересное, леди Моуберли. Так что теперь, с вашего разрешения, мне хотелось бы осмотреть вашу спальню.
Все еще ошарашенная размахом только что раскрытого нами преступления, я провела доктора наверх. И снова доктор Элиот начал рыскать по комнате. У туалетного шкафчика он остановился и нахмурился, затем взял в руки склянку с лекарством.
— Это помогает вам справиться с лондонским воздухом? — спросил он.
Я сказала, что да.
— Но пузырек полон, — заявил он почти обвиняюще.
— Да, я только начала им пользоваться.
— Когда?
— Вчера вечером.
— У вас остался пузырек от лекарства, которое закончилось до этого?
— Горничная, наверное, выбросила его.
— А можно его извлечь?
Я вызвала звонком горничную и приказала ей принести пустой пузырек.
— Вы подозреваете, что кто-то пытался одурманить меня? — спросила я доктора Элиота, пока мы ждали.
— Таинственная женщина разбудила вас как раз в ту самую ночь, когда вы сменили лекарство. Подозрительно, не так ли?
— Что вы предполагаете, доктор Элиот?
Он оставил мой вопрос без внимания:
— Вы ведь всегда спали крепко, кроме прошлой ночи?
Я согласилась с этим.
— Но зачем кому-то понадобилось одурманивать меня? — настаивала я.
— Что-то в этом доме представляет большую ценность для наших незнакомцев, — . пожал плечами он.
— Бумаги Джорджа?
На его тонких губах появилась улыбка. Я поинтересовалась, приблизился ли он к раскрытию тайны.
— Кое-какой свет, возможно, блеснул, — ответил он, — но я могу ошибаться, ведь мы только начали, леди Моуберли.
В этот момент вошла служанка с пустым пузырьком. Элиот осторожно взял его, посмотрел на свет и попросил отдать пузырек, из которого я принимала лекарство. У меня полно этого зелья, и я охотно согласилась, спросив, что еще могу сделать.
— Ничего, ничего, — промолвил он. — Я видел все, что хотел увидеть.
Он повернулся, и я проводила его до двери. Уже собираясь уйти, он вдруг задержался.
— Леди Моуберли, — сказал он, повернувшись ко мне, — должен задать вам еще один вопрос… Ваш день рождения… Он пришелся как раз на один из дней сразу после первого исчезновения Джорджа, не так ли?
Я с удивлением взглянула на него:
— Ну, да… Точнее на день после его возвращения. Но я не понимаю, почему…
Он сдержал меня движением руки.
— Я вам сообщу, как пойдет дело, — пообещал он, повернулся и, не оглядываясь, зашагал по улице, а я провожала его взглядом, пока он не исчез вдали, и думала о том, какой след ему удалось обнаружить.
Размышляю я об этом до сих пор, смотря из окна своей спальни на улицу внизу. Она пустынна. Часы на церкви только что пробили два. Пора ложиться спать. Надеюсь, что усну. В мозгу моем сильная усталость. Мне кажется, что тайна разрослась до огромных размеров. Но, может быть, дражайшая Люси, для вас она перестанет быть тайной. Могу на это только надеяться и верю, что вскоре все обернется к лучшему. Спокойной ночи. Вспоминайте о Джордже и обо мне в ваших молитвах.
Роза
Письмо почтенного Эдварда Весткота мисс Люси Рутвен
Лондон,
«Постоялый двор Грея»
14 апреля 1888 г.
Дражайшая Люси!
Не могу вынести мысль о том, как вы страдаете. Я знаю, вас тревожит какая-то ужасная тайна, и все же, дорогая моя, между нами не должно быть секретов. Вы сделали меня счастливейшим человеком на Земле, хотя сами вы, наоборот, столь расстроены, что это причиняет мне боль. Леди Моуберли опять выкинула одну из своих штучек? Или же вновь восстают фантомы вашего прошлого? Вчера ночью во сне вы упоминали Артура. Но ваш брат мертв, так же, как мертвы мои мать и сестра. Нам надо смотреть вперед, любовь моя. Что было, то прошло навсегда. Перед нами будущее.
Прежде всего, дражайшая Люси, вы не должны позволять себе отвлекаться сегодня вечером. Только подумать, первое выступление в «Лицеуме»! На одной сцене с мистером Генри Ирвингом! Немногие актрисы могут этим похвастаться! Уверен, вы станете звездой Лондона! Я буду так горд, дорогая. Удачи, удачи, удачи и еще раз удачи, дорогая Люси. Вечно любящий вас,
Нэд
Повествование, оставленное Брэмом Стокером и датируемое началом сентября 1888 года.
Без малейших трудностей вспоминаю я события, о которых должен здесь поведать, ибо сами по себе они были столь поразительны и примечательны своим завершением, что произведут впечатление на любого. Однако есть у меня дополнительные причины оставить о них память, ибо случилось так, что в то время я искал хороший сюжет, который можно было бы переделать в пьесу или (кто знает?) даже в художественное произведение. В начале апреля, сразу откроюсь вам, сложились весьма особые обстоятельства.
Известный актер, у которого я управляю театром, мистер Генри Ирвинг, только что вернулся из успешного турне по Соединенным Штатам. Завоевав Америку, он теперь готовился вновь сорвать лавры в Лондоне, в великом храме искусства — театре «Лицеум».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— В чем именно заключался его ужас?
— Не могу сказать. Но вид этого лица наполнил меня страхом. И, глядя на него, я была абсолютно парализована.
— Вы заговорили с ней?
— Пыталась, но не смогла. Не могу объяснить этого, доктор Элиот. Боюсь, вы сочтете меня слабоумной.
Элиот вскинул голову:
— Опишите незнакомку.
— Она была… трудно сказать, каков ее возраст… может, молодая, но… нет. — Мой голос почти замер. — Мне показалось, что она — вне времени, любого возраста… У женщины были темные длинные волосы — почему-то я так сочла, хотя об этом трудно было судить, ибо локоны ее скрывались под плащом. Лицо ее было очень бледное и будто освещалось каким-то пламенем изнутри. Губы были ярко-алыми, а глаза — темными и блестящими.
— Темными и блестящими одновременно?
— Да.
— И что же делала эта замечательная женщина?
— Ничего. Просто стояла и смотрела на меня. А потом вдруг улыбнулась, повернулась и вышла из моей комнаты. Через открытую дверь я увидела, как она словно плывет к лестнице.
— Вы двинулись за ней?
— Вначале нет. Говорю вам, меня парализовало. Но наконец я собрала всю свою решимость, встала с постели, подошла к двери и вышла на площадку лестницы, спускающейся в холл. Женщина стояла внизу, у подножия лестницы, накидывая капюшон. Затем отворилась дверь кабинета моего мужа, и оттуда появился этот джентльмен-иностранец. Под мышкой у него была пачка бумаг.
— Иностранец — опишите его.
— Крупный, чернобородый, как я говорила, смуглый…
— И что он сделал? Подошел к женщине?
— Да. Она вроде заговорила с ним, хотя я не расслышала ее слов. А потом они оба повернулись и посмотрели на меня. Лица их были какие-то пустые, а глаза горели ужасным огнем.
Доктор Элиот нахмурился еще больше:
— И что же дальше?
— Женщина взяла его под руку. Другой рукой он держал бумаги. Парочка повернулась и прошла через холл. Я бросилась вниз по лестнице и увидела, что они выходят через открытую парадную дверь. Я выбежала на улицу, взглянула в обе стороны, но их и след простыл. Они будто растворились в свете раннего утра. Я вернулась в дом и разбудила прислугу. Мы тщательно осмотрели все комнаты, но следов взлома нигде не нашли. Даже в кабинете моего мужа ни один ящик, ни один шкаф не были взломаны.
— Вы сказали об открытой парадной двери. Ее взломали?
— Нет, насколько я заметила.
— А окна?
— Вряд ли. Хотя точно не знаю.
— Тогда как же они вошли, леди Моуберли?
— Признаюсь, это и озадачивает меня. В первые часы после случившегося я думала, что стала жертвой какой-то галлюцинации, возникшей в моем отягощенном волнениями мозгу. «Может, я схожу с ума?» — спрашивала я себя. А потом принесли утреннюю почту. Среди писем было одно без марки. И боюсь, доктор Элиот, что я совсем не сумасшедшая.
Письмо было у меня с собой. Я вынула его и передала доктору Элиоту. Он прочел его, и лицо доктора потемнело. Да, Люси, это была та самая написанная заглавными буквами записка, о которой я уже упоминала: «Я — СВИДЕТЕЛЬ, КАК БЫЛ УБИТ ДЖ.».
Доктор Элиот изучил записку, встал и подошел к лампе на своей конторке.
— Так я и думал, — сказал он, поворачиваясь спиной ко мне, — эту записку явно послала женщина.
— С чего вы это взяли? — спросила я, вставая.
Он указал на какие-то мазки на задней стороне конверта:
— Это пудра, записку писали на туалетном столике, на который, бывает, просыпается косметика. Видите, вот тут следы отчетливее всего. Я бы сказал, что писавшая часто и помногу пудрит свое лицо.
Он повернул конверт к свету.
— Да, — показал он на отметину ближе к краю. — Видите, как лоснится? Это след краски для лица. Доказательство неоспоримо.
Неоспоримо, дорогая Люси. Я была готова признать правоту слов доктора. Но какого рода женщину могла я заподозрить в написании этого письма? Одну я не отваживаюсь упомянуть, другая же — это вы. Люси, я в отчаянном положении и должна говорить напрямик. У меня нет знакомых актрис, кроме вас, и, конечно, я не знаю никаких актрис, которые состояли бы в интимных отношениях с Джорджем. Так это вы написали мне записку? Я понимаю, вы не испытываете ко мне дружеских чувств, но Джорджа вы любите, и от его имени я взываю к вам. Если это не вы писали мне, то я должна опасаться самого худшего — того, что Джордж мертв и что незадолго до убийства он изменял мне. Однако не могу поверить, что он был способен на такое. Не могу! Поэтому взываю к вам. Вы писали это письмо? И если да, то прошу вас, Люси, помогите доктору Элиоту!
Ибо теперь я должна сказать вам, что он согласился заняться этим делом. Я упомянула ваше имя в связи с письмом, и он наверняка вскоре навестит вас. Не бойтесь его. Даже если это писали не вы, уверена, вы сможете оказать ему помощь. Я посвятила вас во все подробности тайны, поскольку считаю, что пришло время открыть вам правду и что вы сможете помочь распутать это дело. Не отвергайте моего призыва, дражайшая Люси, ради Джорджа и себя самой.
Остаюсь, хотя вы и не верите этому, вашей дражайшей подругой.
Розамунда, леди Моуберли
P.S. Дописываю поздно вечером. Только что меня навестил доктор Элиот. Я удивилась, увидев его. Когда я была у него утром, он сказал, что ему нужно некоторое время, чтобы разобраться с делами в клинике, но оказалось, он освободился быстрее, чем предполагал.
— Ллевелин, мой коллега по клинике, уезжал на три недели, — сказал он, когда лакей принял его шляпу. — Но он вернулся и может подменить меня на несколько дней.
Я удивленно взглянула на него:
— Вы думаете, пары дней будет достаточно?
— Увидим, — пожал он плечами и оглядел холл.
Я догадалась, что он хочет осмотреть кабинет Джорджа и показала ему, куда идти. Несколько минут он рыскал по кабинету, словно гончая, вынюхивающая добычу.
— Что ж, — хмыкнул он наконец. — Следов проникновения через окна не видно, но вот это, — он указал на поверхность конторки, — представляет некоторый интерес.
Я посмотрела туда, куда он, указывает, но не увидела ничего необычного.
— Полагаю, — продолжал доктор Элиот, — с прошлой ночи вы запретили слугам входить сюда?
— Я хотела оставить все так, как застала, — призналась я.
— Отлично! — воскликнул он. — Чересчур добросовестная горничная может погубить жизнь сыщика. А теперь посмотрите внимательно, леди Моуберли. На конторке очень тонкий слой пыли, ровный везде, кроме этого места. Видите? Прямоугольник точно подходит вон той красной шкатулке.
Он подошел к столу, на котором стояла одна из шкатулок с правительственными документами Джорджа.
— Очевидно, ее вчера ночью сдвигали с места, и, следовательно, она была предметом внимания ваших непрощенных гостей. Что в этой шкатулке?
— Бумаги Джорджа.
— По законопроекту о границах в Индии?
— Предположительно, да.
— Что ж, посмотрим! — Доктор Элиот нажал защелку шкатулки. — Заперто. — Он осмотрел шкатулку. — Опять-таки никаких следов взлома.
— Может быть, взломщика спугнула сообщница, прежде чем он успел открыть шкатулку?
— Может быть, — нахмурился доктор Элиот. — У вас есть ключ?
— Нет.
— Ну, раз так, — пошарил он в кармане, — думаю, Индийский кабинет простит меня.
В руках у него оказался кусок проволоки, который доктор вставил в замок, повернул, подергал, и после нескольких неудачных попыток замок поддался. Доктор Элиот улыбнулся.
— В Лахоре воры клянутся этим малым инструментом, — сообщил он, пряча в карман свой «ключ» и открывая крышку шкатулки.
Он отшатнулся, а я вскрикнула. Ибо, Люси, представьте мой ужас — шкатулка была пуста! Бумаги исчезли!
Доктор Элиот казался, однако, удовлетворенным.
— Этого и следовало ожидать, — проговорил он, обводя взором кабинет. — Сомневаюсь, что мы найдем тут что-нибудь более интересное, леди Моуберли. Так что теперь, с вашего разрешения, мне хотелось бы осмотреть вашу спальню.
Все еще ошарашенная размахом только что раскрытого нами преступления, я провела доктора наверх. И снова доктор Элиот начал рыскать по комнате. У туалетного шкафчика он остановился и нахмурился, затем взял в руки склянку с лекарством.
— Это помогает вам справиться с лондонским воздухом? — спросил он.
Я сказала, что да.
— Но пузырек полон, — заявил он почти обвиняюще.
— Да, я только начала им пользоваться.
— Когда?
— Вчера вечером.
— У вас остался пузырек от лекарства, которое закончилось до этого?
— Горничная, наверное, выбросила его.
— А можно его извлечь?
Я вызвала звонком горничную и приказала ей принести пустой пузырек.
— Вы подозреваете, что кто-то пытался одурманить меня? — спросила я доктора Элиота, пока мы ждали.
— Таинственная женщина разбудила вас как раз в ту самую ночь, когда вы сменили лекарство. Подозрительно, не так ли?
— Что вы предполагаете, доктор Элиот?
Он оставил мой вопрос без внимания:
— Вы ведь всегда спали крепко, кроме прошлой ночи?
Я согласилась с этим.
— Но зачем кому-то понадобилось одурманивать меня? — настаивала я.
— Что-то в этом доме представляет большую ценность для наших незнакомцев, — . пожал плечами он.
— Бумаги Джорджа?
На его тонких губах появилась улыбка. Я поинтересовалась, приблизился ли он к раскрытию тайны.
— Кое-какой свет, возможно, блеснул, — ответил он, — но я могу ошибаться, ведь мы только начали, леди Моуберли.
В этот момент вошла служанка с пустым пузырьком. Элиот осторожно взял его, посмотрел на свет и попросил отдать пузырек, из которого я принимала лекарство. У меня полно этого зелья, и я охотно согласилась, спросив, что еще могу сделать.
— Ничего, ничего, — промолвил он. — Я видел все, что хотел увидеть.
Он повернулся, и я проводила его до двери. Уже собираясь уйти, он вдруг задержался.
— Леди Моуберли, — сказал он, повернувшись ко мне, — должен задать вам еще один вопрос… Ваш день рождения… Он пришелся как раз на один из дней сразу после первого исчезновения Джорджа, не так ли?
Я с удивлением взглянула на него:
— Ну, да… Точнее на день после его возвращения. Но я не понимаю, почему…
Он сдержал меня движением руки.
— Я вам сообщу, как пойдет дело, — пообещал он, повернулся и, не оглядываясь, зашагал по улице, а я провожала его взглядом, пока он не исчез вдали, и думала о том, какой след ему удалось обнаружить.
Размышляю я об этом до сих пор, смотря из окна своей спальни на улицу внизу. Она пустынна. Часы на церкви только что пробили два. Пора ложиться спать. Надеюсь, что усну. В мозгу моем сильная усталость. Мне кажется, что тайна разрослась до огромных размеров. Но, может быть, дражайшая Люси, для вас она перестанет быть тайной. Могу на это только надеяться и верю, что вскоре все обернется к лучшему. Спокойной ночи. Вспоминайте о Джордже и обо мне в ваших молитвах.
Роза
Письмо почтенного Эдварда Весткота мисс Люси Рутвен
Лондон,
«Постоялый двор Грея»
14 апреля 1888 г.
Дражайшая Люси!
Не могу вынести мысль о том, как вы страдаете. Я знаю, вас тревожит какая-то ужасная тайна, и все же, дорогая моя, между нами не должно быть секретов. Вы сделали меня счастливейшим человеком на Земле, хотя сами вы, наоборот, столь расстроены, что это причиняет мне боль. Леди Моуберли опять выкинула одну из своих штучек? Или же вновь восстают фантомы вашего прошлого? Вчера ночью во сне вы упоминали Артура. Но ваш брат мертв, так же, как мертвы мои мать и сестра. Нам надо смотреть вперед, любовь моя. Что было, то прошло навсегда. Перед нами будущее.
Прежде всего, дражайшая Люси, вы не должны позволять себе отвлекаться сегодня вечером. Только подумать, первое выступление в «Лицеуме»! На одной сцене с мистером Генри Ирвингом! Немногие актрисы могут этим похвастаться! Уверен, вы станете звездой Лондона! Я буду так горд, дорогая. Удачи, удачи, удачи и еще раз удачи, дорогая Люси. Вечно любящий вас,
Нэд
Повествование, оставленное Брэмом Стокером и датируемое началом сентября 1888 года.
Без малейших трудностей вспоминаю я события, о которых должен здесь поведать, ибо сами по себе они были столь поразительны и примечательны своим завершением, что произведут впечатление на любого. Однако есть у меня дополнительные причины оставить о них память, ибо случилось так, что в то время я искал хороший сюжет, который можно было бы переделать в пьесу или (кто знает?) даже в художественное произведение. В начале апреля, сразу откроюсь вам, сложились весьма особые обстоятельства.
Известный актер, у которого я управляю театром, мистер Генри Ирвинг, только что вернулся из успешного турне по Соединенным Штатам. Завоевав Америку, он теперь готовился вновь сорвать лавры в Лондоне, в великом храме искусства — театре «Лицеум».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60