Голдинг не стеснялся в выражениях. Черты великих – не стесняются в выражениях, их задача – точность мысли. Унасекомить… Меня унасекомили. И Небесного Учителя. И многих небесных учителей. Отрадное злодейство в том, чтобы унасекомить спасителя своей жизни. Алейжадинью говорил, что пророки – это ведь борцы и бунтари, библейские инконфинденты. А их всегда стремились унасекомить палачи и священники, отправляли их на корм насекомым. И те строили из них свои тела… Родиться, есть и пить может и насекомое, писал Гарибальди, но только человек…
Ман Умпф ворвался в пещеру, гремя сапогами по металлу. Сбросил меня с пульта и отшвырнул подальше ударом ноги.
– Сам же ты не мог это сделать? Неужели Прайс?
– Что с ним? – пробормотал я, трясясь от боли. Монстр уставился на экран, потом щелкнул каблуками и запел. Да, то же самое.
«Тысячу лет мы жили на пособие по безработице», – сказал Стэнли Элкин о семействе Миллзов, унасекомлен-ных навеки. Почему я сейчас – о них? Миллзы всегда выполняли свой долг, это было главным в их жизни. Но сущность этого долга определяли другие. Добровольное житье на этажах, ниже других – это Миллзы. Они в восторге от своего умения ценить и уважать любые запреты, подчиняться любым законам. Способность мириться с унижениями – Миллзы. И Стэнли Элкин говорит о «миллзстве». Но ведь это то же самое, что в ордене иезуитов называется третьей ступенью послушания. Обыкновенная жизнь в эпоху потребления неминуемо приводит к «миллзству», если ей не сопротивляться. Так, наверное…
Монстр кончил петь и повернулся ко мне. сияющий, оживленный, как разыгравшийся ребенок.
– Все идет прекрасно! Однако, Пхунг, ты в очередной раз меня удивил! Как ты сумел уломать Прайса, который изначально ненавидел тебя? А теперь ненавидит тем более!
– Что с ним? – пробормотал я.
– Ты видел когда-нибудь фрукты или овощи, выросшие возле напряженных автострад? С виду румяные, аппетитные, но есть нельзя, пропитаны свинцом. Прайс теперь – такое яблочко. Я напичкал его кое-чем. Ты же видел, как его раздуло? Первый признак той гадости, из которой он теперь состоит…
– Это… чтобы убить Желтого?
– Желтый не так прост. Его интеллект сейчас, судя по всему, на уровне ребенка лет десяти. Так что Прайса он не съест, но убьет – это бесспорно. У него есть страсть убивать «истинных рабов», ты же сам это открыл.
Я понял ход его мыслей. Людоед, учуяв яд, как бы лишает себя добычи. Распаленные инстинкты зверя требуют восполнить потерю, и он, потеряв осторожность, бросается на то, что ему приготовил Ман Умпф. А что может «приготовить» монстр?
– Неужели… госпожу Чхэн? – прошептал я, трясясь, как студень. – Ты и ее?!
Он подарил мне улыбку, которую называют дьявольской, и, отключив питание пульта, поволок меня по металлическим пупырышкам. Шлепнувшись на дно непросохшей ямы, я прохрипел сквозь боль:
– Я не выдержу третью… иссяк… попробуй передать мне силу твоих идей… Ведь они тебя питают?
– Я подумаю, Пхунг. Ты это хорошо придумал, – он испытывающе смотрел на меня. – Даже если ты пытаешься что-то выведать таким способом… Уже поздно, Пхунг. Никакие твои подвиги не сделают тебя полноценным человеком. Остается одно – быть полезным нам. И будешь жить. Хоть какая-то, но жизнь. Среди подобных тебе уродов.
Что я обнаружил в себе, кроме твердеющего уродства? Несколько повысился уровень синестезии. И гипотезы прут из меня с небывалой силой. Какая-то болезненная страсть к производству мыслей. Как это в психологии называется? Или еще не назвали?
И если бы не гипотезы… Как ведь хочется подохнуть! Закрыл глаза, расслабился – и нет тебя, вечный Покой. Выходит, гипотезы – моя жизненная сила, а не просто способ мышления Небесного Учителя… древнего человека, не устающего удивляться своей способности сочинять мысли.
Странное это существо – гипотеза. Не претендует на славу, власть, вечность. Она – просто мимолетная свободная мысль. Невозможно окриком поставить ее на место. Бессмысленно стрелять в нее, даже колоду на нее не навесишь. Бюрократы всех времен и народов терпеть ее не могут. А что такое бюрократ? Любимая форма власти долич-ностного человека: вроде еще не монстр, но уже и не человек. Это они завели порядок, по которому гипотезы положено придумывать избранным, удостоверенным дипломами и печатями. Любой гений без диплома не гений. Общеизвестный факт. Так что Конфуций, Фалес, Лао Цзы, Будда Гаутама, Гераклит, Сократ… сегодня были бы безработными, не имея дипломов, и их гениальность выражалась бы только в анекдотах, обычных для толп возле бирж труда.
Ну а кому выдаются дипломы с печатями? Помню, познакомили меня с преподавателем престижного колледжа. Он представился: «Философ», естественно, подразумевая, что работает профессиональным мудрецом. Но вся его мудрость заключалась в запасе замусоленных стереотипов, разрешенных к употреблению советом попечителей колледжа, очень набожных и ограниченных людей. Таких философов общественное сознание обожает на уровне инстинктов. Оказывается, эти парни укрепляют любой общественный гомеостаз, то есть работают на Покой. Вот почему ценные и нужные для общества идеи должны обладать невероятной пробиваемой силой. И наоборот. Чем значительней мысль, тем больше энергии скрыто в ней.
Может, поэтому я, корчась на дне грязной ямы, думаю вовсе не о своих горбах…
Когда нет жизни на земле, полезай на дерево, говорят даньчжины. Чхина терпеливо ждала в развилке толстых ветвей, когда уберутся прочь красные волки. А они то уходили, то приходили, пугая женщину своей настойчивостью. «Наверное, клу передала им свою ненависть ко мне», – подумала она. И снова ночь. Чхина спала под промокшей накидкой, когда ее слуха коснулись странные звуки. Она проснулась в тревоге. Сквозь шум дождя пробивались слабые стоны или плач. «В дождь обычно не воют ни собаки, ни шакалы, ни гиены… – размышляла женщина. – Разве только верный домашний пес, когда хозяин умер…»
Снова пробились звуки.
– Это же ребенок! – прошептала Чхина. – Ребенок плачет!
И тут же решила, что это малыш, которого два года тому назад унесла гиена с крестьянского поля.
Она посветила фонариком вниз – волков не было! – и поспешно спустилась с дерева. Мысли о том, что объявился еще один «дикий ребенок» и что стая волков разорвет его, беспомощного и плачущего, ужаснули ее. Она побежала, не выбирая дороги, разрывая босыми ногами спутанные поникшие травы.
В конусе желтого света мелькали тугие струи дождя. Неожиданно в водяной стене появилось жалкое существо в скользком панцире из мокрой шерсти и грязи. Собачья морда тянулась к источнику света, черные замшевые губы свернулись в трубочку, будто зверь хотел поцеловать ре флектор. Из этой вибрирующей трубки и вырывались звуки, похожие на стоны и плач.
Все еще надеясь найти ребенка, Чхина побежала дальше и наткнулась на трупы животных – они лежали в безбрежной луже среди лопающихся пузырей. Она внимательно осмотрела местность при свете фонарика и обнаружила раздерганные человеческие кости. Вокруг плескала водяная стихия. Ей вдруг показалось, что людоед стоит совсем рядом, в темных зарослях. И что все это с красными волками сотворил он! Звери отравлены! Кто-то положил яд в приманку, в мертвого человека, но Желтый отнес его красным волкам. И вспомнились слова знающих людей, что красные волки заставляют тигров приносить им добычу. Значит, верно? Они заставили Желтого! Они уже привыкли к человечине… Так вот почему они шли за ней, а не охотились на выдр и водяных крыс, которых теперь можно легко добыть… Им нужна только человечина! О боги…
Сквозь водяной шум снова пробились стоны. В этих звуках Чхина ощутила невероятную нелепость Даньчжинского Времени, где все стало с ног на голову. Почему?! И словно подтверждая эти ощущения, умирающий волк снова выполз на огонек. То ли ему досталось меньше отравленной добычи, то ли он был самым сильным среди стаи и дольше всех сопротивлялся смерти, но вот он – снова тянет к рефлектору вытянутые дрожащие губы.
– Ты же хотел меня сожрать, – сказала она ему, веря, что он понимает. – А теперь хочешь, чтобы я спасла… Но я не знаю, как тебя спасти. Не умею. Я не знаю, какой яд ты съел… Значит, боги не хотят, чтобы я спасала тебя.
Она положила ладонь на скользкий выпуклый лоб – совсем как собачий, – жалкая тварь перестала стонать. Она дрожала, прижимаясь к воде под тяжестью руки. Она так и умерла, веря в могущество человека.
Чхина выпрямилась и сказала в темень, где, наверное, стоял людоед:
– Желтый Раджа! Может, ты бог? Скажи!
ПАСТЬ
Огромные массы раскисшей земли, камней, измочаленных деревьев, лохмотьев крепчайшего дерна неумолимо надвигались на террасные поля, приближаясь к стенам чхубанга. Ожила та беда, с которой боролись многие поколения крестьян и монахов. Чем беспощадней вырубались леса на склонах Сияющей Опоры Неба, тем грузней становилось тело Большого Оползня, тем многочисленней – его малые дети, сползающие в долины и ущелья. И вот пережато русло бурной Ярамы, появился новый водоем, прибавляющий в размерах с каждым часом, с каждой минутой… Дамоклов меч, занесенный над лысой головой Нашествия.
Говинд, потрясенный сознанием своего могущества, уходил прочь от беды. Под ногами захрустела ботва – здесь было монастырское поле репы, сгнившей по причине дождей, так и не успев созреть. Еще вчера здесь невозможно было дышать от горькой вони, а теперь – почти свежий воздух. Говинд оглянулся: оползень поглотил большую часть поля вместе с вонью! Жадная грязь, очищающая мир… Говинд увидел в этом глубокий мистический смысл. Нужны преступления и преступники! Само провидение желает даньчжинской крови, которая станет черной запекшейся грязью. Плодородной грязью. Из нее полезут новые ростки. Или все те же? И душу «героя» обожгло состраданием к нелепому миру духкхи.
Он шел и шел, погруженный в думы, хотя нужно было убегать со всех сил, чтобы опередить прорыв воды сквозь тело Оползня. И неожиданно увидел горстку перемазанных грязью людей, которые тащили, надрываясь, огромного каменного идола, уложенного на деревянные полозья лицом вверх.
– Герой, помоги! – донесся жалобный голос. – Не будем тебя ловить!
Несколько низших монахов, пяток совершенных старцев и два-три оскопленных «героя» сплотились в отчаянной попытке остановить Большой Оползень. Если воздвигнуть на его пути статую Небесного Учителя из черного камня, разве Оползень не усмирится?
Говинд в замешательстве смотрел на них. Как даньчжин, послушный сын своих даньчжинских родителей, он не мог остаться в стороне, когда тут такое дело. И в то же время ему не хотелось, чтобы статуя бога остановила Большой Оползень. Он должен быть вместе с Природой против людей! «Волонтеры Природы» – где-то слышал он, и это самое то! Это о нем!
Толстый грязный старик, в котором трудно было узнать Верховного Хранителя Подвалов, подошел к Говинду.
– Народ в беде, – задыхаясь, проговорил он. – Ты еще сможешь снова стать даньчжином, если правильно поступишь… Сейчас…
Волны грязи наползали на ноги людей, на статую, охватывая их со всех сторон.
Горечь, тоска и ощущение своего всесилия раздирали душу Говинда.
– Но я не хочу быть даньчжином! Ты разве не понял, монах?
– Это твой бог лежит в грязи, смотри… – тихий, прерывистый шепот.
– Как я вас ненавижу! – взревел «герой», отбрасывая котомку.
И вот он вместе со всеми в одной упряжке. Канатная лямка впивается в его грудь, пытаясь достать до сердца. И каменный покойник с равнодушным лицом медленно ползет вверх по склону навстречу сгусткам грязи.
Измученный Джузеппе тем временем бродил неподалеку – в зарослях вокруг чхубанга. Никакой тут случайности нет, просто бытие заповедного мирка сжалось до узкой канавы, в которую старалось уместиться все-все-все. В шуме дождя звучал его надорванный сиплый голос:
– Я здесь, Желтый! Я не буду сопротивляться!
Он страстно желал умереть, и непременно в жаркой пасти людоеда. Его внутренние установки были умело возбуждены монахами, раздуты в пожар, сжигающий душу. Теперь он точно знал, что его сущность могла проявиться только в тигровой пасти. Все сходится: ведь Джузеппе постоянно испытывал мистическую тягу к королевским горным, и в то же время – позывы к самоубийству… Опытные в душевных делах и дотошные старцы разобрались, все поняли, разложили по полочкам, а где чего-то не смогли, подсказала Машина.
– Ты можешь быть очень хорошим даньчжином в трудное для народа время, – сказали ему на Совете Совершенных. – Надо только спасти народ. Ты накормишь своей сущностью людоеда, как это сделал когда-то Небесный Учитель. Вот для чего ты, брат Джузеппе, создан богами. Вот почему тебе было плохо в хорошее для всех время. Теперь тебе будет хорошо.
Его начинили молитвами и чудодейственными заклинаниями, усмиряющими зло, научили правильным мыслям и вывели под руки в джунгли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Ман Умпф ворвался в пещеру, гремя сапогами по металлу. Сбросил меня с пульта и отшвырнул подальше ударом ноги.
– Сам же ты не мог это сделать? Неужели Прайс?
– Что с ним? – пробормотал я, трясясь от боли. Монстр уставился на экран, потом щелкнул каблуками и запел. Да, то же самое.
«Тысячу лет мы жили на пособие по безработице», – сказал Стэнли Элкин о семействе Миллзов, унасекомлен-ных навеки. Почему я сейчас – о них? Миллзы всегда выполняли свой долг, это было главным в их жизни. Но сущность этого долга определяли другие. Добровольное житье на этажах, ниже других – это Миллзы. Они в восторге от своего умения ценить и уважать любые запреты, подчиняться любым законам. Способность мириться с унижениями – Миллзы. И Стэнли Элкин говорит о «миллзстве». Но ведь это то же самое, что в ордене иезуитов называется третьей ступенью послушания. Обыкновенная жизнь в эпоху потребления неминуемо приводит к «миллзству», если ей не сопротивляться. Так, наверное…
Монстр кончил петь и повернулся ко мне. сияющий, оживленный, как разыгравшийся ребенок.
– Все идет прекрасно! Однако, Пхунг, ты в очередной раз меня удивил! Как ты сумел уломать Прайса, который изначально ненавидел тебя? А теперь ненавидит тем более!
– Что с ним? – пробормотал я.
– Ты видел когда-нибудь фрукты или овощи, выросшие возле напряженных автострад? С виду румяные, аппетитные, но есть нельзя, пропитаны свинцом. Прайс теперь – такое яблочко. Я напичкал его кое-чем. Ты же видел, как его раздуло? Первый признак той гадости, из которой он теперь состоит…
– Это… чтобы убить Желтого?
– Желтый не так прост. Его интеллект сейчас, судя по всему, на уровне ребенка лет десяти. Так что Прайса он не съест, но убьет – это бесспорно. У него есть страсть убивать «истинных рабов», ты же сам это открыл.
Я понял ход его мыслей. Людоед, учуяв яд, как бы лишает себя добычи. Распаленные инстинкты зверя требуют восполнить потерю, и он, потеряв осторожность, бросается на то, что ему приготовил Ман Умпф. А что может «приготовить» монстр?
– Неужели… госпожу Чхэн? – прошептал я, трясясь, как студень. – Ты и ее?!
Он подарил мне улыбку, которую называют дьявольской, и, отключив питание пульта, поволок меня по металлическим пупырышкам. Шлепнувшись на дно непросохшей ямы, я прохрипел сквозь боль:
– Я не выдержу третью… иссяк… попробуй передать мне силу твоих идей… Ведь они тебя питают?
– Я подумаю, Пхунг. Ты это хорошо придумал, – он испытывающе смотрел на меня. – Даже если ты пытаешься что-то выведать таким способом… Уже поздно, Пхунг. Никакие твои подвиги не сделают тебя полноценным человеком. Остается одно – быть полезным нам. И будешь жить. Хоть какая-то, но жизнь. Среди подобных тебе уродов.
Что я обнаружил в себе, кроме твердеющего уродства? Несколько повысился уровень синестезии. И гипотезы прут из меня с небывалой силой. Какая-то болезненная страсть к производству мыслей. Как это в психологии называется? Или еще не назвали?
И если бы не гипотезы… Как ведь хочется подохнуть! Закрыл глаза, расслабился – и нет тебя, вечный Покой. Выходит, гипотезы – моя жизненная сила, а не просто способ мышления Небесного Учителя… древнего человека, не устающего удивляться своей способности сочинять мысли.
Странное это существо – гипотеза. Не претендует на славу, власть, вечность. Она – просто мимолетная свободная мысль. Невозможно окриком поставить ее на место. Бессмысленно стрелять в нее, даже колоду на нее не навесишь. Бюрократы всех времен и народов терпеть ее не могут. А что такое бюрократ? Любимая форма власти долич-ностного человека: вроде еще не монстр, но уже и не человек. Это они завели порядок, по которому гипотезы положено придумывать избранным, удостоверенным дипломами и печатями. Любой гений без диплома не гений. Общеизвестный факт. Так что Конфуций, Фалес, Лао Цзы, Будда Гаутама, Гераклит, Сократ… сегодня были бы безработными, не имея дипломов, и их гениальность выражалась бы только в анекдотах, обычных для толп возле бирж труда.
Ну а кому выдаются дипломы с печатями? Помню, познакомили меня с преподавателем престижного колледжа. Он представился: «Философ», естественно, подразумевая, что работает профессиональным мудрецом. Но вся его мудрость заключалась в запасе замусоленных стереотипов, разрешенных к употреблению советом попечителей колледжа, очень набожных и ограниченных людей. Таких философов общественное сознание обожает на уровне инстинктов. Оказывается, эти парни укрепляют любой общественный гомеостаз, то есть работают на Покой. Вот почему ценные и нужные для общества идеи должны обладать невероятной пробиваемой силой. И наоборот. Чем значительней мысль, тем больше энергии скрыто в ней.
Может, поэтому я, корчась на дне грязной ямы, думаю вовсе не о своих горбах…
Когда нет жизни на земле, полезай на дерево, говорят даньчжины. Чхина терпеливо ждала в развилке толстых ветвей, когда уберутся прочь красные волки. А они то уходили, то приходили, пугая женщину своей настойчивостью. «Наверное, клу передала им свою ненависть ко мне», – подумала она. И снова ночь. Чхина спала под промокшей накидкой, когда ее слуха коснулись странные звуки. Она проснулась в тревоге. Сквозь шум дождя пробивались слабые стоны или плач. «В дождь обычно не воют ни собаки, ни шакалы, ни гиены… – размышляла женщина. – Разве только верный домашний пес, когда хозяин умер…»
Снова пробились звуки.
– Это же ребенок! – прошептала Чхина. – Ребенок плачет!
И тут же решила, что это малыш, которого два года тому назад унесла гиена с крестьянского поля.
Она посветила фонариком вниз – волков не было! – и поспешно спустилась с дерева. Мысли о том, что объявился еще один «дикий ребенок» и что стая волков разорвет его, беспомощного и плачущего, ужаснули ее. Она побежала, не выбирая дороги, разрывая босыми ногами спутанные поникшие травы.
В конусе желтого света мелькали тугие струи дождя. Неожиданно в водяной стене появилось жалкое существо в скользком панцире из мокрой шерсти и грязи. Собачья морда тянулась к источнику света, черные замшевые губы свернулись в трубочку, будто зверь хотел поцеловать ре флектор. Из этой вибрирующей трубки и вырывались звуки, похожие на стоны и плач.
Все еще надеясь найти ребенка, Чхина побежала дальше и наткнулась на трупы животных – они лежали в безбрежной луже среди лопающихся пузырей. Она внимательно осмотрела местность при свете фонарика и обнаружила раздерганные человеческие кости. Вокруг плескала водяная стихия. Ей вдруг показалось, что людоед стоит совсем рядом, в темных зарослях. И что все это с красными волками сотворил он! Звери отравлены! Кто-то положил яд в приманку, в мертвого человека, но Желтый отнес его красным волкам. И вспомнились слова знающих людей, что красные волки заставляют тигров приносить им добычу. Значит, верно? Они заставили Желтого! Они уже привыкли к человечине… Так вот почему они шли за ней, а не охотились на выдр и водяных крыс, которых теперь можно легко добыть… Им нужна только человечина! О боги…
Сквозь водяной шум снова пробились стоны. В этих звуках Чхина ощутила невероятную нелепость Даньчжинского Времени, где все стало с ног на голову. Почему?! И словно подтверждая эти ощущения, умирающий волк снова выполз на огонек. То ли ему досталось меньше отравленной добычи, то ли он был самым сильным среди стаи и дольше всех сопротивлялся смерти, но вот он – снова тянет к рефлектору вытянутые дрожащие губы.
– Ты же хотел меня сожрать, – сказала она ему, веря, что он понимает. – А теперь хочешь, чтобы я спасла… Но я не знаю, как тебя спасти. Не умею. Я не знаю, какой яд ты съел… Значит, боги не хотят, чтобы я спасала тебя.
Она положила ладонь на скользкий выпуклый лоб – совсем как собачий, – жалкая тварь перестала стонать. Она дрожала, прижимаясь к воде под тяжестью руки. Она так и умерла, веря в могущество человека.
Чхина выпрямилась и сказала в темень, где, наверное, стоял людоед:
– Желтый Раджа! Может, ты бог? Скажи!
ПАСТЬ
Огромные массы раскисшей земли, камней, измочаленных деревьев, лохмотьев крепчайшего дерна неумолимо надвигались на террасные поля, приближаясь к стенам чхубанга. Ожила та беда, с которой боролись многие поколения крестьян и монахов. Чем беспощадней вырубались леса на склонах Сияющей Опоры Неба, тем грузней становилось тело Большого Оползня, тем многочисленней – его малые дети, сползающие в долины и ущелья. И вот пережато русло бурной Ярамы, появился новый водоем, прибавляющий в размерах с каждым часом, с каждой минутой… Дамоклов меч, занесенный над лысой головой Нашествия.
Говинд, потрясенный сознанием своего могущества, уходил прочь от беды. Под ногами захрустела ботва – здесь было монастырское поле репы, сгнившей по причине дождей, так и не успев созреть. Еще вчера здесь невозможно было дышать от горькой вони, а теперь – почти свежий воздух. Говинд оглянулся: оползень поглотил большую часть поля вместе с вонью! Жадная грязь, очищающая мир… Говинд увидел в этом глубокий мистический смысл. Нужны преступления и преступники! Само провидение желает даньчжинской крови, которая станет черной запекшейся грязью. Плодородной грязью. Из нее полезут новые ростки. Или все те же? И душу «героя» обожгло состраданием к нелепому миру духкхи.
Он шел и шел, погруженный в думы, хотя нужно было убегать со всех сил, чтобы опередить прорыв воды сквозь тело Оползня. И неожиданно увидел горстку перемазанных грязью людей, которые тащили, надрываясь, огромного каменного идола, уложенного на деревянные полозья лицом вверх.
– Герой, помоги! – донесся жалобный голос. – Не будем тебя ловить!
Несколько низших монахов, пяток совершенных старцев и два-три оскопленных «героя» сплотились в отчаянной попытке остановить Большой Оползень. Если воздвигнуть на его пути статую Небесного Учителя из черного камня, разве Оползень не усмирится?
Говинд в замешательстве смотрел на них. Как даньчжин, послушный сын своих даньчжинских родителей, он не мог остаться в стороне, когда тут такое дело. И в то же время ему не хотелось, чтобы статуя бога остановила Большой Оползень. Он должен быть вместе с Природой против людей! «Волонтеры Природы» – где-то слышал он, и это самое то! Это о нем!
Толстый грязный старик, в котором трудно было узнать Верховного Хранителя Подвалов, подошел к Говинду.
– Народ в беде, – задыхаясь, проговорил он. – Ты еще сможешь снова стать даньчжином, если правильно поступишь… Сейчас…
Волны грязи наползали на ноги людей, на статую, охватывая их со всех сторон.
Горечь, тоска и ощущение своего всесилия раздирали душу Говинда.
– Но я не хочу быть даньчжином! Ты разве не понял, монах?
– Это твой бог лежит в грязи, смотри… – тихий, прерывистый шепот.
– Как я вас ненавижу! – взревел «герой», отбрасывая котомку.
И вот он вместе со всеми в одной упряжке. Канатная лямка впивается в его грудь, пытаясь достать до сердца. И каменный покойник с равнодушным лицом медленно ползет вверх по склону навстречу сгусткам грязи.
Измученный Джузеппе тем временем бродил неподалеку – в зарослях вокруг чхубанга. Никакой тут случайности нет, просто бытие заповедного мирка сжалось до узкой канавы, в которую старалось уместиться все-все-все. В шуме дождя звучал его надорванный сиплый голос:
– Я здесь, Желтый! Я не буду сопротивляться!
Он страстно желал умереть, и непременно в жаркой пасти людоеда. Его внутренние установки были умело возбуждены монахами, раздуты в пожар, сжигающий душу. Теперь он точно знал, что его сущность могла проявиться только в тигровой пасти. Все сходится: ведь Джузеппе постоянно испытывал мистическую тягу к королевским горным, и в то же время – позывы к самоубийству… Опытные в душевных делах и дотошные старцы разобрались, все поняли, разложили по полочкам, а где чего-то не смогли, подсказала Машина.
– Ты можешь быть очень хорошим даньчжином в трудное для народа время, – сказали ему на Совете Совершенных. – Надо только спасти народ. Ты накормишь своей сущностью людоеда, как это сделал когда-то Небесный Учитель. Вот для чего ты, брат Джузеппе, создан богами. Вот почему тебе было плохо в хорошее для всех время. Теперь тебе будет хорошо.
Его начинили молитвами и чудодейственными заклинаниями, усмиряющими зло, научили правильным мыслям и вывели под руки в джунгли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38