Она назвала дочь Артура ТВОЕЙ МЛАДШЕЙ СЕСТРИЧКОЙ! Из этого следует, что либо Дана твоя мать, либо Артур твой отец. Лично я ставлю на Артура.
Пенелопа вздохнула.
– Ты выиграл, Морган.
– Ещё бы! Ведь я делаю ставки наверняка. Теперь ясно, почему Артур так озверел, когда я… Впрочем, ладно. – Морган посмотрел на Дейрдру и на лице его отразилось недоумение. – Вы ничуть не удивлены, миледи?
– Я знала это давно, – ответила она. – И Пенни знала, что я знаю. Только и того, что сегодня мы впервые открыто признали это друг перед другом.
– Потрясающе! – сказал Морган, откинувшись на спинку своего сидения. – Просто очаровательно… Но почему вы скрывали это?
– На то были свои причины, – сказала я, нажав на газ и отпуская педаль сцепления. – Спроси о них у Артура, когда он вернётся.
Машина тронулась, плавно набирая скорость.
Некоторое время мы ехали молча. Наконец Морган задумчиво произнёс:
– Вот что, Бренда. Я знаю тебя лишь неполные три месяца, но уверен, что ты не из тех, кто сначала говорит, а потом думает. Тогда ты не проболталась, ты умышленно назвала при мне крошку Дейрдру сестрой Пенелопы. Ведь так?
– Так, – ответила я. – И не упрекай себя в несообразительности. Прежде всего, сообразительность – это умение всё подмечать и делать правильные выводы, а заторможенность зачастую происходит от излишка ума. На моём профессиональном жаргоне это называется переполнением регистров.
Taken: , 1ГЛАВА 4.
АРТУР
В некотором смысле злые языки были правы, утверждая, что Амадису больше к лицу ряса священника, чем королевская мантия. Он был крупным мужчиной, не толстым, но в меру упитанным, с вдохновенным лицом, как бы не от мира сего, и проницательным взглядом светло-серых глаз, которые, в зависимости от обстоятельств, могли излучать саму доброту, кротость и милосердие, или метать молнии гнева божьего. У него был хорошо поставленный голос профессионального проповедника, он в совершенстве владел ораторским мастерством и мог вещать с амвона дни напролёт, а паства слушала его разинув рты и развесив уши.
У моего сводного брата были две главные страсти в жизни – Митра и женщины, благо культ Света не обязывал священнослужителей к целомудрию. Амадис обожал разъезжать по Рассветным мирам, входившим в официальные владения семьи, и не только потому, что почти в каждом из них он имел собственный гарем. Он очень серьёзно относился к своим пастырским обязанностям и по всеобщему мнению был лучшим из жрецов Митры за всю историю нашего Дома. Лет шестьдесят назад наш отец Утер, оценив успехи Амадиса на ниве религии и окончательно убедившись в его неспособности справиться с властью светской, задумал было учредить для него отдельную должность верховного жреца Митры. Однако дети Света, привыкшие видеть в лице короля харизматического лидера, горячо протестовали против нововведения и в конце концов отцу пришлось оставить всё, как было. Теперь же, когда авторитет королевской власти упал до нуля, такая реформа была не только возможна, но и желательна. Жаль, что Амадис понял это так поздно…
Мы сидели в широких удобных креслах перед низким столиком, обильно уставленным всяческими яствами и напитками. Уже насытившись, я неторопливо пил кофе и курил. Амадис потягивал маленькими глотками вино. Я никогда не видел его с сигаретой или трубкой в зубах; поговаривали, что он вообще некурящий, но мне в это с трудом верилось. Скорее всего, он просто создал себе такой имидж, чтобы выделяться среди прочей массы Властелинов, а сам тайком покуривает, прячась в укромных местах, как пугливый гимназист.
– Помнишь, – произнёс я, нарушая длительное молчание, – как ты впервые спас меня от смерти? Тогда Александр разбил электрическую розетку и предложил мне потрогать оголённые провода под высоким напряжением, сказал, что они приятно щекочутся. Он собирался выдать это за несчастный случай, но, к моему счастью, в тот момент ты вошёл в комнату и остановил меня. А затем крепко «пощекотал» Александра.
– Раньше ты этого не помнил, – заметил Амадис.
– Бывает, что излечившись от амнезии, люди вспоминают и то, о чём раньше не помнили. Так произошло со мной.
– Но это был не первый случай. Ещё раньше Александр дал тебе конфету со стрихнином. Мы с Юноной едва успели откачать тебя. После этих двух покушений я потребовал от отца запретить Александру приближаться к тебе, а для пущей верности изготовил для тебя специальный медальончик, который извещал меня и Юнону, что Александр находится рядом с тобой.
– Медальон я хорошо помню, – сказал я. – Этот талисман не единожды спасал меня от побоев в те времена, когда я сам ещё не мог постоять за себя. Весёлые были деньки. Скучать не приходилось.
Я умолк, чтобы прикурить очередную сигарету.
– Артур, – отозвался Амадис. – Скажи, только честно. Неужели ты считаешь меня способным хладнокровно убить женщину? Тем более мою жену с моим ребёнком.
Я выдержал внушительную паузу и лишь затем ответил:
– За ПРЕЖНЕГО Амадиса я мог бы поручиться своей головой. Но время сильно меняет людей, и за прошедшие двадцать семь лет ты мог стать совсем другим человеком. Чего только стоят твои козни с целью опорочить Брендона – а ведь раньше ты превыше всего ценил семейную солидарность, всегда выступал в роли миротворца, тебя безмерно огорчала наша вражда с Александром, ты не уставал убеждать нас в том, что братья должны жить в мире и согласии… И вообще, какого дьявола ты сунулся в политику? Тебя никогда не прельщала светская власть, ты даже оружие не любишь носить.
Амадис тяжело вздохнул и поставил свой бокал на стол.
– Всему виной мои комплексы и страстное желание избавиться от них. Я хотел доказать себе и другим, что могу с толком распорядиться властью… но доказал обратное. Да и отец был хорош. Он так унизил меня, что я просто не мог стерпеть. Мне казалось, что все тычут в меня пальцами, исподтишка смеются надо мной…
– И ты решил проучить их?
– В первую очередь отца. Да простит меня Митра, наш отец был воистину великим человеком, но он был и на редкость бессердечным человеком. Почему он не поговорил со мной по душам и не дал мне понять, что не хочет видеть меня своим преемником? Я бы сам отрёкся от титула наследного принца, без малейшего нажима с его стороны.
– Ты мог бы сделать это по собственной инициативе.
– Мог, но не сделал. Я боялся упрёков отца, не хотел лишний раз услышать, что не оправдал возложенных на меня надежд. Ведь я даже не подозревал о его истинных намерениях… И потом, меня возмутил цинизм, с которым он использовал твоё имя, чтобы устранить меня с пути Брендона. Это было подло и безнравственно.
– И ты ответил той же монетой, – прокомментировал я. – Подлостью на подлость, безнравственностью на безнравственность. От обиды и унижения ты расколол нашу семью на два враждующих лагеря. Твоими стараниями Брендон и Бренда едва не превратились в отверженных из-за тех нелепых сплетен о них, что распространялись твоими сторонниками…
Тут Амадис коротко хохотнул.
– Ну уж нет! Этого ты мне не пришьёшь. Никакой нужды порочить доброе имя близняшек не было. Они сами с пятнадцати лет старались вовсю, дискредитируя себя. Я не знаю, спали они друг с дружкой или только пробовали, но они так остро реагировали на самые невинные шутки в адрес их тесной дружбы, с таким негодованием отвергали любые намёки, так пылко и с таким жаром убеждали всех и каждого, что между ними ничего быть не може т… Впрочем, я не оправдываюсь. За время твоего отсутствия я наломал столько дров, что сейчас вот-вот вспыхнет пожар. И кровь, которая прольётся, будет на моей совести. А бедная глупышка Рахиль сейчас отчитывается перед своим Иеговой за то дурацкое упрямство, которое в конечном итоге привело к её смерти. Будь она менее амбициозной, менее честолюбивой и тщеславной… Да что и говорить! Все равно прошлого не вернёшь и допущенных ошибок не исправишь.
– Как давно ты начал подумывать о том, чтобы уступить Брендону корону?
– Фактически с первого дня царствования. Как только я приступил к управлению государством, так сразу же понял, что ни черта у меня не получится.
– И всё-таки продолжал править. Почему?
– Если откровенно, то поначалу мне недоставало мужества открыто признать своё поражение. Порой очень трудно отличить гордость от гордыни, особенно когда твои оппоненты настроены крайне агрессивно и непримиримо. А потом появилась Рахиль, дела в Доме пошли на лад… гм, более или менее. Во всяком случае, сторонники Брендона перестали талдычить, что Дом разваливается прямо на глазах и предрекать моё скорое падение. Я обрёл твёрдую почву под ногами и уже мог разговаривать с оппозицией на равных, предлагать компромисс, а не сдаваться на милость победителей. Однако… – Тут он умолк в задумчивости.
– Но Рахиль заупрямилась, – продолжил я.
– Да, – кивнул Амадис. – Власть вскружила ей голову, она не хотела быть женой ВСЕГО ЛИШЬ верховного жреца, ей нужна была только корона.
– А ты не мог перечить ей ни в чём. Странный ты всё-таки человек, брат. Женщины от тебя без ума, но как только они становятся твоими, то обретают над тобой невероятную власть. Ты готов потакать любым их капризам. – Я немного помедлил, колеблясь, затем спросил:
– А как это вообще получилось с вашим браком?
– Небось, тебе поведали басню о том, что якобы царь Давид подсунул мне свою дочку в роли троянского коня?
– Среди прочих я слышал и такую версию.
– Всё это бред собачий. Как, впрочем, и то, что я женился на Рахиль, чтобы досадить родственникам. Никакого злого умысла ни с чьей стороны и в помине не было. Просто однажды наши дорожки пересеклись и… – Амадис не закончил и улыбнулся той особенной улыбкой, глубокий смысл которой, очевидно, способны постичь лишь самые прожжённые ловеласы. – Ты ведь знаешь, я люблю всех хорошеньких женщин, но в Рахиль было что-то особенное; меня влекло к ней с непреодолимой силой… Честное слово, мне будет её очень не хватать.
И тут я понял, что уже вынес свой вердикт. Передо мной был прежний Амадис, которого я хорошо знал и который, несмотря на все недостатки, мне нравился. Я хотел верить в его невиновность и испытал огромное облегчение, убедившись, что действительно верю ему. Амадис ещё тот фрукт, он горазд на многое, в том числе на подлость и коварство, но расчётливо убить женщину, тем более беременную женщину, тем более беременную его ребёнком и тем более сыном – нет, это не в его стиле.
– Яблони уже зацвели? – спросил я.
Амадис внимательно посмотрел на меня. В его глазах застыл немой вопрос.
– Да, – сказал он. – Как раз в цвету.
Я встал.
– Если не возражаешь, давай прогуляемся в саду. Я так соскучился по цветущим золотым яблоням.
Это был мой ему ответ. Амадис очень любил свой яблонёвый сад, где аккуратными рядами между узенькими аллейками росли карликовые деревья, которые дважды в году приносили небольшие сочные плоды с золотистой кожурой, а в период цветения источали дивный пьянящий аромат. Как-то раз, давным-давно, мы с Александром, желая свести счёты, устроили там дуэль до первой крови (между делом замечу, что я победил); Амадис, прознав об этом, был вне себя от ярости. Он назвал свой сад островком мира и согласия в бушующем океане страстей и строжайше запретил нам приходить туда, как он выразился, «с камнем за пазухой и со злом на уме». Я запомнил его слова.
Мы вместе вышли из кабинета и направились вдоль людного коридора к дальнему его концу, по пути привлекая к себе всеобщее внимание. На меня смотрели с любопытством, а на Амадиса – с неопределённостью… Да, да, я не оговорился – именно с неопределённостью. Все понимали, что по большому счёту дальнейшая судьба Амадиса зависит от меня, и теперь, глядя на нас, гадали, к какому выводу я пришёл и, соответственно, как им надлежит относиться к человеку, который совсем недавно был их королём. Кто он – мой пленник или же член будущего дуумвирата, духовный лидер Дома Света? Впрочем, тот факт, что мы шли рука об руку и мирно разговаривали, вселял надежду, что единство в семье будет восстановлено.
В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлёк молодой человек среднего роста, кареглазый шатен, в чертах лица которого было что-то восточное, вернее, семитическое. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределённости, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.
– Здравствуй, Джона, – сердечно произнёс Амадис, остановившись перед парнем. – Ты хотел поговорить со мной?
– Я хотел засвидетельствовать вам своё почтение, милорд, – ответил тот, скорее с английским, чем с еврейским акцентом. – И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.
– Возвращаешься в Израиль?
– Нет, милорд. Там я уже был.
– Тебя не приняли?
– Можно сказать, что так. Его величество отнёсся ко мне хорошо, зато другие дали мне понять, что моё присутствие в Доме нежелательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Пенелопа вздохнула.
– Ты выиграл, Морган.
– Ещё бы! Ведь я делаю ставки наверняка. Теперь ясно, почему Артур так озверел, когда я… Впрочем, ладно. – Морган посмотрел на Дейрдру и на лице его отразилось недоумение. – Вы ничуть не удивлены, миледи?
– Я знала это давно, – ответила она. – И Пенни знала, что я знаю. Только и того, что сегодня мы впервые открыто признали это друг перед другом.
– Потрясающе! – сказал Морган, откинувшись на спинку своего сидения. – Просто очаровательно… Но почему вы скрывали это?
– На то были свои причины, – сказала я, нажав на газ и отпуская педаль сцепления. – Спроси о них у Артура, когда он вернётся.
Машина тронулась, плавно набирая скорость.
Некоторое время мы ехали молча. Наконец Морган задумчиво произнёс:
– Вот что, Бренда. Я знаю тебя лишь неполные три месяца, но уверен, что ты не из тех, кто сначала говорит, а потом думает. Тогда ты не проболталась, ты умышленно назвала при мне крошку Дейрдру сестрой Пенелопы. Ведь так?
– Так, – ответила я. – И не упрекай себя в несообразительности. Прежде всего, сообразительность – это умение всё подмечать и делать правильные выводы, а заторможенность зачастую происходит от излишка ума. На моём профессиональном жаргоне это называется переполнением регистров.
Taken: , 1ГЛАВА 4.
АРТУР
В некотором смысле злые языки были правы, утверждая, что Амадису больше к лицу ряса священника, чем королевская мантия. Он был крупным мужчиной, не толстым, но в меру упитанным, с вдохновенным лицом, как бы не от мира сего, и проницательным взглядом светло-серых глаз, которые, в зависимости от обстоятельств, могли излучать саму доброту, кротость и милосердие, или метать молнии гнева божьего. У него был хорошо поставленный голос профессионального проповедника, он в совершенстве владел ораторским мастерством и мог вещать с амвона дни напролёт, а паства слушала его разинув рты и развесив уши.
У моего сводного брата были две главные страсти в жизни – Митра и женщины, благо культ Света не обязывал священнослужителей к целомудрию. Амадис обожал разъезжать по Рассветным мирам, входившим в официальные владения семьи, и не только потому, что почти в каждом из них он имел собственный гарем. Он очень серьёзно относился к своим пастырским обязанностям и по всеобщему мнению был лучшим из жрецов Митры за всю историю нашего Дома. Лет шестьдесят назад наш отец Утер, оценив успехи Амадиса на ниве религии и окончательно убедившись в его неспособности справиться с властью светской, задумал было учредить для него отдельную должность верховного жреца Митры. Однако дети Света, привыкшие видеть в лице короля харизматического лидера, горячо протестовали против нововведения и в конце концов отцу пришлось оставить всё, как было. Теперь же, когда авторитет королевской власти упал до нуля, такая реформа была не только возможна, но и желательна. Жаль, что Амадис понял это так поздно…
Мы сидели в широких удобных креслах перед низким столиком, обильно уставленным всяческими яствами и напитками. Уже насытившись, я неторопливо пил кофе и курил. Амадис потягивал маленькими глотками вино. Я никогда не видел его с сигаретой или трубкой в зубах; поговаривали, что он вообще некурящий, но мне в это с трудом верилось. Скорее всего, он просто создал себе такой имидж, чтобы выделяться среди прочей массы Властелинов, а сам тайком покуривает, прячась в укромных местах, как пугливый гимназист.
– Помнишь, – произнёс я, нарушая длительное молчание, – как ты впервые спас меня от смерти? Тогда Александр разбил электрическую розетку и предложил мне потрогать оголённые провода под высоким напряжением, сказал, что они приятно щекочутся. Он собирался выдать это за несчастный случай, но, к моему счастью, в тот момент ты вошёл в комнату и остановил меня. А затем крепко «пощекотал» Александра.
– Раньше ты этого не помнил, – заметил Амадис.
– Бывает, что излечившись от амнезии, люди вспоминают и то, о чём раньше не помнили. Так произошло со мной.
– Но это был не первый случай. Ещё раньше Александр дал тебе конфету со стрихнином. Мы с Юноной едва успели откачать тебя. После этих двух покушений я потребовал от отца запретить Александру приближаться к тебе, а для пущей верности изготовил для тебя специальный медальончик, который извещал меня и Юнону, что Александр находится рядом с тобой.
– Медальон я хорошо помню, – сказал я. – Этот талисман не единожды спасал меня от побоев в те времена, когда я сам ещё не мог постоять за себя. Весёлые были деньки. Скучать не приходилось.
Я умолк, чтобы прикурить очередную сигарету.
– Артур, – отозвался Амадис. – Скажи, только честно. Неужели ты считаешь меня способным хладнокровно убить женщину? Тем более мою жену с моим ребёнком.
Я выдержал внушительную паузу и лишь затем ответил:
– За ПРЕЖНЕГО Амадиса я мог бы поручиться своей головой. Но время сильно меняет людей, и за прошедшие двадцать семь лет ты мог стать совсем другим человеком. Чего только стоят твои козни с целью опорочить Брендона – а ведь раньше ты превыше всего ценил семейную солидарность, всегда выступал в роли миротворца, тебя безмерно огорчала наша вражда с Александром, ты не уставал убеждать нас в том, что братья должны жить в мире и согласии… И вообще, какого дьявола ты сунулся в политику? Тебя никогда не прельщала светская власть, ты даже оружие не любишь носить.
Амадис тяжело вздохнул и поставил свой бокал на стол.
– Всему виной мои комплексы и страстное желание избавиться от них. Я хотел доказать себе и другим, что могу с толком распорядиться властью… но доказал обратное. Да и отец был хорош. Он так унизил меня, что я просто не мог стерпеть. Мне казалось, что все тычут в меня пальцами, исподтишка смеются надо мной…
– И ты решил проучить их?
– В первую очередь отца. Да простит меня Митра, наш отец был воистину великим человеком, но он был и на редкость бессердечным человеком. Почему он не поговорил со мной по душам и не дал мне понять, что не хочет видеть меня своим преемником? Я бы сам отрёкся от титула наследного принца, без малейшего нажима с его стороны.
– Ты мог бы сделать это по собственной инициативе.
– Мог, но не сделал. Я боялся упрёков отца, не хотел лишний раз услышать, что не оправдал возложенных на меня надежд. Ведь я даже не подозревал о его истинных намерениях… И потом, меня возмутил цинизм, с которым он использовал твоё имя, чтобы устранить меня с пути Брендона. Это было подло и безнравственно.
– И ты ответил той же монетой, – прокомментировал я. – Подлостью на подлость, безнравственностью на безнравственность. От обиды и унижения ты расколол нашу семью на два враждующих лагеря. Твоими стараниями Брендон и Бренда едва не превратились в отверженных из-за тех нелепых сплетен о них, что распространялись твоими сторонниками…
Тут Амадис коротко хохотнул.
– Ну уж нет! Этого ты мне не пришьёшь. Никакой нужды порочить доброе имя близняшек не было. Они сами с пятнадцати лет старались вовсю, дискредитируя себя. Я не знаю, спали они друг с дружкой или только пробовали, но они так остро реагировали на самые невинные шутки в адрес их тесной дружбы, с таким негодованием отвергали любые намёки, так пылко и с таким жаром убеждали всех и каждого, что между ними ничего быть не може т… Впрочем, я не оправдываюсь. За время твоего отсутствия я наломал столько дров, что сейчас вот-вот вспыхнет пожар. И кровь, которая прольётся, будет на моей совести. А бедная глупышка Рахиль сейчас отчитывается перед своим Иеговой за то дурацкое упрямство, которое в конечном итоге привело к её смерти. Будь она менее амбициозной, менее честолюбивой и тщеславной… Да что и говорить! Все равно прошлого не вернёшь и допущенных ошибок не исправишь.
– Как давно ты начал подумывать о том, чтобы уступить Брендону корону?
– Фактически с первого дня царствования. Как только я приступил к управлению государством, так сразу же понял, что ни черта у меня не получится.
– И всё-таки продолжал править. Почему?
– Если откровенно, то поначалу мне недоставало мужества открыто признать своё поражение. Порой очень трудно отличить гордость от гордыни, особенно когда твои оппоненты настроены крайне агрессивно и непримиримо. А потом появилась Рахиль, дела в Доме пошли на лад… гм, более или менее. Во всяком случае, сторонники Брендона перестали талдычить, что Дом разваливается прямо на глазах и предрекать моё скорое падение. Я обрёл твёрдую почву под ногами и уже мог разговаривать с оппозицией на равных, предлагать компромисс, а не сдаваться на милость победителей. Однако… – Тут он умолк в задумчивости.
– Но Рахиль заупрямилась, – продолжил я.
– Да, – кивнул Амадис. – Власть вскружила ей голову, она не хотела быть женой ВСЕГО ЛИШЬ верховного жреца, ей нужна была только корона.
– А ты не мог перечить ей ни в чём. Странный ты всё-таки человек, брат. Женщины от тебя без ума, но как только они становятся твоими, то обретают над тобой невероятную власть. Ты готов потакать любым их капризам. – Я немного помедлил, колеблясь, затем спросил:
– А как это вообще получилось с вашим браком?
– Небось, тебе поведали басню о том, что якобы царь Давид подсунул мне свою дочку в роли троянского коня?
– Среди прочих я слышал и такую версию.
– Всё это бред собачий. Как, впрочем, и то, что я женился на Рахиль, чтобы досадить родственникам. Никакого злого умысла ни с чьей стороны и в помине не было. Просто однажды наши дорожки пересеклись и… – Амадис не закончил и улыбнулся той особенной улыбкой, глубокий смысл которой, очевидно, способны постичь лишь самые прожжённые ловеласы. – Ты ведь знаешь, я люблю всех хорошеньких женщин, но в Рахиль было что-то особенное; меня влекло к ней с непреодолимой силой… Честное слово, мне будет её очень не хватать.
И тут я понял, что уже вынес свой вердикт. Передо мной был прежний Амадис, которого я хорошо знал и который, несмотря на все недостатки, мне нравился. Я хотел верить в его невиновность и испытал огромное облегчение, убедившись, что действительно верю ему. Амадис ещё тот фрукт, он горазд на многое, в том числе на подлость и коварство, но расчётливо убить женщину, тем более беременную женщину, тем более беременную его ребёнком и тем более сыном – нет, это не в его стиле.
– Яблони уже зацвели? – спросил я.
Амадис внимательно посмотрел на меня. В его глазах застыл немой вопрос.
– Да, – сказал он. – Как раз в цвету.
Я встал.
– Если не возражаешь, давай прогуляемся в саду. Я так соскучился по цветущим золотым яблоням.
Это был мой ему ответ. Амадис очень любил свой яблонёвый сад, где аккуратными рядами между узенькими аллейками росли карликовые деревья, которые дважды в году приносили небольшие сочные плоды с золотистой кожурой, а в период цветения источали дивный пьянящий аромат. Как-то раз, давным-давно, мы с Александром, желая свести счёты, устроили там дуэль до первой крови (между делом замечу, что я победил); Амадис, прознав об этом, был вне себя от ярости. Он назвал свой сад островком мира и согласия в бушующем океане страстей и строжайше запретил нам приходить туда, как он выразился, «с камнем за пазухой и со злом на уме». Я запомнил его слова.
Мы вместе вышли из кабинета и направились вдоль людного коридора к дальнему его концу, по пути привлекая к себе всеобщее внимание. На меня смотрели с любопытством, а на Амадиса – с неопределённостью… Да, да, я не оговорился – именно с неопределённостью. Все понимали, что по большому счёту дальнейшая судьба Амадиса зависит от меня, и теперь, глядя на нас, гадали, к какому выводу я пришёл и, соответственно, как им надлежит относиться к человеку, который совсем недавно был их королём. Кто он – мой пленник или же член будущего дуумвирата, духовный лидер Дома Света? Впрочем, тот факт, что мы шли рука об руку и мирно разговаривали, вселял надежду, что единство в семье будет восстановлено.
В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлёк молодой человек среднего роста, кареглазый шатен, в чертах лица которого было что-то восточное, вернее, семитическое. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределённости, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.
– Здравствуй, Джона, – сердечно произнёс Амадис, остановившись перед парнем. – Ты хотел поговорить со мной?
– Я хотел засвидетельствовать вам своё почтение, милорд, – ответил тот, скорее с английским, чем с еврейским акцентом. – И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.
– Возвращаешься в Израиль?
– Нет, милорд. Там я уже был.
– Тебя не приняли?
– Можно сказать, что так. Его величество отнёсся ко мне хорошо, зато другие дали мне понять, что моё присутствие в Доме нежелательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46