Когда за окном наконец стемнело, жрец неспешно собрал в объемистый кошель все необходимое и выскользнул за дверь. Свечу, горевшую на столе, он намеренно не стал задувать: пусть думают, что он у себя. Предосторожность, казалось бы, излишняя, однако все же так спокойнее.
Ворота еще не запирали, и, улучив момент, когда беспечный стражник, толстый и неуклюжий, словно гусь, откормленный к празднику Зимнего Солнцестояния, отошел почесать язык с приятелем, Ораст неслышной тенью выскользнул наружу, почти сразу свернул влево и крадучись побежал вдоль крепостной стены. Густые кусты полностью скрывали его тщедушную фигуру. И за это тоже можно было благодарить безмятежного Вилера, в чье царствование былые предосторожности сделались ненужными и смешными: ведь в прежние воинственные времена всю эту поросль у стен крепости давно вырубили бы недрогнувшей рукой, дабы никакой ворог не сумел подобраться к цитадели и на триста шагов.
Три сотни шагов – и неприметная извилистая тропинка вывела Ораста к холму. Здесь был самый опасный участок пути: из окон замка он был виден, как на ладони. Однако, судя по пьяным выкрикам и нестройному пению, доносившемуся из замка, радушный хозяин на совесть встречал нежданных гостей, – должно быть, важные персоны, хоть и прибыли запросто, без свиты, – и из окон было попросту некому выглядывать.
Но вот наконец он спустился с холма, и густые сиреневые сумерки скрыли его в ласковых влажных объятиях. Впереди расстилался лес. Бывший жрец поплотнее прижал к груди кожаный кошель и поежился – вечерняя роса неприятно студила босые ступни ног.
Оставалось пройти совсем недалеко, и он вознес хвалу Митре, что помог ему так удачно выбрать место. В душе Ораст не был уверен, что за это стоило благодарить именно Солнцеликого – скорее всего, тот давно отвернулся от нерадивого слуги, – однако годы, проведенные в храме, не прошли даром, и старые привычки держались цепко. К тому же, жрец обычно старался молиться разным богам – авось хоть один да услышит и поможет недостойному в задуманном… Он осмотрелся. Да, что ни говори, место и впрямь отличное, не в самой чаще, куда Орасту забредать решительно не хотелось, – городской житель, он не питал к лесу ни любви, ни доверия, – однако же и не на виду, где за ним мог бы проследить любой досужий соглядатай. Кроме того, если все выйдет, как задумано, и завтра на закате Релата откликнется на призыв… Жрец облизал пересохшие губы, чувствуя, как бешено колотится под рубахой сердце. Нет, сейчас об этом лучше не думать!
Ночной лес встретил его неприветливо. Здесь было куда холоднее, чем в низине, воздух казался липким и волглым, и юноша поплотнее запахнулся в плащ. Пахло жухлой листвой, землей и чем-то еще, непонятным, но тревожащим. Тонкие ноздри жреца раздувались, точно у хищника, – да он и впрямь чувствовал себя таковым, пробираясь по темному, полному невидимой жизни лесу. Мелкая ночная живность разбегалась, заслышав его шаги, и внезапно он ощутил приятное тепло. Они боялись его, эти козявки! Он внушал им страх! Это чувство было ему внове и доставляло непривычное наслаждение. Ораст стиснул кулаки. Очень скоро иные твари, двуногие, но без перьев, как именовал их древний мудрец, точно так же станут трепетать при одном лишь его приближении! И сегодняшнее деяние приблизит этот час.
Ораст вышел на темную поляну. Густые синие сумерки сменились кромешной тьмой. Было тихо, лишь откуда-то издалека доносилось журчание ручья, да чуть слышно перешептывались колеблемые легким ветерком ветви. В вязкой мгле, не разбавленной и каплей лунного молока, невозможно было ничего разглядеть вокруг, однако он меньше всего полагался на зрение. Казалось, кто-то выключил все органы чувств, заменив их Силой, взявшей власть над покорным телом, и теперь невидимые течения направляли его движения, подобно тому как воздушные потоки направляют полет древесного листа.
Он отыскал точку, где течения пересекались – точнее, она сама притянула его. Из кошеля достал и бережно расстелил на земле шелковый черный платок, по краю которого жидким воском, смешанным с истолченными корнями и пеплом цикламена, мозгом лисицы и кровью из чрева женщины, были старательно нанесены магические руны.
Опустившись на колени, на четыре угла платка он насыпал по щепотке истолченных волос будущей жертвы, а в центре установил вырезанную из мориона женскую фигурку. Он вспомнил, как нелегко далось ему выстругать образ горделивой красавицы из зловещего корня мандрагоры, который трепетал под его неумелыми пальцами, вздыхая и всхлипывая, точно обиженный ребенок. Но видно, сам Темный Сет направлял его резец – и теперь любой, даже посторонний, мог узнать в изваянии Релату.
Что ж, чем ближе деревянный истукан к оригиналу, тем надежнее будут магические путы. Ораст простер над тканью руки, и пересохшими губами забормотал заученные наизусть заклинания.
По углам платка вспыхнул огонь. Порошок из волос и обрезка ногтя (выходит, не зря он рискнул добавить его) затлел, источая удушливый, сладковатый запах, шелк загорелся. Огонь постепенно распространялся все дальше, жадно пожирая ткань. В его зеленоватом свете лицо жреца казалось перекошенной маской, – калейдоскопом опалесцирующих пятен. Фигурка в центре платка начала понемногу раскаляться, словно была сделана из металла… странно, пламя как будто и не трогало ее, хотя любой другой корешок давно бы уже превратился в угли, – вот она сделалась вишневой, затем алой, потом померанцевой и, наконец, раскалилась добела. Последняя вспышка – и пламя поглотило все.
На мгновение Ораст зажмурился – а когда открыл глаза, перед ним был пустой выжженный участок земли, размером не больше четырех ладоней. Ровно столько, чтобы поместились две крохотные женские ножки. В центре его лежало изваяние Релаты – оно стало цвета красной меди и было покрыто паутинкой тончайших трещинок. Энергия жертвы, оставшаяся в ее волосах и обрезке ногтя перешла в статуэтку, и та превратилась в миниатюрную копию девушки. Если бы не было так темно, жрец мог бы полюбоваться творением своих рук, ибо тонкость работы зачаровывала – на лице маленькой Релаты была видна каждая ресничка, каждый ноготок на крошечных пальцах, каждая пора в коже.
В Скрижали ничего не говорилось о том, что делать дальше с изваянием, и Ораст решил не рисковать понапрасну и оставить его в лесу: кто знает, к чему приведет разрушение тонких магических связей между предметом и местом… Жрец припорошил фигурку сухими листьями и довольно прищелкнул языком – все удалось как нельзя лучше, и завтра, на этом самом месте, если только Книга не лжет, повинуясь могущественным чарам, появится гордячка Релата. Она не сможет не прийти на зов, что сильнее разума и ее хрупкой воли, – как не сможет и устоять перед мужчиной, что предстанет в этот миг ее очам.
Мысленно Ораст представил себе, что последует затем… Тонкие губы скривились в довольной усмешке, и, позабыв все ночные страхи, он заторопился назад в замок.
Утром следующего дня Релата проснулась с рассветом, лишь только первый луч солнца заглянул в окошко. Девушке не впервой было подниматься так рано, ведь со смертью матери все заботы по дому легли на ее хрупкие плечи, – однако сегодня все было как-то странно, не так, как обычно, и с первых мгновений она ощутила смутную гнетущую тревогу.
Должно быть, просто дурной сон, сказала себе девушка и встряхнула головой, стремясь разогнать остатки наваждения. Ей показалось, что помогло, но она больше не задумывалась об этом, ведь у нее, в отличие от столичных сверстниц, было слишком много забот, чтобы уделять внимание таким пустякам.
Ополоснув лицо над серебряным умывальником, она кликнула служанку. Пухленькая, улыбчивая Лира поспешила на зов, протирая заспанные глаза. Усадив госпожу на стул, она принялась расчесывать ее длинные густые волосы сандаловым гребнем, покуда те не заблестели шелком на солнце, не заискрились, словно соты свежего летнего меда… Тогда служанка неумело соорудила высокую сложную прическу, скрепив золотым гребнем и шпильками с костяными головками в форме феникса, распахнувшего крылья, – редкая диковина, привезенная купцами из самой Вендии. За все время Релата пользовалась этими безделушками не больше трех раз, последний из них был в канун Осеннего Гона, где девушка должна была не осрамить отца и предстать перед придворными щеголями и кокетками во всей красе. Но скромной девушке были не по душе эти ухищрения. Она выросла среди простых и душевно здоровых людей, где знали цену настоящему румянцу свежих девичьих ланит и предпочитали его пунцовым румянам худосочных городских красоток. Поэтому сейчас, заметив, что делает служанка, Релата невольно нахмурилась.
– Кто тебя просил? Разве у нас праздник сегодня?
Девушка лукаво усмехнулась. На пухлых щечках показались ямочки.
– Как же не праздник – два таких красавца гостят в доме..
Релата презрительно поморщилась.
– Ну, ты и скажешь… – Ей вспомнился вчерашний ужин. Не перестающий бахвалиться Нумедидес, размахивающий руками, с сальным, раскрасневшимся от выпитого вина лицом. Он пытался говорить даже с набитым ртом, и брызги летели во все стороны… Ее невольно передернуло от отвращения, вспомнилась та ужасная сцена на королевской охоте, после которой ее не один день мучали кошмары… А как он косился на нее! Она слишком хорошо понимала значение этих взглядов и знала им цену! Батюшка же сидел рядом, как ни в чем не бывало, гордый, довольный собой… точно для него было огромной честью, что на единственную дочь его косятся, как на жрицу любви, из тех, что, как ей нашептывали дворцовые подруги, готовы торговать своими телами за пару серебряных марок! Релата вспыхнула от возмущения. Однако вида не показала и вслух произнесла беспечно; – Что же в них такого, скажи на милость, чтобы все мы должны были изменять своим привычкам?
Лира насупилась, явно не понимая, что это нашло на ее хозяйку. Для нее все было так очевидно…
– Так ведь то принцы, госпожа. Не чета нашим деревенским увальням. И все говорят, что тот, толстый, скоро королем станет! Чего ж не принарядиться? Глядишь, и понравитесь ему… Все лучше, чем здесь коротать свой век!
Релата Амилийская надменно дернула плечиком.
– Вот еще, буду я наряжаться ради какого-то напыщенного индюка. Подумаешь, королем станет. Как будто когда он наденет корону, то перестанет в соусе рукавами возить! – Обе девушки, не выдержав, прыснули, и служанка продолжила заговорщически, слегка приободренная:
– Так есть же еще второй! Он-то красавец хоть куда. Видный мужчина, что ни говори…
Второй? Релата вспыхнула невольно, вспомнив о Валерии Шамарском и о тех неуклюжих уловках, коими пыталась привлечь внимание его в Тарантии во время Осеннего Гона. Он и внимания не обратил на нее тогда, и она не знала, куда девать себя от унижения, уверенная, что все вокруг заметили и неуклюжее ее кокетство, и то, с каким равнодушным презрением было оно встречено. Нет! Не будет она больше думать о принце Валерии! И Релата сурово поджала губы. Однако служанка, то ли глухая совершенно к настроениям своей госпожи, то ли, напротив, слишком чуткая к ним, не унималась:
– А он, говорят, еще и герой! Вон, на кухне слышала, в южных краях от чудовища какого-то принцессу спас… – И, мигом сообразив, что говорит что-то не то, поспешила поправиться: – Только врут все, наверное! Вернулся-то холостой. И на примете никого. А чем не пара? Вот и барон сам, как его увидал…
Релата, не выдержав, больно дернула служанку за волосы, чтобы заставить ее замолчать. Та невольно взвизгнула, а дочь Тиберия выкрикнула со злыми слезами в голосе:
– Ах, так тебе и надо, дуреха! В другой раз думай, что говоришь! Он и не смотрит на меня вовсе! Весь вечер просидел вчера, как туча мрачный, словно все на свете ему опостылело… Хорош гость!
– Так надо сделать, чтоб посмотрел… – с досадой пробормотала себе под нос служаночка, заветная мечта которой стать королевской фрейлиной на глазах рассыпалась в прах. Правда, слабую надежду внушало все же то, что гребень и заколки в волосах госпожа оставила…
А Релата, оставшись наконец одна, придирчиво оглядела в большом медном зеркале свою стройную фигурку, нежным касанием пальчиков оглаживая высокую грудь и плоский живот, и надолго задумалась. Слова горничной невольно вызвали в душе девушки то состояние крамольной, дерзкой решимости, что овладевало ею порой, – когда она готова была на любые безумства, лишь бы достичь желаемого, – и выражение лукавой задумчивости мелькнуло в синих, как ночь, очах. «А что, чем не королева?!» – прошептала она чуть слышно. И надо-то было совсем немного. Всего только один безумный шаг… И, резко развернувшись, зашуршав юбками, Релата вышла из комнаты, гордо вскинув прелестную голову.
В замке Тиберия Амилийского начался новый день.
Скверное настроение, сделавшееся его постоянным спутником в эти дни, не оставило Валерия и сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63