И эта царственность осанки и движений, этот голос…
Внезапно он осознал, что желает ее. Что возжелал ее еще тогда, при встрече, с самых первых мгновений, что она затронула в душе его столь глубокие струнки, о самом существовании которых он и не догадывался даже, и заставила петь все его существо. Не это ли желание, скрытое, подавленное, неосознанное, и стало причиной тревоги и горечи, что он испытывал с тех пор? Не те ли чувства, что пробудила в нем магия, жгли теперь его душу и разъедали плоть? Релата – и любая другая – была бы лишь жалкой заменой! Как он мог не понять этого сразу? Почему скрывал сам от себя?
Валерий поднялся из мраморного бассейна и, не обращая внимания на стекающую потоками воду, обнаженным прошел в гостиную, чтобы налить себе вина. Мысли перепрыгивали с одного на другое, мозг его бурлил, не в силах сосредоточиться. Он то готов был броситься прямо сейчас назад в Амилию, на поиски лесной чаровницы, то ругал себя безумцем и мальчишкой, поддавшимся нелепым мечтам, то смеялся в голос, то сжимал кулаки, так что ногти до боли впивались в кожу, оставляя на ладонях белые лунки… Он желал эту женщину, и, безумие это или нет, знал, что не обретет покоя, пока не получит ее.
… На рассвете следующего дня, оседлав жеребца и не сказав никому ни слова о том, куда направляется, Валерий двинулся в путь. Он ехал прямо навстречу солнцу, и огромный багровый, словно набухший кровью шар поднимался над дорогой и, заливая мир победным пурпуром, ослеплял всадника и лошадь.
ОБРАЗ КЛИНКА
Эту ночь Амальрик спал неспокойно. Он и без того недолюбливал осень, но в такие дни, когда ветер завывал в очаге и дождь бился в ставни, точно пытался проникнуть снаружи, с холода, в натопленные покои, когда сырая, промозглая тьма опускалась на город едва ли не в три часа пополудни и влажная одежда липла к телу, – в такие дни барон Торский говорил себе, что жизнь дается ему все с большим трудом…
Тяжелее всего было заставить себя делать хоть что-то, и самым горячим желанием его сейчас было не вылезать из теплой постели весь день напролет, кутаясь в меха, согреваясь горячим вином и наслаждаясь покоем. Однако он знал, что то были лишь тщетные упования, и хмурый рассвет нового дня, такой же сизый и слякотный, как и все предыдущие, застал посланника уже на ногах. Он наскоро и без аппетита позавтракал – скорее по привычке, нежели утоляя голод, и, согревая дыханием постоянно зябнущие руки, расположился в низком, обтянутом вишневым бархатом кресле, придвинув его почти вплотную к пылающему камину.
На нем был длинный агатовый халат, отороченный мехом серебристой лисицы, стянутый на талии шелковым кушаком. В этой небольшой комнате, со вкусом обставленной строгой мебелью вишневого цвета, мрачная фигура немедийца напоминала хищную черную птицу, купающуюся в луже свежепролитой крови. Он поежился в кресле. Митра! До чего же здесь неуютно… Впрочем, последние дни принесли столько поводов для беспокойства, что, пожалуй, не стоило винить в своем дурном настроении осенний холод или обстановку гостиной.
Задумчиво подперев рукой темноволосую голову, он не сводил взгляда с дрожащих языков пламени в камине. Сосновые поленья потрескивали, источая нежный смолистый аромат, и постепенно Амальрик ощутил, как проникает в него блаженное тепло, и понемногу растворяется ледяной комок внутри. С кислой усмешкой он сказал себе, что ему еще грех жаловаться, – вполне могло случиться, что вчера тело его познало бы могильный хлад, от которого не спасал никакой огонь.
Ему вспомнился их поединок с Троцеро накануне, и он вновь подивился совершенной нелепости всей этой истории. Утром Амальрик, в сопровождении скромного эскорта спустился в королевскую трапезную, где ежедневно, согласно этикету, должен был приветствовать от имени Немедии властителя Аквилонии и желать вечного процветания Рубиновому Трону. Он надеялся застать там и Нумедидеса, которому уже давно пора было вернуться в столицу.
Однако, вопреки ожиданию, он не нашел там никого из них. В покоях было немного народа – придворные музыканты тихо играли на лютнях, а сухопарые гончие с закругленными в кольцо хвостами с вожделением поскуливали, надеясь получить лакомый кусочек со стола. Аквилонский сенешаль, герцог Беррийский, хорошо поставленным, породистым голосом объяснил, что Его Величество изволит сегодня завтракать у себя в опочивальне, а молодой принц еще не вернулся из провинции. Барон Торский отвесил изысканный поклон и попросил сенешаля засвидетельствовать Его Величеству и Его Высочеству свое почтение, призывая про себя всех демонов преисподней на голову ленивого королевского племянничка, который наверняка сейчас хлещет деревенский сидр и возится на кровати с амилийскими молодками. Что ж, возможно, это и к лучшему, сказал он себе. Недолго осталось ждать того часа, когда этот жирный слизняк возложит на свои сальные волосы золотой обруч короны. Именно такой правитель и нужен барону Торскому – глупый, чванливый, трусливый до дрожи в коленках. Пусть тогда хоть совсем не вылезает из алькова.
Но стоило ему вспомнить о заговоре, как на душе начали скрести кошки. Ведь так и не удалось выяснить, кто был тот незнакомец, осмелившийся подслушивать в храме Асуры! Какого труда потом стоило ему успокоить этих трусливых аквилонских нобилей! Пришлось солгать им, будто бы его метательный снаряд, которым он ранил лазутчика, был отравлен, и беглец не увидит света дня.
Он церемонно простился с сенешалем и направился к выходу. Слуга, обряженный в цвета правящего дома Аквилонии, распахнул перед ним золоченую резную дверь с изображением геральдического Змея – как вдруг на пороге возник граф Троцеро.
Амальрик удивленно поднял брови. Что здесь нужно пуантенцу? По этикету, вассал мог без доклада переступать порог личных покоев сюзерена только во время Осеннего Гона или начала войны. Что же заставило графа нарушить вековые устои и осмелиться побеспокоить Вилера Третьего? Ведь он не мог знать, что короля нет в трапезной…
Владетель Пуантена был одет в белый парчовый упелянд – недавнее изобретение аквилонских щеголей – который более всего напоминал приталенную рубаху с сильно расширенными рукавами, отделанными блестящим куньим мехом. Упелянд был похож на легкий рыцарский доспех и призван был своими очертаниями напоминать дамам о воинской доблести их кавалеров. Дорогая ткань на одеянии графа была вышита золотыми свастиками – символом солнцеворота. Мускулистые ноги Троцеро были затянуты в чулки из тонко выделанной замши и обуты в сапоги цвета топленого масла, с непомерно длинными носами.
Амальрик улыбнулся, вспомнив нелепый аквилонский закон, регулирующий длину носка у разных сословий: дворяне имели право носить обувь с носками в двадцать четыре сенма, горожане – двенадцать, а крестьяне в шесть. Следовательно, благородный господин стоил двух лавочников и четырех землепашцев. Воистину, благословенна держава, у которой достает времени мерять людей по обувке!
Барон посторонился, чтобы пропустить пуантенского вельможу, но тот вроде бы не заметил его и, проходя мимо с гордо поднятой головой, небрежно толкнул плечом.
Жест заметили все – слуги в красных ливреях, гвардейцы короля – Черные Драконы, стоявшие поодаль, опершись на алебарды, немногочисленные придворные, которым было дозволено лицезреть, как Его Величество поглощает пищу и в знак особой милости – доедать остатки трапезы самодержца; и главное – сенешаль, герцог Беррийский, который не преминет доложить королю о том, что немедийского дуайена, оказывается, можно пинать как бездомного пса.
Амальрик медленно повернулся в сторону Троцеро, и глаза его сузились.
– Простите, граф, – с издевкой произнес он на тарантийском патуа, намеренно отказавшись от лэйо, чтобы его слова поняли все – прислуга, стражники, придворные, – по-видимому, я не в добрый час оказался на пути у наместника прославленного Пуантена, лучшей провинции в аквилонском королевстве. Мне отрадно видеть, что слуги Его Величества так преданы своему господину, что спешат к нему, никого не замечая вокруг.
Музыка смолкла, будто разом оборвались все струны у лютней. В трапезной повисла тяжелая, гнетущая тишина.
Троцеро вспыхнул и резко повернулся к Амальрику.
– Я вижу, Его Величество не вышел к завтраку. Жаль! Ему было бы любопытно увидеть, как распоясались наглые немедийцы! Вместо того, чтобы уступить дорогу истинным хозяевам Хайбории, они лезут напролом, точно пьяные крестьяне!
Придворные ахнули хором. Амальрик нахмурился – пуантенец явно что-то затевал, иначе не осмелился бы вести себя столь вызывающе. Но что? И как быть? Не ответить на дерзкие слова он не имеет права – задета честь его державы! Ответить? Но этот разнаряженный петух, одетый будто на бал, явно хочет навязать ему какую-то игру… Нет, этого нельзя допустить ни в коем случае!
Он примирительно поднял вверх руки в мягких перчатках.
– Надеюсь, я неверно понял ваши слова, граф Троцеро. Я не настолько хорошо владею аквилонским, чтобы до конца проникнуть в смысл сказанного. Я понял, что вы нечаянно задели меня. Должно быть, были погружены в думы о государственных делах. Забудем это досадное недоразумение!
Троцеро жестко усмехнулся:
– Извольте, барон. Я готов повторить все сызнова, на понятном для вас наречии – «бельверусские собаки стали слишком громко лаять даже в тарантийской цитадели!»
Последние слова он произнес по-немедийски.
Амальрик поднял брови. Да, видно, какая-то скверная мыслишка накрепко засела у пуантенца в голове, и он во что бы то ни стало хочет вызвать ссору. Ну что ж, сыграем в эту игру и проучим выскочку.
Он снял с руки черную бархатную перчатку и бросил под ноги графу..
– Я к вашим услугам, месьор Троцеро. Мой оруженосец сообщит вам о месте и времени нашей встречи. А теперь я прошу меня простить. Я спешу!
Он резко развернулся и своей танцующей, кошачьей походкой неторопливо заскользил к выходу.
– Нет, немедиец!
Амальрик вздрогнул и замер, как вкопанный. Так его называла только Марна. Он изумленно уставился на Троцеро.
– Нет, немедиец, – повторил тот. – Я хорошо знаю, как трусливы твои собратья! Стоит дать вам отсрочку, и вы прячетесь в щели, словно мокрицы. Недаром аквилонский змей всегда трепал бельверусских псов. Не будем откладывать нашу встречу. Я требую удовлетворения здесь! Сейчас!
Но Амальрик уже совладал с собой и усмехнулся.
– Здесь. Сейчас, – передразнил он Троцеро. – Помилуйте, граф, не собираетесь же вы махать мечом среди супниц и жареных куропаток. Не будьте смешным. Вы не на карнавале.
Троцеро подошел почти вплотную к Амальрику. Они не мигая уставились друг на друга – худощавый, чуть сутулый пуантенец в белых одеждах, вышитых Знаком Митры, и подтянутый, мускулистый немедиец в платье цвета воронова крыла, напоминающий крупную северную рысь, изготовившуюся к прыжку. Их взгляды были преисполнены такой ненависти, что, казалось, воздух вокруг них потрескивает длинными снопами искр.
Граф первый опустил глаза.
– Конечно, не стоит биться в столовой, – тихо промолвил он, – для этого существует Охотничий двор. Прошу вас, барон, приготовиться к поединку.
Отборные немедийские ругательства раздавались в покоях Амальрика, когда он натягивал на себя просторные кожаные штаны, не стеснявшие движений, и тонкую льняную рубаху, на белой ткани которой хорошо видна кровь от ран – он помнил, что аквилонский Дуэльный Кодекс очень строг в этом вопросе. Надев на ноги грубые солдатские сапоги и подпоясавшись широким ремнем с металлическими бляхами, он подошел к резному зингарскому шкафчику и, поковырявшись ключом в замке в виде оскаленной собачьей головы, распахнул створки.
Здесь был собран весь его арсенал. Диковинное оружие из самых отдаленных уголков Хайбории. Инструменты Смерти, которыми он владел в совершенстве. Барон потрогал свои любимые метательные палицы, коснулся широкого лезвия жайбарского клинка, погладил инкрустированное ложе маленького арбалета, легко умещающегося в седельной сумке, в отличие от своих громоздких собратьев. Эх, жаль, нельзя воспользоваться всем этим богатством! С какой радостью он проломил бы голову докучливому пуантенцу боевым молотом асиров или пронзил его отравленным кешанским дротиком. Может быть, рискнуть и взять с собой какую-нибудь безделицу, вроде кхитайской летучей звезды, родной сестры той, которой он поразил ночного соглядатая? Но нет, нельзя… Нельзя… К ним будет приковано столько глаз, что не удастся воспользоваться этими штуками незаметно. Так, а если попробовать магию? Пара заклинаний – и противник превратится в нескладную куклу с замедленными движениями?
Он покачал головой и с сожалением отказался и от этой мысли. Чтобы нанести ментальный удар, нужно время, а он уже и так возится здесь больше половины клепсидры. Эх, жаль, Марна далеко!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Внезапно он осознал, что желает ее. Что возжелал ее еще тогда, при встрече, с самых первых мгновений, что она затронула в душе его столь глубокие струнки, о самом существовании которых он и не догадывался даже, и заставила петь все его существо. Не это ли желание, скрытое, подавленное, неосознанное, и стало причиной тревоги и горечи, что он испытывал с тех пор? Не те ли чувства, что пробудила в нем магия, жгли теперь его душу и разъедали плоть? Релата – и любая другая – была бы лишь жалкой заменой! Как он мог не понять этого сразу? Почему скрывал сам от себя?
Валерий поднялся из мраморного бассейна и, не обращая внимания на стекающую потоками воду, обнаженным прошел в гостиную, чтобы налить себе вина. Мысли перепрыгивали с одного на другое, мозг его бурлил, не в силах сосредоточиться. Он то готов был броситься прямо сейчас назад в Амилию, на поиски лесной чаровницы, то ругал себя безумцем и мальчишкой, поддавшимся нелепым мечтам, то смеялся в голос, то сжимал кулаки, так что ногти до боли впивались в кожу, оставляя на ладонях белые лунки… Он желал эту женщину, и, безумие это или нет, знал, что не обретет покоя, пока не получит ее.
… На рассвете следующего дня, оседлав жеребца и не сказав никому ни слова о том, куда направляется, Валерий двинулся в путь. Он ехал прямо навстречу солнцу, и огромный багровый, словно набухший кровью шар поднимался над дорогой и, заливая мир победным пурпуром, ослеплял всадника и лошадь.
ОБРАЗ КЛИНКА
Эту ночь Амальрик спал неспокойно. Он и без того недолюбливал осень, но в такие дни, когда ветер завывал в очаге и дождь бился в ставни, точно пытался проникнуть снаружи, с холода, в натопленные покои, когда сырая, промозглая тьма опускалась на город едва ли не в три часа пополудни и влажная одежда липла к телу, – в такие дни барон Торский говорил себе, что жизнь дается ему все с большим трудом…
Тяжелее всего было заставить себя делать хоть что-то, и самым горячим желанием его сейчас было не вылезать из теплой постели весь день напролет, кутаясь в меха, согреваясь горячим вином и наслаждаясь покоем. Однако он знал, что то были лишь тщетные упования, и хмурый рассвет нового дня, такой же сизый и слякотный, как и все предыдущие, застал посланника уже на ногах. Он наскоро и без аппетита позавтракал – скорее по привычке, нежели утоляя голод, и, согревая дыханием постоянно зябнущие руки, расположился в низком, обтянутом вишневым бархатом кресле, придвинув его почти вплотную к пылающему камину.
На нем был длинный агатовый халат, отороченный мехом серебристой лисицы, стянутый на талии шелковым кушаком. В этой небольшой комнате, со вкусом обставленной строгой мебелью вишневого цвета, мрачная фигура немедийца напоминала хищную черную птицу, купающуюся в луже свежепролитой крови. Он поежился в кресле. Митра! До чего же здесь неуютно… Впрочем, последние дни принесли столько поводов для беспокойства, что, пожалуй, не стоило винить в своем дурном настроении осенний холод или обстановку гостиной.
Задумчиво подперев рукой темноволосую голову, он не сводил взгляда с дрожащих языков пламени в камине. Сосновые поленья потрескивали, источая нежный смолистый аромат, и постепенно Амальрик ощутил, как проникает в него блаженное тепло, и понемногу растворяется ледяной комок внутри. С кислой усмешкой он сказал себе, что ему еще грех жаловаться, – вполне могло случиться, что вчера тело его познало бы могильный хлад, от которого не спасал никакой огонь.
Ему вспомнился их поединок с Троцеро накануне, и он вновь подивился совершенной нелепости всей этой истории. Утром Амальрик, в сопровождении скромного эскорта спустился в королевскую трапезную, где ежедневно, согласно этикету, должен был приветствовать от имени Немедии властителя Аквилонии и желать вечного процветания Рубиновому Трону. Он надеялся застать там и Нумедидеса, которому уже давно пора было вернуться в столицу.
Однако, вопреки ожиданию, он не нашел там никого из них. В покоях было немного народа – придворные музыканты тихо играли на лютнях, а сухопарые гончие с закругленными в кольцо хвостами с вожделением поскуливали, надеясь получить лакомый кусочек со стола. Аквилонский сенешаль, герцог Беррийский, хорошо поставленным, породистым голосом объяснил, что Его Величество изволит сегодня завтракать у себя в опочивальне, а молодой принц еще не вернулся из провинции. Барон Торский отвесил изысканный поклон и попросил сенешаля засвидетельствовать Его Величеству и Его Высочеству свое почтение, призывая про себя всех демонов преисподней на голову ленивого королевского племянничка, который наверняка сейчас хлещет деревенский сидр и возится на кровати с амилийскими молодками. Что ж, возможно, это и к лучшему, сказал он себе. Недолго осталось ждать того часа, когда этот жирный слизняк возложит на свои сальные волосы золотой обруч короны. Именно такой правитель и нужен барону Торскому – глупый, чванливый, трусливый до дрожи в коленках. Пусть тогда хоть совсем не вылезает из алькова.
Но стоило ему вспомнить о заговоре, как на душе начали скрести кошки. Ведь так и не удалось выяснить, кто был тот незнакомец, осмелившийся подслушивать в храме Асуры! Какого труда потом стоило ему успокоить этих трусливых аквилонских нобилей! Пришлось солгать им, будто бы его метательный снаряд, которым он ранил лазутчика, был отравлен, и беглец не увидит света дня.
Он церемонно простился с сенешалем и направился к выходу. Слуга, обряженный в цвета правящего дома Аквилонии, распахнул перед ним золоченую резную дверь с изображением геральдического Змея – как вдруг на пороге возник граф Троцеро.
Амальрик удивленно поднял брови. Что здесь нужно пуантенцу? По этикету, вассал мог без доклада переступать порог личных покоев сюзерена только во время Осеннего Гона или начала войны. Что же заставило графа нарушить вековые устои и осмелиться побеспокоить Вилера Третьего? Ведь он не мог знать, что короля нет в трапезной…
Владетель Пуантена был одет в белый парчовый упелянд – недавнее изобретение аквилонских щеголей – который более всего напоминал приталенную рубаху с сильно расширенными рукавами, отделанными блестящим куньим мехом. Упелянд был похож на легкий рыцарский доспех и призван был своими очертаниями напоминать дамам о воинской доблести их кавалеров. Дорогая ткань на одеянии графа была вышита золотыми свастиками – символом солнцеворота. Мускулистые ноги Троцеро были затянуты в чулки из тонко выделанной замши и обуты в сапоги цвета топленого масла, с непомерно длинными носами.
Амальрик улыбнулся, вспомнив нелепый аквилонский закон, регулирующий длину носка у разных сословий: дворяне имели право носить обувь с носками в двадцать четыре сенма, горожане – двенадцать, а крестьяне в шесть. Следовательно, благородный господин стоил двух лавочников и четырех землепашцев. Воистину, благословенна держава, у которой достает времени мерять людей по обувке!
Барон посторонился, чтобы пропустить пуантенского вельможу, но тот вроде бы не заметил его и, проходя мимо с гордо поднятой головой, небрежно толкнул плечом.
Жест заметили все – слуги в красных ливреях, гвардейцы короля – Черные Драконы, стоявшие поодаль, опершись на алебарды, немногочисленные придворные, которым было дозволено лицезреть, как Его Величество поглощает пищу и в знак особой милости – доедать остатки трапезы самодержца; и главное – сенешаль, герцог Беррийский, который не преминет доложить королю о том, что немедийского дуайена, оказывается, можно пинать как бездомного пса.
Амальрик медленно повернулся в сторону Троцеро, и глаза его сузились.
– Простите, граф, – с издевкой произнес он на тарантийском патуа, намеренно отказавшись от лэйо, чтобы его слова поняли все – прислуга, стражники, придворные, – по-видимому, я не в добрый час оказался на пути у наместника прославленного Пуантена, лучшей провинции в аквилонском королевстве. Мне отрадно видеть, что слуги Его Величества так преданы своему господину, что спешат к нему, никого не замечая вокруг.
Музыка смолкла, будто разом оборвались все струны у лютней. В трапезной повисла тяжелая, гнетущая тишина.
Троцеро вспыхнул и резко повернулся к Амальрику.
– Я вижу, Его Величество не вышел к завтраку. Жаль! Ему было бы любопытно увидеть, как распоясались наглые немедийцы! Вместо того, чтобы уступить дорогу истинным хозяевам Хайбории, они лезут напролом, точно пьяные крестьяне!
Придворные ахнули хором. Амальрик нахмурился – пуантенец явно что-то затевал, иначе не осмелился бы вести себя столь вызывающе. Но что? И как быть? Не ответить на дерзкие слова он не имеет права – задета честь его державы! Ответить? Но этот разнаряженный петух, одетый будто на бал, явно хочет навязать ему какую-то игру… Нет, этого нельзя допустить ни в коем случае!
Он примирительно поднял вверх руки в мягких перчатках.
– Надеюсь, я неверно понял ваши слова, граф Троцеро. Я не настолько хорошо владею аквилонским, чтобы до конца проникнуть в смысл сказанного. Я понял, что вы нечаянно задели меня. Должно быть, были погружены в думы о государственных делах. Забудем это досадное недоразумение!
Троцеро жестко усмехнулся:
– Извольте, барон. Я готов повторить все сызнова, на понятном для вас наречии – «бельверусские собаки стали слишком громко лаять даже в тарантийской цитадели!»
Последние слова он произнес по-немедийски.
Амальрик поднял брови. Да, видно, какая-то скверная мыслишка накрепко засела у пуантенца в голове, и он во что бы то ни стало хочет вызвать ссору. Ну что ж, сыграем в эту игру и проучим выскочку.
Он снял с руки черную бархатную перчатку и бросил под ноги графу..
– Я к вашим услугам, месьор Троцеро. Мой оруженосец сообщит вам о месте и времени нашей встречи. А теперь я прошу меня простить. Я спешу!
Он резко развернулся и своей танцующей, кошачьей походкой неторопливо заскользил к выходу.
– Нет, немедиец!
Амальрик вздрогнул и замер, как вкопанный. Так его называла только Марна. Он изумленно уставился на Троцеро.
– Нет, немедиец, – повторил тот. – Я хорошо знаю, как трусливы твои собратья! Стоит дать вам отсрочку, и вы прячетесь в щели, словно мокрицы. Недаром аквилонский змей всегда трепал бельверусских псов. Не будем откладывать нашу встречу. Я требую удовлетворения здесь! Сейчас!
Но Амальрик уже совладал с собой и усмехнулся.
– Здесь. Сейчас, – передразнил он Троцеро. – Помилуйте, граф, не собираетесь же вы махать мечом среди супниц и жареных куропаток. Не будьте смешным. Вы не на карнавале.
Троцеро подошел почти вплотную к Амальрику. Они не мигая уставились друг на друга – худощавый, чуть сутулый пуантенец в белых одеждах, вышитых Знаком Митры, и подтянутый, мускулистый немедиец в платье цвета воронова крыла, напоминающий крупную северную рысь, изготовившуюся к прыжку. Их взгляды были преисполнены такой ненависти, что, казалось, воздух вокруг них потрескивает длинными снопами искр.
Граф первый опустил глаза.
– Конечно, не стоит биться в столовой, – тихо промолвил он, – для этого существует Охотничий двор. Прошу вас, барон, приготовиться к поединку.
Отборные немедийские ругательства раздавались в покоях Амальрика, когда он натягивал на себя просторные кожаные штаны, не стеснявшие движений, и тонкую льняную рубаху, на белой ткани которой хорошо видна кровь от ран – он помнил, что аквилонский Дуэльный Кодекс очень строг в этом вопросе. Надев на ноги грубые солдатские сапоги и подпоясавшись широким ремнем с металлическими бляхами, он подошел к резному зингарскому шкафчику и, поковырявшись ключом в замке в виде оскаленной собачьей головы, распахнул створки.
Здесь был собран весь его арсенал. Диковинное оружие из самых отдаленных уголков Хайбории. Инструменты Смерти, которыми он владел в совершенстве. Барон потрогал свои любимые метательные палицы, коснулся широкого лезвия жайбарского клинка, погладил инкрустированное ложе маленького арбалета, легко умещающегося в седельной сумке, в отличие от своих громоздких собратьев. Эх, жаль, нельзя воспользоваться всем этим богатством! С какой радостью он проломил бы голову докучливому пуантенцу боевым молотом асиров или пронзил его отравленным кешанским дротиком. Может быть, рискнуть и взять с собой какую-нибудь безделицу, вроде кхитайской летучей звезды, родной сестры той, которой он поразил ночного соглядатая? Но нет, нельзя… Нельзя… К ним будет приковано столько глаз, что не удастся воспользоваться этими штуками незаметно. Так, а если попробовать магию? Пара заклинаний – и противник превратится в нескладную куклу с замедленными движениями?
Он покачал головой и с сожалением отказался и от этой мысли. Чтобы нанести ментальный удар, нужно время, а он уже и так возится здесь больше половины клепсидры. Эх, жаль, Марна далеко!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63