Имя его, казалось, вытопилось из него в липкую жару дня, а лицо утратило определенность – глаза стали мутными и пустыми, подобно летнему небу.
– Если ты сам не догадываешься, кто ты, то немногие другие об этом догадаются. Это всего лишь один из сотни способов, которым я спасал свою жизнь, пересекая Обитаемый Мир.
Рэдерле посмотрела на него со страхом.
– Тебя почти не узнать. Это что за наваждение?
– Это наваждение лишь в очень малой степени. Это способ выжить.
Она молчала. Моргон понял по выражению ее лица, что в ней идет внутренняя борьба. Не сказав ни слова, она отвернулась и вскарабкалась по лесенке на палубу.
Солнце догорало в темнеющем небе, уступая место ночи на дальнем краю Обитаемого Мира, когда они простились с Бри и выехали. Огромные тени мачт и штабелей груза лежали на их пути через причалы. Город – туманное облачко теней и закатного света – внезапно показался Моргону незнакомым, как если бы, готовясь свернуть на новую дорогу, Звездоносец стал чужим самому себе. Он провел Рэдерле извилистыми улочками мимо лавок и таверн, которые прежде знал наперечет, к западной окраине города. Они ехали по булыжной мостовой, которая расширялась к окраине, затем булыжник закончился, и дорога стала еще шире – и побежала вперед через сотни верст ничейной земли до того места на краю Изведанного Мира, где она резко сворачивает на север к Лунголду.
Они остановили лошадей и поглядели вдаль. Переплетения теней, отбрасываемых дубами, бледнели по мере того, как садилось солнце; дорога, утомленная, серая и бесконечная, терялась в сумерках. Ветви дубов колыхались над головами путников и почти смыкались над дорогой, превращая ее в подобие тоннеля. Вид у дубов был таким же утомленным, как и у Моргона с Рэдерле, – листья их серебрила патина пыли, поднимаемой телегами. Вечер был тихим, даже припозднившиеся повозки уже въехали в город. Леса размазывались в отдалении черно-серыми пятнами. Где-то во мгле проснулась сова и проухала свою, непонятную для людей, загадку.
Они снова тронулись. Небо почернело, взошла луна и разбрызгала по лесу свой молочный свет, и они ехали, освещенные этим светом, пока луна не поднялась так высоко, что тени путников не спрятались под брюхом коней. Моргон вдруг понял, что чернота перед его глазами расплывается и становится всеохватывающей, – он придержал поводья, и Рэдерле остановилась рядом с ним.
Где-то неподалеку журчала вода. Моргон, на лице которого осела пыль, сказал:
– Помню, я перебирался через реку, когда шел на юг с Равнины Ветров. Она должна быть неподалеку. – Он направил свою лошадь прочь с дороги. – Здесь можно разбить лагерь.
Река оказалась совсем рядом: плоская серебряная полоска в лунном свете. Рэдерле присела у дерева, в то время как Моргон расседлал и напоил лошадей, отнес на полянку, заросшую папоротником, их вьюки и одеяла и опустился на землю возле Рэдерле, уронив голову на руки.
– Я тоже непривычен к долгой езде верхом, – признался он.
Рэдерле сняла шляпу и тяжело привалилась к нему.
– Пахарская лошадка, – пробормотала она и тут же уснула.
Моргон обнял ее. Некоторое время он бодрствовал и прислушивался, но слышал лишь затаенные шорохи охотящегося зверья да всплески совиных крыльев. Глаза его сомкнулись, как только взошла луна.
Разбудили Моргона и Рэдерле полыхание летнего солнца и нудный тележный скрип. К тому времени, когда они слегка подкрепились, умылись и выехали на дорогу, там уже было полно тележек, едущих верхом торговцев с тюками, земледельцев, которые гнали скотину или везли плоды своего труда из дальних усадеб в Кэйтнард, мужчин и женщин со свитами и вьючными лошадьми, по неведомым причинам решившихся на долгое, через весь Обитаемый Мир, путешествие в Лунголд. Моргон и Рэдерле пустили своих коней медленным мерным шагом, который позволил бы совершить им путешествие за томительные и однообразные шесть недель. Двигаясь в пестрой гуще, в которой смешивались стада свиней и представители высшей знати, они не привлекали к себе внимания и не возбуждали подозрений. Когда кто-то из торговцев от нечего делать пытался завязать разговор, Моргон отвечал так сварливо, что тут же отбивал у них охоту продолжать. Один из купцов было рассердился и сжал рукой кнутовище, затем, взглянув на латаные-перелатаные сапоги Моргона, на его запыленное, покрытое бисеринками пота лицо, рассмеялся, дружелюбно кивнул Рэдерле и поскакал прочь. Рэдерле ехала, храня молчание, низко наклонив голову и собрав поводья в остром кулачке. Моргон, размышляя, о чем она сейчас думает, потянулся и легонько дотронулся до ее руки. Она посмотрела на него сквозь пелену пыли и усталости.
– Ты сама этого хотела, – тихо сказал он. Рэдерле молча выдержала его взгляд, потом вздохнула, и кулачок ее, сжимающий поводья, расслабился.
– Моргон, ты знаешь девяносто девять проклятий, которые наложила колдунья Мадир на вора, который стащил одну из ее свиней?
– Нет.
– Я научу тебя. Не то как бы у тебя за шесть недель не иссякла брань.
– Рэдерле...
– Не уговаривай меня вести себя разумно.
– Я и не уговаривал!
– А глазами?
Он провел рукой по волосам.
– Временами ты настолько неразумна, что напоминаешь меня самого. Научи меня девяноста девяти проклятиям. Нужно же о чем-то думать, пока глотаешь дорожную пыль до самого Лунголда.
Она не отвечала, лицо ее скрывала тень широкополой шляпы.
– Прости, – сказала она наконец. – Этот тип напугал меня. Он мог тебя ударить. Я понимаю теперь, что со мной куда опаснее путешествовать, но я как-то даже не подумала об этом... И все-таки, Моргон, я не могу... Не могу...
– Ну да. Ты бежишь от своей тени. Может быть, ты и преуспеешь больше, чем я...
Она отвернулась. Моргон взглянул вперед. Лучи солнца горели на железных ободьях винных бочонков, которыми были полны телеги, едущие перед ними. Чтобы избавиться от знойного марева, он прикрыл глаза ладонями и сказал в багровую темноту:
– Рэдерле... Это ерунда. Дело не во мне. Если есть способ быть с тобой вдвоем, не навлекая на тебя опасности, я найду его. Ты рядом, ты жива. Я могу дотронуться до тебя, я могу тебя любить. Даже дети, которые дали мне имя, – даже они мертвы. Если бы ты решила ждать меня в Ануйне, хотел бы я понять, чего стоило тебе такое ожидание – чего бы оно стоило для каждого из нас. Но ты со мной, и ты отвлекаешь меня от мыслей о безнадежном будущем – сюда, в настоящее, к тебе, – и я получаю какое-то странное удовольствие даже от того, что глотаю дорожную пыль. – Он посмотрел на свою спутницу. – Научи меня девяноста девяти проклятиям.
– Я не могу. – Он едва расслышал ее голос. – Я из-за тебя забыла, что значит проклинать.
Позднее, однако, он уговорил ее, чтобы хоть как-то развеять скуку очередного дня их трудного пути, и Рэдерле обучила его шестидесяти четырем проклятиям еще до того, как опустились сумерки. То был подробный и доскональный перечень, которым крыли свинокрада от волос на голове до ногтей на ногах, что в конечном счете и превратило его самого в борова. Затем они покинули дорогу и спустились к реке, которая протекала всего в пятидесяти саженях. Поблизости не было ни трактиров, ни деревень, ни путников, размещающихся на ночлег на обочинах дороги. Однако ночь доносила далекий смех, едва слышную музыку, запах костров и жареного мяса. Моргон прошелся вверх по реке, наловил руками рыбы, почистил ее, начинил диким луком и принес в их крохотный лагерь. Рэдерле к этому времени уже выкупалась, разожгла костерок и устроилась возле огня, расчесывая мокрые волосы. Увидев ее в круге золотого света, войдя в него и наблюдая, как она улыбается, опуская гребень, он почувствовал, как в горле его теснятся девяносто девять проклятий – и зачем только он согласился взять ее с собой? Она поняла это по его лицу, и взгляд ее изменился, стал теплым и нежным. Моргон опустился на колени, устроившись на земле рядом с ней, положил к ее ногам, точно подношение, рыбу, завернутую в листья. Рэдерле провела пальцами по его скулам, по губам, тронула прикрытые глаза.
– Прости меня, – прошептал Моргон.
– За что? Разве ты не был прав? Что это ты принес мне?.. – Она с любопытством приподняла лист. – Рыба!
Моргон снова молча выругался. Рэдерле взяла его лицо в ладони и целовала его снова и снова, пока он не позабыл начисто обо всей пыли и усталости прошедшего дня, и в его воспоминаниях осталась лишь сияющая серебром раскаленной пыли полоса дороги.
Позднее, после того как они поужинали и улеглись у огня, она обучила его оставшимся проклятиям. Моргон и Рэдерле почти полностью превратили того легендарного вора в кабана – разве что за исключением ушей, глазных зубов и лодыжек, которых касались лишь последние три проклятия.
В ночи, неожиданно для них, пророкотала арфа, и эта музыка смешалась со звучанием реки. Моргон прислушался и не сразу понял, что Рэдерле обращается к нему, трогая рукой за плечо.
– Моргон...
Он вскочил и замер, стоя на границе круга света от костра и вглядываясь в ночь. Глаза его постепенно привыкали к сиянию луны. Он видел там и сям костры, озарявшие огромные, искореженные неведомой мукой лица дубов. Воздух был безмятежен, далекие голоса и музыка трепетали в полной тишине. Его охватило внезапное и неудержимое желание унять струны арфы силой мысли, чтобы снова обрести покой.
– Ты совсем не играешь, – произнесла за его спиной Рэдерле.
Он не ответил. Несколько мгновений спустя далекая арфа затихла; он медленно и глубоко вздохнул, обернулся и увидел Рэдерле, сидящую у костра. Она молчала до тех пор, пока Моргон не рухнул на землю рядом с ней.
– Ты совсем не играешь на арфе, – повторила она.
– Я не могу здесь играть. Я не могу играть на этой дороге.
– Ни на дороге, ни на корабле, когда ты ничего не делал целых четыре дня... Ни на Хеде, ни в Ануйне, где ты был в полной безопасности...
– Я нигде не был в безопасности.
– Моргон, – вздохнула она, – когда же ты наконец будешь учиться играть на этой арфе? В ней – твое имя, а возможно, и предназначение, это самая прекрасная арфа из тех, что есть в Обитаемом Мире, а ты мне ее даже ни разу не показывал.
Он поглядел на Рэдерле.
– Я снова научусь играть на арфе, когда ты научишься оборачиваться.
Сказав это, Моргон снова лег на свое место и не заметил, что она проделала с костром, огонь которого вдруг исчез – ночь обронила его, словно камень в темный колодец.
Спал Моргон беспокойно, постоянно ощущая, как Рэдерле вздыхает и ворочается рядом с ним. Один раз он проснулся, желая разбудить ее, объяснить ей что-то, поспорить, но лицо ее, странно отрешенное в лунном свете, остановило его. Он снова отвернулся, закрыл глаза рукой и уснул. И опять пробудился без видимых причин – хотя что-то, что он услышал или почуял перед пробуждением, какой-то отрывок сна подсказывали, что причина все-таки была. Он увидел, что луна погружается все глубже в ночь, затем прямо перед ним, загораживая бледный диск, выросла какая-то фигура.
Он закричал и почувствовал, как рот его закрыла чья-то рука. Тогда он лягнул ногой и услышал, как кто-то невольно охнул. Одним прыжком Моргон вскочил на ноги, но что-то ударило его по лицу, и он упал, сильно стукнувшись о ближайшее дерево. Услыхав крик Рэдерле – крик боли и страха, – он щелкнул пальцами, пробуждая этим движением огонь, еще таившийся в углях.
Вспыхнул свет и озарил с полдюжины здоровенных молодцов, одетых так, как одеваются в Обитаемом Мире торговцы. Один из них держал за руки вырывающуюся Рэдерле. Лошади, стоящие рядом, глухо стуча копытами о землю, переступали с ноги на ногу и испуганно ржали. Близ них двигались тени тех, кто отвязывал их, и Моргон устремился туда, к лошадям, которых сейчас мог лишиться. Чей-то локоть заехал ему под ребра, он согнулся от боли, бормоча пятьдесят девятое проклятие и едва дыша. Другой вор схватил его, но ни с того ни с сего завопил от ужаса к быстро скрылся за деревьями. Человек, находившийся за спиной Рэдерле, внезапно выпустил ее руки и что-то закричал, широко раскрыв рот. Девушка повернулась, дотронулась до ночного вора, и борода того внезапно вспыхнула ярким пламенем. Таинственный бандит стремглав бросился к реке, но Моргон успел рассмотреть его лицо.
Лошади, казалось, совсем обезумели. Моргон перехватил их сознания и бросил каждой по охапке залитого луной ночного покоя. Животные замерли, словно окаменев, совершенно не обращая внимания на воров, которые, громко ругаясь, пытались тянуть их за собой. Один из грабителей, сидя верхом, раздраженно ударил коня пятками по бокам, но замершее животное даже не вздрогнуло.
Моргон запустил в сознание всадника несильный безмолвный крик, и тот, опрокинувшись на спину, полетел с лошади на землю. Остальные было растерялись, но через несколько секунд снова стали подступать к Моргону, мрачные и разъяренные. Он прояснил свой мозг для нового крика, подхватывая обрывки их мыслей. Тут кто-то подкрался к нему сзади – как успел понять Моргон, это был бородач, вылезший из реки, ударил князя Хеда в спину и повалил наземь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Если ты сам не догадываешься, кто ты, то немногие другие об этом догадаются. Это всего лишь один из сотни способов, которым я спасал свою жизнь, пересекая Обитаемый Мир.
Рэдерле посмотрела на него со страхом.
– Тебя почти не узнать. Это что за наваждение?
– Это наваждение лишь в очень малой степени. Это способ выжить.
Она молчала. Моргон понял по выражению ее лица, что в ней идет внутренняя борьба. Не сказав ни слова, она отвернулась и вскарабкалась по лесенке на палубу.
Солнце догорало в темнеющем небе, уступая место ночи на дальнем краю Обитаемого Мира, когда они простились с Бри и выехали. Огромные тени мачт и штабелей груза лежали на их пути через причалы. Город – туманное облачко теней и закатного света – внезапно показался Моргону незнакомым, как если бы, готовясь свернуть на новую дорогу, Звездоносец стал чужим самому себе. Он провел Рэдерле извилистыми улочками мимо лавок и таверн, которые прежде знал наперечет, к западной окраине города. Они ехали по булыжной мостовой, которая расширялась к окраине, затем булыжник закончился, и дорога стала еще шире – и побежала вперед через сотни верст ничейной земли до того места на краю Изведанного Мира, где она резко сворачивает на север к Лунголду.
Они остановили лошадей и поглядели вдаль. Переплетения теней, отбрасываемых дубами, бледнели по мере того, как садилось солнце; дорога, утомленная, серая и бесконечная, терялась в сумерках. Ветви дубов колыхались над головами путников и почти смыкались над дорогой, превращая ее в подобие тоннеля. Вид у дубов был таким же утомленным, как и у Моргона с Рэдерле, – листья их серебрила патина пыли, поднимаемой телегами. Вечер был тихим, даже припозднившиеся повозки уже въехали в город. Леса размазывались в отдалении черно-серыми пятнами. Где-то во мгле проснулась сова и проухала свою, непонятную для людей, загадку.
Они снова тронулись. Небо почернело, взошла луна и разбрызгала по лесу свой молочный свет, и они ехали, освещенные этим светом, пока луна не поднялась так высоко, что тени путников не спрятались под брюхом коней. Моргон вдруг понял, что чернота перед его глазами расплывается и становится всеохватывающей, – он придержал поводья, и Рэдерле остановилась рядом с ним.
Где-то неподалеку журчала вода. Моргон, на лице которого осела пыль, сказал:
– Помню, я перебирался через реку, когда шел на юг с Равнины Ветров. Она должна быть неподалеку. – Он направил свою лошадь прочь с дороги. – Здесь можно разбить лагерь.
Река оказалась совсем рядом: плоская серебряная полоска в лунном свете. Рэдерле присела у дерева, в то время как Моргон расседлал и напоил лошадей, отнес на полянку, заросшую папоротником, их вьюки и одеяла и опустился на землю возле Рэдерле, уронив голову на руки.
– Я тоже непривычен к долгой езде верхом, – признался он.
Рэдерле сняла шляпу и тяжело привалилась к нему.
– Пахарская лошадка, – пробормотала она и тут же уснула.
Моргон обнял ее. Некоторое время он бодрствовал и прислушивался, но слышал лишь затаенные шорохи охотящегося зверья да всплески совиных крыльев. Глаза его сомкнулись, как только взошла луна.
Разбудили Моргона и Рэдерле полыхание летнего солнца и нудный тележный скрип. К тому времени, когда они слегка подкрепились, умылись и выехали на дорогу, там уже было полно тележек, едущих верхом торговцев с тюками, земледельцев, которые гнали скотину или везли плоды своего труда из дальних усадеб в Кэйтнард, мужчин и женщин со свитами и вьючными лошадьми, по неведомым причинам решившихся на долгое, через весь Обитаемый Мир, путешествие в Лунголд. Моргон и Рэдерле пустили своих коней медленным мерным шагом, который позволил бы совершить им путешествие за томительные и однообразные шесть недель. Двигаясь в пестрой гуще, в которой смешивались стада свиней и представители высшей знати, они не привлекали к себе внимания и не возбуждали подозрений. Когда кто-то из торговцев от нечего делать пытался завязать разговор, Моргон отвечал так сварливо, что тут же отбивал у них охоту продолжать. Один из купцов было рассердился и сжал рукой кнутовище, затем, взглянув на латаные-перелатаные сапоги Моргона, на его запыленное, покрытое бисеринками пота лицо, рассмеялся, дружелюбно кивнул Рэдерле и поскакал прочь. Рэдерле ехала, храня молчание, низко наклонив голову и собрав поводья в остром кулачке. Моргон, размышляя, о чем она сейчас думает, потянулся и легонько дотронулся до ее руки. Она посмотрела на него сквозь пелену пыли и усталости.
– Ты сама этого хотела, – тихо сказал он. Рэдерле молча выдержала его взгляд, потом вздохнула, и кулачок ее, сжимающий поводья, расслабился.
– Моргон, ты знаешь девяносто девять проклятий, которые наложила колдунья Мадир на вора, который стащил одну из ее свиней?
– Нет.
– Я научу тебя. Не то как бы у тебя за шесть недель не иссякла брань.
– Рэдерле...
– Не уговаривай меня вести себя разумно.
– Я и не уговаривал!
– А глазами?
Он провел рукой по волосам.
– Временами ты настолько неразумна, что напоминаешь меня самого. Научи меня девяноста девяти проклятиям. Нужно же о чем-то думать, пока глотаешь дорожную пыль до самого Лунголда.
Она не отвечала, лицо ее скрывала тень широкополой шляпы.
– Прости, – сказала она наконец. – Этот тип напугал меня. Он мог тебя ударить. Я понимаю теперь, что со мной куда опаснее путешествовать, но я как-то даже не подумала об этом... И все-таки, Моргон, я не могу... Не могу...
– Ну да. Ты бежишь от своей тени. Может быть, ты и преуспеешь больше, чем я...
Она отвернулась. Моргон взглянул вперед. Лучи солнца горели на железных ободьях винных бочонков, которыми были полны телеги, едущие перед ними. Чтобы избавиться от знойного марева, он прикрыл глаза ладонями и сказал в багровую темноту:
– Рэдерле... Это ерунда. Дело не во мне. Если есть способ быть с тобой вдвоем, не навлекая на тебя опасности, я найду его. Ты рядом, ты жива. Я могу дотронуться до тебя, я могу тебя любить. Даже дети, которые дали мне имя, – даже они мертвы. Если бы ты решила ждать меня в Ануйне, хотел бы я понять, чего стоило тебе такое ожидание – чего бы оно стоило для каждого из нас. Но ты со мной, и ты отвлекаешь меня от мыслей о безнадежном будущем – сюда, в настоящее, к тебе, – и я получаю какое-то странное удовольствие даже от того, что глотаю дорожную пыль. – Он посмотрел на свою спутницу. – Научи меня девяноста девяти проклятиям.
– Я не могу. – Он едва расслышал ее голос. – Я из-за тебя забыла, что значит проклинать.
Позднее, однако, он уговорил ее, чтобы хоть как-то развеять скуку очередного дня их трудного пути, и Рэдерле обучила его шестидесяти четырем проклятиям еще до того, как опустились сумерки. То был подробный и доскональный перечень, которым крыли свинокрада от волос на голове до ногтей на ногах, что в конечном счете и превратило его самого в борова. Затем они покинули дорогу и спустились к реке, которая протекала всего в пятидесяти саженях. Поблизости не было ни трактиров, ни деревень, ни путников, размещающихся на ночлег на обочинах дороги. Однако ночь доносила далекий смех, едва слышную музыку, запах костров и жареного мяса. Моргон прошелся вверх по реке, наловил руками рыбы, почистил ее, начинил диким луком и принес в их крохотный лагерь. Рэдерле к этому времени уже выкупалась, разожгла костерок и устроилась возле огня, расчесывая мокрые волосы. Увидев ее в круге золотого света, войдя в него и наблюдая, как она улыбается, опуская гребень, он почувствовал, как в горле его теснятся девяносто девять проклятий – и зачем только он согласился взять ее с собой? Она поняла это по его лицу, и взгляд ее изменился, стал теплым и нежным. Моргон опустился на колени, устроившись на земле рядом с ней, положил к ее ногам, точно подношение, рыбу, завернутую в листья. Рэдерле провела пальцами по его скулам, по губам, тронула прикрытые глаза.
– Прости меня, – прошептал Моргон.
– За что? Разве ты не был прав? Что это ты принес мне?.. – Она с любопытством приподняла лист. – Рыба!
Моргон снова молча выругался. Рэдерле взяла его лицо в ладони и целовала его снова и снова, пока он не позабыл начисто обо всей пыли и усталости прошедшего дня, и в его воспоминаниях осталась лишь сияющая серебром раскаленной пыли полоса дороги.
Позднее, после того как они поужинали и улеглись у огня, она обучила его оставшимся проклятиям. Моргон и Рэдерле почти полностью превратили того легендарного вора в кабана – разве что за исключением ушей, глазных зубов и лодыжек, которых касались лишь последние три проклятия.
В ночи, неожиданно для них, пророкотала арфа, и эта музыка смешалась со звучанием реки. Моргон прислушался и не сразу понял, что Рэдерле обращается к нему, трогая рукой за плечо.
– Моргон...
Он вскочил и замер, стоя на границе круга света от костра и вглядываясь в ночь. Глаза его постепенно привыкали к сиянию луны. Он видел там и сям костры, озарявшие огромные, искореженные неведомой мукой лица дубов. Воздух был безмятежен, далекие голоса и музыка трепетали в полной тишине. Его охватило внезапное и неудержимое желание унять струны арфы силой мысли, чтобы снова обрести покой.
– Ты совсем не играешь, – произнесла за его спиной Рэдерле.
Он не ответил. Несколько мгновений спустя далекая арфа затихла; он медленно и глубоко вздохнул, обернулся и увидел Рэдерле, сидящую у костра. Она молчала до тех пор, пока Моргон не рухнул на землю рядом с ней.
– Ты совсем не играешь на арфе, – повторила она.
– Я не могу здесь играть. Я не могу играть на этой дороге.
– Ни на дороге, ни на корабле, когда ты ничего не делал целых четыре дня... Ни на Хеде, ни в Ануйне, где ты был в полной безопасности...
– Я нигде не был в безопасности.
– Моргон, – вздохнула она, – когда же ты наконец будешь учиться играть на этой арфе? В ней – твое имя, а возможно, и предназначение, это самая прекрасная арфа из тех, что есть в Обитаемом Мире, а ты мне ее даже ни разу не показывал.
Он поглядел на Рэдерле.
– Я снова научусь играть на арфе, когда ты научишься оборачиваться.
Сказав это, Моргон снова лег на свое место и не заметил, что она проделала с костром, огонь которого вдруг исчез – ночь обронила его, словно камень в темный колодец.
Спал Моргон беспокойно, постоянно ощущая, как Рэдерле вздыхает и ворочается рядом с ним. Один раз он проснулся, желая разбудить ее, объяснить ей что-то, поспорить, но лицо ее, странно отрешенное в лунном свете, остановило его. Он снова отвернулся, закрыл глаза рукой и уснул. И опять пробудился без видимых причин – хотя что-то, что он услышал или почуял перед пробуждением, какой-то отрывок сна подсказывали, что причина все-таки была. Он увидел, что луна погружается все глубже в ночь, затем прямо перед ним, загораживая бледный диск, выросла какая-то фигура.
Он закричал и почувствовал, как рот его закрыла чья-то рука. Тогда он лягнул ногой и услышал, как кто-то невольно охнул. Одним прыжком Моргон вскочил на ноги, но что-то ударило его по лицу, и он упал, сильно стукнувшись о ближайшее дерево. Услыхав крик Рэдерле – крик боли и страха, – он щелкнул пальцами, пробуждая этим движением огонь, еще таившийся в углях.
Вспыхнул свет и озарил с полдюжины здоровенных молодцов, одетых так, как одеваются в Обитаемом Мире торговцы. Один из них держал за руки вырывающуюся Рэдерле. Лошади, стоящие рядом, глухо стуча копытами о землю, переступали с ноги на ногу и испуганно ржали. Близ них двигались тени тех, кто отвязывал их, и Моргон устремился туда, к лошадям, которых сейчас мог лишиться. Чей-то локоть заехал ему под ребра, он согнулся от боли, бормоча пятьдесят девятое проклятие и едва дыша. Другой вор схватил его, но ни с того ни с сего завопил от ужаса к быстро скрылся за деревьями. Человек, находившийся за спиной Рэдерле, внезапно выпустил ее руки и что-то закричал, широко раскрыв рот. Девушка повернулась, дотронулась до ночного вора, и борода того внезапно вспыхнула ярким пламенем. Таинственный бандит стремглав бросился к реке, но Моргон успел рассмотреть его лицо.
Лошади, казалось, совсем обезумели. Моргон перехватил их сознания и бросил каждой по охапке залитого луной ночного покоя. Животные замерли, словно окаменев, совершенно не обращая внимания на воров, которые, громко ругаясь, пытались тянуть их за собой. Один из грабителей, сидя верхом, раздраженно ударил коня пятками по бокам, но замершее животное даже не вздрогнуло.
Моргон запустил в сознание всадника несильный безмолвный крик, и тот, опрокинувшись на спину, полетел с лошади на землю. Остальные было растерялись, но через несколько секунд снова стали подступать к Моргону, мрачные и разъяренные. Он прояснил свой мозг для нового крика, подхватывая обрывки их мыслей. Тут кто-то подкрался к нему сзади – как успел понять Моргон, это был бородач, вылезший из реки, ударил князя Хеда в спину и повалил наземь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37