Иногда, если кому-то не нравился на вкус кусок мяса, его швыряли обратно в котел, туда же выплевывали непрожеванные хрящи.
Сейбл наблюдала за всем этим с нескрываемым ужасом.
– И никто даже не помыл руки перед обедом!
– Для монголов вода обладает божественной чистотой, – объяснил Николай. – Пользуясь ею для мытья, ты ее оскверняешь.
– И как же они соблюдают чистоту?
– Добро пожаловать в тринадцатый век, Сейбл. Через некоторое время к космонавтам подошел молодой мужчина и принес миску с мясом. Коля хорошо разглядел его: блестевший на губах бараний жир был только верхним слоем в маске жира и грязи, покрывавшей лицо. Под носом была видна корка высушенных ветром соплей. Воняло от парня протухшим сыром. Он наклонился и отвязал от столбика одну руку Коли. Потом выудил из миски кусок мяса и протянул ему. Ногти у него были черные от грязи.
– Знаешь, – пробормотал Николай, – монголы, чтобы сделать мясо помягче, подкладывали его под седла. Так что этот кусок баранины, может быть, несколько дней пропитывался парами метана, вылетавшими из задницы какого-нибудь пастуха.
– Ешь давай, – процедила сквозь зубы Сейбл. – Нам нужны пептиды.
Коля взял кусок, закрыл глаза и впился в мясо зубами. Мясо оказалось жестким, у него был вкус животного жира и сливочного масла. Потом мальчишка принес пиалу с молоком. Оно оказалось с привкусом спиртного, и Коля вспомнил, что монголы вроде бы пили забродившее кобылье молоко. Он постарался выпить как можно меньше.
После еды космонавтам позволили по очереди сходить по нужде, и все время с них не спускали глаз.
Оказавшись снаружи, Николай не упустил возможности оглядеться. Во все стороны простиралась равнина, необъятная и пустая – непрерывное полотно желтой пыли с редкими пятнами зелени. По пепельно-серому небу плыли жирные тучи и отбрасывали на землю громадные тени, похожие на озера. Но по сравнению с просторами плоской и безликой земли даже небо казалось маленьким. Это было Монгольское плато, Коля запомнил это при навигационных маневрах перед посадкой. Равнина находилась на высоте не менее тысячи метров над уровнем моря, и от остальных районов Азии ее отделяли мощные природные преграды: с запада – горные хребты, с юга – пустыня Гоби, с севера – сибирские леса. С орбиты, как помнилось Коле, плато выглядело обширной, ровной, местами чуть сморщенной равниной, кое-где пересеченной нитями рек. Это напоминало небрежный набросок пейзажа. И вот теперь он здесь.
Посреди этого немыслимого простора ютилась деревушка. Круглые, замызганные и потрепанные юрты больше походили на обшарпанные валуны, чем на произведения человеческих рук. Но почему-то закопченный посадочный модуль «Союза» смотрелся здесь не слишком дико. Бегали и хохотали ребятишки, перекликались между собой обитатели соседних юрт. Коля видел животных – овец, коз и лошадей, передвигавшихся по степи свободно, без каких-либо загонов. Неподвижный воздух наполняло блеяние и ржание. Несмотря на то, что Коля оказался на восемь веков позади своего времени, и на то, что трудно было представить себе более разительный социальный контраст между ним и этими людьми (космонавт, представитель высокоразвитой цивилизации, и примитивные кочевники!), все же азы людского существования не изменились, и он попал на маленький островок человеческого тепла, затерянный посреди громадной, безмолвной пустоты равнины. Почему-то это вселяло надежду на лучшее.
В ту ночь Николай и Сейбл лежали рядом под одеялом, от которого удушливо пахло конским волосом. Со всех сторон храпели монголы. Но когда бы Коля ни приподнял голову, кто-то из них всегда не спал и сверкал глазами в полумраке, озаряемом отсветами очага. Николай почти совсем не спал. А Сейбл положила голову на Колино плечо и проспала несколько часов. Он просто поражался ее выдержке.
Ночью поднялся ветер. Юрта покачивалась и скрипела, как лодка посреди моря степей. Коля не спал и гадал, что стало с Кейси.
19
Дельта
Позавтракав, секретарь Евмен отпустил слуг. Набросив на плечи лиловую мантию, он оттолкнул рукой тяжелый кожаный лоскут на входе в шатер и вышел.
Тучи рассеялись и обнажили чистое голубое небо, бледное, как вылинявшая краска. Жарко палило утреннее солнце. Но посмотрев на запад, в сторону моря, Евмен увидел, как там собираются и клубятся черные тучи, и понял, что грядет непогода. Даже местные жители, льнувшие к лагерю армии и продававшие амулеты и прочие безделушки, утверждали, что сроду не помнят такой погоды.
Евмен отправился к шатру Гефестиона. Прогулка получилась нелегкой. Земля расквасилась, превратилась в мягкую желтую жижу, взбитую копытами животных и ступнями людей.
Вокруг к небу поднимались дымы тысяч костров. Из шатров выходили люди, выносили промокшую и перепачканную грязью одежду и доспехи, сушили все это у огня. Некоторые сбривали щетину: приказ чисто бриться был одним из первых, отданных царем, когда он получил под командование войско отца, павшего от руки заговорщиков. Александр упорно настаивал на этом, чтобы чужака всегда можно было отличить, чтобы убийце труднее было близко подобраться к царю. Македоняне, ясное дело, ворчали и возмущались из-за этой глупой греческой выдумки. Роптали они и из-за того, что им откровенно не нравилась премерзкая, варварская страна, в которую привел их царь.
Солдаты всегда были любителями поворчать. Но когда флот впервые вошел в дельту реки, проплыв по Инду от царского лагеря, Евмен и сам испытал нешуточное отвращение: зной, вонь, тучи мошкары над заболоченной землей. Но Евмен гордился тем, как вышколил свой разум: мудрый человек продолжает делать свое дело, невзирая на погоду.
«Богоравные цари, – думал он, – тоже мокнут под дождем».
Шатер Гефестиона был роскошен, куда красивее шатра Евмена – знак особого отношения царя к ближайшему приятелю. Жилые помещения были окружены несколькими прихожими и тамбурами и охранялись отрядом щитоносцев, составлявших элиту войсковой пехоты. Они считались лучшими пешими воинами в мире.
У шатра Евмена встретил стражник. Македонянин, конечно. Он, безусловно, знал Евмена, но загородил секретарю дорогу, выставив перед собой меч. Евмен постоял несколько секунд, не двигаясь с места и глядя на стражника немигающим взглядом. В конце концов воин сделал шаг в сторону и пропустил Евмена.
Враждебное отношение македонского воина к греку-чиновнику было таким же неизбежным, как погода, хотя основано было на невежестве: разве могли эти полуварвары представить, каким образом крутятся все колеса в огромном механизме армии, что все живы, сыты, собраны и направлены куда нужно исключительно за счет скрупулезной работы секретариата под руководством Евмена! Евмен порывисто вошел в шатер и огляделся.
В тамбуре царила суматоха. Управляющие и слуги складывали столы, собирали с пола осколки битой посуды и клочки рваных одежд, промокали пролитое вино и еще какие-то пятна, похожие на блевотину с примесью крови. Прошедшей ночью Гефестион явно принимал у себя полководцев и других «гостей».
Личный слуга Гефестиона был суетливый толстяк-коротышка со светлыми волосами, имевшими необычный земляничный оттенок. Продержав Евмена на пороге ровно столько времени, сколько было нужно слуге для пущей важности, он поклонился и, махнув рукой, показал, что секретарь может войти в покои Гефестиона.
Гефестион в ночной сорочке возлежал на ложе, небрежно укрытый простыней. Он служил центром бурной деятельности: слуги раскладывали перед ним одежды, подавали еду, кувшины с водой. Сам же Гефестион, подперев голову согнутой в локте рукой, лениво жевал поданное ему на подносе мясо.
Простыня заходила ходуном. Из-под нее выбрался мальчик с опухшими спросонья глазами и с оторопевшим видом сел. Гефестион улыбнулся ему, прижал пальцы к своим губам, к губам мальчика и потрепал его по плечу.
– Ступай.
Обнаженный мальчик слез с кровати. Слуга набросил ему на плечи накидку и вывел из покоев.
Евмен, ожидавший у входа, старался не выказать отвращения при виде всего этого. Он жил и трудился рядом с македонянами достаточно долго и научился их понимать. Под управлением царей они объединились в силу, способную завоевать весь мир, но по сути они были выходцами из горных племен, и всего-то пара поколений отделяла их от обычаев предков. Евмен даже заставлял себя участвовать в их буйных пирах, когда это было оправдано с политической точки зрения. И все же… Некоторые из слуг были сыновьями македонской знати, их послали прислуживать военачальникам царя, дабы они тем самым завершили свое образование. Евмен мог только вообразить себе, какое впечатление производила на этих юношей работа по утрам, когда им приходилось выметать и смывать вонючую блевотину смертельно надравшегося накануне воина-варвара. А ведь некоторым доводилось оказывать своим господам и услуги иного рода.
Наконец Гефестион заметил Евмена.
– Ты сегодня рано, секретарь.
– Не думаю, что так уж рано. Не раньше, чем солнце снова взмыло в небо.
– Значит, я проспал. Ах! – Он помахал небольшим вертелом, на который были нанизаны кусочки мяса. – Отведай немного. Никогда бы не подумал, что дохлый верблюд окажется таким вкусным.
– Индусы добавляют к пище так много специй, – объяснил Евмен, – потому что едят протухшее мясо. Я предпочитаю фрукты и баранину.
– Ты ужасный зануда, Евмен, – натянуто выговорил Гефестион.
Евмен ничем не выдал раздражения. Несмотря на бесконечные препирательства с Гефестионом, он, скорее всего, понимал настроение македонянина.
– А ты скучаешь по царю. Насколько я понимаю, вестей от него нет.
– Половина разведчиков вообще не вернулись.
– И ты находишь успокоение в утехах с пажом?
– Ты слишком хорошо знаешь меня, секретарь. – Гефестион бросил вертел на блюдо. – Пожалуй, ты прав насчет специй. Они прошлись по моим кишкам, словно конница союзников сквозь ряды персов…
Он слез с постели, снял ночную сорочку и облачился в чистую тунику.
«Этот македонянин не похож на других», – всегда думал о нем Евмен.
Гефестион был выше многих ростом. Правильные черты лица (только нос чуть длинноват), ярко-синие глаза, коротко остриженные черные волосы, хорошая осанка. Не приходилось сомневаться в том, что он воин, это подтверждали многочисленные шрамы на теле – следы ранений.
Все знали, что Гефестион – самый близкий друг царя еще с детства и что с подросткового возраста он стал его возлюбленным. С тех пор царь брал себе жен, имел наложниц и других любовников, последним из которых был юркий, как червь, евнух-перс Багоас, но как-то раз, будучи сильно пьян, он признался Евмену, что Гефестион – его единственный верный друг и единственная любовь всей его жизни. Царь, неглупый человек даже в выборе друзей, поставил Гефестиона во главе части войска, а до этого назначил его своим килиархом. У персов это равнялось должности визиря. А для Гефестиона никто не был равен царю – и пажи, и все прочие наложники служили только для того, чтобы согревать его тело, пока рядом не было царя.
Одеваясь, Гефестион осведомился:
– А ты радуешься, видя, как я горюю по царю?
– Нет, – ответил Евмен. – Я тоже боюсь за него, Гефестион. И не только потому, что он – мой царь, не потому, что, если мы его утратим, наша жизнь превратится в сущий хаос. Я боюсь за него самого. Хочешь – верь, хочешь – нет, но это правда.
Гефестион пристально глянул на него. Он подошел к ванне, взял влажную тряпицу и протер ею лицо.
– Я не сомневаюсь в тебе, Евмен. Если на то пошло, мы многое вместе пережили, проделали огромный путь вместе с царем.
– До края света, – негромко уточнил Евмен.
– Верно, до края света. А теперь, кто знает, может быть, и дальше пройдем… Подожди еще немного. Прошу тебя, садись. Вот вода, вино, фрукты…
Евмен сел и съел несколько сушеных ягод инжира.
«И верно, поход получился очень долгий, – думал он. – И как странно, как обидно будет, если он закончится здесь, в этом унылом месте, так далеко от дома».
Бисеза, Сесил де Морган, капрал Бэтсон и несколько сипаев взобрались на вершину последней гряды холмов. Позади них стояли воины из Железного века, приставившие к их спинам острия копий. Внизу лежала дельта Инда – равнина, пересеченная мерцающей поверхностью широкой медленной реки. На западе, ближе к морю, у линии горизонта, Бисеза разглядела силуэты кораблей, затянутые плотной пеленой тумана.
«Похожи на триремы», – изумленно подумала Бисеза.
На равнине раскинулся походный лагерь огромного войска. Шатры стояли вдоль берегов реки, утренний воздух был наполнен дымом бесчисленных костров. Некоторые шатры были очень велики и, будучи спереди раскрыты, походили на купеческие лавки. Повсюду царило движение – толпа равномерно кипела и бурлила, будто варево в котле. Здесь были не только воины: медленно ходили женщины, многие из них перетаскивали тяжелую поклажу, по расквашенной дождями земле носились ребятишки, по грязным проходам между шатрами бродили собаки, куры и даже свиньи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Сейбл наблюдала за всем этим с нескрываемым ужасом.
– И никто даже не помыл руки перед обедом!
– Для монголов вода обладает божественной чистотой, – объяснил Николай. – Пользуясь ею для мытья, ты ее оскверняешь.
– И как же они соблюдают чистоту?
– Добро пожаловать в тринадцатый век, Сейбл. Через некоторое время к космонавтам подошел молодой мужчина и принес миску с мясом. Коля хорошо разглядел его: блестевший на губах бараний жир был только верхним слоем в маске жира и грязи, покрывавшей лицо. Под носом была видна корка высушенных ветром соплей. Воняло от парня протухшим сыром. Он наклонился и отвязал от столбика одну руку Коли. Потом выудил из миски кусок мяса и протянул ему. Ногти у него были черные от грязи.
– Знаешь, – пробормотал Николай, – монголы, чтобы сделать мясо помягче, подкладывали его под седла. Так что этот кусок баранины, может быть, несколько дней пропитывался парами метана, вылетавшими из задницы какого-нибудь пастуха.
– Ешь давай, – процедила сквозь зубы Сейбл. – Нам нужны пептиды.
Коля взял кусок, закрыл глаза и впился в мясо зубами. Мясо оказалось жестким, у него был вкус животного жира и сливочного масла. Потом мальчишка принес пиалу с молоком. Оно оказалось с привкусом спиртного, и Коля вспомнил, что монголы вроде бы пили забродившее кобылье молоко. Он постарался выпить как можно меньше.
После еды космонавтам позволили по очереди сходить по нужде, и все время с них не спускали глаз.
Оказавшись снаружи, Николай не упустил возможности оглядеться. Во все стороны простиралась равнина, необъятная и пустая – непрерывное полотно желтой пыли с редкими пятнами зелени. По пепельно-серому небу плыли жирные тучи и отбрасывали на землю громадные тени, похожие на озера. Но по сравнению с просторами плоской и безликой земли даже небо казалось маленьким. Это было Монгольское плато, Коля запомнил это при навигационных маневрах перед посадкой. Равнина находилась на высоте не менее тысячи метров над уровнем моря, и от остальных районов Азии ее отделяли мощные природные преграды: с запада – горные хребты, с юга – пустыня Гоби, с севера – сибирские леса. С орбиты, как помнилось Коле, плато выглядело обширной, ровной, местами чуть сморщенной равниной, кое-где пересеченной нитями рек. Это напоминало небрежный набросок пейзажа. И вот теперь он здесь.
Посреди этого немыслимого простора ютилась деревушка. Круглые, замызганные и потрепанные юрты больше походили на обшарпанные валуны, чем на произведения человеческих рук. Но почему-то закопченный посадочный модуль «Союза» смотрелся здесь не слишком дико. Бегали и хохотали ребятишки, перекликались между собой обитатели соседних юрт. Коля видел животных – овец, коз и лошадей, передвигавшихся по степи свободно, без каких-либо загонов. Неподвижный воздух наполняло блеяние и ржание. Несмотря на то, что Коля оказался на восемь веков позади своего времени, и на то, что трудно было представить себе более разительный социальный контраст между ним и этими людьми (космонавт, представитель высокоразвитой цивилизации, и примитивные кочевники!), все же азы людского существования не изменились, и он попал на маленький островок человеческого тепла, затерянный посреди громадной, безмолвной пустоты равнины. Почему-то это вселяло надежду на лучшее.
В ту ночь Николай и Сейбл лежали рядом под одеялом, от которого удушливо пахло конским волосом. Со всех сторон храпели монголы. Но когда бы Коля ни приподнял голову, кто-то из них всегда не спал и сверкал глазами в полумраке, озаряемом отсветами очага. Николай почти совсем не спал. А Сейбл положила голову на Колино плечо и проспала несколько часов. Он просто поражался ее выдержке.
Ночью поднялся ветер. Юрта покачивалась и скрипела, как лодка посреди моря степей. Коля не спал и гадал, что стало с Кейси.
19
Дельта
Позавтракав, секретарь Евмен отпустил слуг. Набросив на плечи лиловую мантию, он оттолкнул рукой тяжелый кожаный лоскут на входе в шатер и вышел.
Тучи рассеялись и обнажили чистое голубое небо, бледное, как вылинявшая краска. Жарко палило утреннее солнце. Но посмотрев на запад, в сторону моря, Евмен увидел, как там собираются и клубятся черные тучи, и понял, что грядет непогода. Даже местные жители, льнувшие к лагерю армии и продававшие амулеты и прочие безделушки, утверждали, что сроду не помнят такой погоды.
Евмен отправился к шатру Гефестиона. Прогулка получилась нелегкой. Земля расквасилась, превратилась в мягкую желтую жижу, взбитую копытами животных и ступнями людей.
Вокруг к небу поднимались дымы тысяч костров. Из шатров выходили люди, выносили промокшую и перепачканную грязью одежду и доспехи, сушили все это у огня. Некоторые сбривали щетину: приказ чисто бриться был одним из первых, отданных царем, когда он получил под командование войско отца, павшего от руки заговорщиков. Александр упорно настаивал на этом, чтобы чужака всегда можно было отличить, чтобы убийце труднее было близко подобраться к царю. Македоняне, ясное дело, ворчали и возмущались из-за этой глупой греческой выдумки. Роптали они и из-за того, что им откровенно не нравилась премерзкая, варварская страна, в которую привел их царь.
Солдаты всегда были любителями поворчать. Но когда флот впервые вошел в дельту реки, проплыв по Инду от царского лагеря, Евмен и сам испытал нешуточное отвращение: зной, вонь, тучи мошкары над заболоченной землей. Но Евмен гордился тем, как вышколил свой разум: мудрый человек продолжает делать свое дело, невзирая на погоду.
«Богоравные цари, – думал он, – тоже мокнут под дождем».
Шатер Гефестиона был роскошен, куда красивее шатра Евмена – знак особого отношения царя к ближайшему приятелю. Жилые помещения были окружены несколькими прихожими и тамбурами и охранялись отрядом щитоносцев, составлявших элиту войсковой пехоты. Они считались лучшими пешими воинами в мире.
У шатра Евмена встретил стражник. Македонянин, конечно. Он, безусловно, знал Евмена, но загородил секретарю дорогу, выставив перед собой меч. Евмен постоял несколько секунд, не двигаясь с места и глядя на стражника немигающим взглядом. В конце концов воин сделал шаг в сторону и пропустил Евмена.
Враждебное отношение македонского воина к греку-чиновнику было таким же неизбежным, как погода, хотя основано было на невежестве: разве могли эти полуварвары представить, каким образом крутятся все колеса в огромном механизме армии, что все живы, сыты, собраны и направлены куда нужно исключительно за счет скрупулезной работы секретариата под руководством Евмена! Евмен порывисто вошел в шатер и огляделся.
В тамбуре царила суматоха. Управляющие и слуги складывали столы, собирали с пола осколки битой посуды и клочки рваных одежд, промокали пролитое вино и еще какие-то пятна, похожие на блевотину с примесью крови. Прошедшей ночью Гефестион явно принимал у себя полководцев и других «гостей».
Личный слуга Гефестиона был суетливый толстяк-коротышка со светлыми волосами, имевшими необычный земляничный оттенок. Продержав Евмена на пороге ровно столько времени, сколько было нужно слуге для пущей важности, он поклонился и, махнув рукой, показал, что секретарь может войти в покои Гефестиона.
Гефестион в ночной сорочке возлежал на ложе, небрежно укрытый простыней. Он служил центром бурной деятельности: слуги раскладывали перед ним одежды, подавали еду, кувшины с водой. Сам же Гефестион, подперев голову согнутой в локте рукой, лениво жевал поданное ему на подносе мясо.
Простыня заходила ходуном. Из-под нее выбрался мальчик с опухшими спросонья глазами и с оторопевшим видом сел. Гефестион улыбнулся ему, прижал пальцы к своим губам, к губам мальчика и потрепал его по плечу.
– Ступай.
Обнаженный мальчик слез с кровати. Слуга набросил ему на плечи накидку и вывел из покоев.
Евмен, ожидавший у входа, старался не выказать отвращения при виде всего этого. Он жил и трудился рядом с македонянами достаточно долго и научился их понимать. Под управлением царей они объединились в силу, способную завоевать весь мир, но по сути они были выходцами из горных племен, и всего-то пара поколений отделяла их от обычаев предков. Евмен даже заставлял себя участвовать в их буйных пирах, когда это было оправдано с политической точки зрения. И все же… Некоторые из слуг были сыновьями македонской знати, их послали прислуживать военачальникам царя, дабы они тем самым завершили свое образование. Евмен мог только вообразить себе, какое впечатление производила на этих юношей работа по утрам, когда им приходилось выметать и смывать вонючую блевотину смертельно надравшегося накануне воина-варвара. А ведь некоторым доводилось оказывать своим господам и услуги иного рода.
Наконец Гефестион заметил Евмена.
– Ты сегодня рано, секретарь.
– Не думаю, что так уж рано. Не раньше, чем солнце снова взмыло в небо.
– Значит, я проспал. Ах! – Он помахал небольшим вертелом, на который были нанизаны кусочки мяса. – Отведай немного. Никогда бы не подумал, что дохлый верблюд окажется таким вкусным.
– Индусы добавляют к пище так много специй, – объяснил Евмен, – потому что едят протухшее мясо. Я предпочитаю фрукты и баранину.
– Ты ужасный зануда, Евмен, – натянуто выговорил Гефестион.
Евмен ничем не выдал раздражения. Несмотря на бесконечные препирательства с Гефестионом, он, скорее всего, понимал настроение македонянина.
– А ты скучаешь по царю. Насколько я понимаю, вестей от него нет.
– Половина разведчиков вообще не вернулись.
– И ты находишь успокоение в утехах с пажом?
– Ты слишком хорошо знаешь меня, секретарь. – Гефестион бросил вертел на блюдо. – Пожалуй, ты прав насчет специй. Они прошлись по моим кишкам, словно конница союзников сквозь ряды персов…
Он слез с постели, снял ночную сорочку и облачился в чистую тунику.
«Этот македонянин не похож на других», – всегда думал о нем Евмен.
Гефестион был выше многих ростом. Правильные черты лица (только нос чуть длинноват), ярко-синие глаза, коротко остриженные черные волосы, хорошая осанка. Не приходилось сомневаться в том, что он воин, это подтверждали многочисленные шрамы на теле – следы ранений.
Все знали, что Гефестион – самый близкий друг царя еще с детства и что с подросткового возраста он стал его возлюбленным. С тех пор царь брал себе жен, имел наложниц и других любовников, последним из которых был юркий, как червь, евнух-перс Багоас, но как-то раз, будучи сильно пьян, он признался Евмену, что Гефестион – его единственный верный друг и единственная любовь всей его жизни. Царь, неглупый человек даже в выборе друзей, поставил Гефестиона во главе части войска, а до этого назначил его своим килиархом. У персов это равнялось должности визиря. А для Гефестиона никто не был равен царю – и пажи, и все прочие наложники служили только для того, чтобы согревать его тело, пока рядом не было царя.
Одеваясь, Гефестион осведомился:
– А ты радуешься, видя, как я горюю по царю?
– Нет, – ответил Евмен. – Я тоже боюсь за него, Гефестион. И не только потому, что он – мой царь, не потому, что, если мы его утратим, наша жизнь превратится в сущий хаос. Я боюсь за него самого. Хочешь – верь, хочешь – нет, но это правда.
Гефестион пристально глянул на него. Он подошел к ванне, взял влажную тряпицу и протер ею лицо.
– Я не сомневаюсь в тебе, Евмен. Если на то пошло, мы многое вместе пережили, проделали огромный путь вместе с царем.
– До края света, – негромко уточнил Евмен.
– Верно, до края света. А теперь, кто знает, может быть, и дальше пройдем… Подожди еще немного. Прошу тебя, садись. Вот вода, вино, фрукты…
Евмен сел и съел несколько сушеных ягод инжира.
«И верно, поход получился очень долгий, – думал он. – И как странно, как обидно будет, если он закончится здесь, в этом унылом месте, так далеко от дома».
Бисеза, Сесил де Морган, капрал Бэтсон и несколько сипаев взобрались на вершину последней гряды холмов. Позади них стояли воины из Железного века, приставившие к их спинам острия копий. Внизу лежала дельта Инда – равнина, пересеченная мерцающей поверхностью широкой медленной реки. На западе, ближе к морю, у линии горизонта, Бисеза разглядела силуэты кораблей, затянутые плотной пеленой тумана.
«Похожи на триремы», – изумленно подумала Бисеза.
На равнине раскинулся походный лагерь огромного войска. Шатры стояли вдоль берегов реки, утренний воздух был наполнен дымом бесчисленных костров. Некоторые шатры были очень велики и, будучи спереди раскрыты, походили на купеческие лавки. Повсюду царило движение – толпа равномерно кипела и бурлила, будто варево в котле. Здесь были не только воины: медленно ходили женщины, многие из них перетаскивали тяжелую поклажу, по расквашенной дождями земле носились ребятишки, по грязным проходам между шатрами бродили собаки, куры и даже свиньи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51