В конце концов, у нее, профессора Румянцевой, тоже меньше чем через месяц международная конференция.
Набирать текст одной левой было неудобно. Особенно вставлять символы, зашифрованные в комбинациях из трех-четырех клавиш. Но она привыкла.
…Электронные часы высветили десять, потом пол-одиннадцатого. Сильно клонило в сон, но оставалось еще буквально пару страниц, и она решила выпить кофе. Валик давно посапывал миниатюрной пуговкой, тонувшей среди необъятных щек. Он уже едва помещался в младенческой кроватке; пора проявить твердость и наконец переселить его в детскую комнату, к сестре. По дороге на кухню Юлия заглянула посмотреть на Катю — ее одеяло, конечно, уже соскользнуло на пол с верхнего этажа двухъярусной кровати.
Было тихо. Спокойная, но грустная тишина, слегка отдающая пустотой, — потому что ассоциировалась с отсутствием Сани. Он никогда не выключал телевизор, пока не укладывался спать, и никогда не ложился раньше Юлии. Звук, разумеется, не мог разноситься по всей их академической квартире, но каким-то образом создавал в ней еле уловимый фон, эффект ощущения нормального течения жизни.
В тишине слишком отчетливо зашипела кофеварка. Чересчур громко хлопнула дверца пенала. А потом Юлия услышала стук в дверь.
Даже не стук. Негромкое виноватое поскребывание, так могла бы проситься домой кошка или собака. Ни собаки, ни кошки у них не было; да и вообще некому было вот так царапаться к ним в квартиру. Юлия замерла с чашкой в руке, то ли прислушиваясь, то ли пытаясь затаиться, слиться с тишиной. Если уж на то пошло, из спальни или кабинета она не расслышала бы этого звука. Тем более если бы Саня был дома.
Если б он был дома.
Подумала об освещенных окнах: кухня смотрит во двор, зато кабинет — на улицу перед домом, со стороны подъезда. Правда, в кабинете горит только настольная лампа возле компьютера… Юлия нервно усмехнулась. Ну не глупость ли воображать себе, как кто-то внизу пересчитывает окна, а затем поднимается и скребется в дверь?.. К тому же при входе в подъезд дежурит консьержка.
Стук повторился. На этот раз чуть более уверенный, но оборвавшийся внезапно, будто человек (?) за дверью либо передумал, либо удалился, и не по своей воле. Во всяком случае, у Юлии возникло именно такое впечатление — она бы затруднилась объяснить почему.
Отпила глоток кофе. Поморщилась: забыла положить сахар.
Уже по дороге в прихожую возникло странное ощущение дежа-вю, повторения едва ли не в деталях чего-то уже происходившего с ней. Юлия выглянула в «глазок», и это чувство дало резкий всплеск, словно кривая на сейсмографе, хотя она и не узнала этого человека ни в первый момент, ни после, глядя на него поверх двойной цепочки.
Все еще не узнавала и молча поражалась себе самой, не находя разумного пояснения тому, что открыла дверь — ему. Едва стоящему на ногах, грязному, заросшему и, кажется, даже в крови.
Он будто бы хотел улыбнуться: судорожно дернулась одна половина рта:
— Здравствуй, Хулита.
Потом было уже поздно. Она его впустила.
— Как ты прошел мимо консьержки?
— Она уже спит. А с кодом просто, циферки на замке вытерты. Так всегда бывает.
— Ты что, домушник?
— Нет. Журналист.
Они стояли в прихожей, полутемной, если не считать света из кухни. Юлия постепенно проникалась осознанием непоправимости своего якобы доброго поступка. То, что человек с внешностью уголовника в бегах оказался ее бывшим однокурсником, не особенно меняло дело. Боже мой, какая же она идиотка. Саня на конференции. В доме двое маленьких детей… как она могла?!!..
Проклятое дежа-вю… Она прекрасно видела, что Линичук тоже помнит тот случай. И, наверное, сознательно сыграл на этом, заставив ее повторить собственные действия почти пятнадцатилетней давности. Только очень уж похоже, что на сей раз все гораздо менее безобидно, чем в тот вечер, когда отважный первокурсник набрел на страшную тайну проекта «Миссури»…
До абсурдного некстати — хоть и по ассоциации — подумала о статье. Достаточно ли четко прописан тезис о главенствующей роли комбинаторированного поколения в рассматриваемых процессах? Будет нехорошо, если завернут на доработку. А ведь могут: мало ли «доброжелателей» у профессора, который уже полтора года не вылезает из декретного отпуска, причем не пропуская ни симпозиумов и конференций достаточно высокого уровня, ни интервью на телевидении и в прессе, а также издав за это время две монографии?..
— …Что?
Сашка криво усмехнулся:
— Мне бы кофе.
Юлия шагнула вперед, оттеснив его к самой двери; хотя теперь-то что толку.
— Что тебе от меня нужно?
— Я же сказал — кофе. И не говори, что у тебя нет.
Он описал рукой в воздухе восьмерку:
— Запах.
Она сдержала нервный смешок. Кто бы говорил о запахе!.. Было такое впечатление, что Линичук бомжевал по меньшей мере неделю. Попыталась рассуждать трезво: он уже в квартире, выставить его прямо сейчас на лестницу нереально. Так что пусть чашка кофе, но больше ни единой уступки. Никаких расспросов, более того — пресечь все попытки поведать о своих злоключениях. А попутно дать железно понять, что ему лучше… Нет, не так: в любом случае придется немедленно уйти.
— Проходи на кухню, только, пожалуйста, вытри ноги. И тише. Дети спят.
— Дети? — Непонятная заминка в голосе. — А, да. Я слышал.
При ярком свете Юлия ужаснулась. Одежда незваного гостя была не просто грязной — она выглядела так, будто он не меньше километра полз по-пластунски, увязая в октябрьской хляби и временами отдыхая на спине в лужах. Просьба вытереть ноги мало что дала — от подошв неопознанной обуви поминутно отваливались огромные куски черно-рыжей земли, — но предложить разуться было бы непростительной уступкой позиций. Подняла взгляд на мятое лицо с воспаленными глазами, многодневной щетиной и — в самом деле, ей не показалось, — устрашающей ссадиной у виска, бурой от запекшейся крови с присохшими волосами.
Когда она вышла из ступора, Сашка уже мыл руки над кухонной раковиной. Жидкая грязь не желала проходить в сток и образовала в мойке небольшую лужицу, в которой по-уличному кружились соринки.
— Продезинфицируешь, — успокоил он.
— У тебя рана. — Юлия сунула руку в подвесной шкафчик в поисках аптечки. — Сейчас обработаю.
— Ага. Только сначала кофе.
Присел на табуретку, растопырив мокрые пальцы с ободранными костяшками и трауром под ногтями. Юлия заново запустила кофеварку и через минуту подала ему чашку, опять забыв положить сахар. Спохватилась уже после того, как Сашка впился губами в фарфоровый ободок с видом давно и вынужденно трезвого алкоголика. Обжегся, выдохнул и все-таки опрокинул залпом. Юлия налила еще, на этот раз подсластила и придвинула ближе к краю стола поднос с печеньем.
Пока он пил, теперь уже по-человечески, она раскрыла аптечку и набрала в миску теплой воды. Рядом с жуткой грязью, пропитывавшей гостя, мисочка выглядела маленькой и беспомощной; но побуждение предложить ему прогуляться в ванную Юлия задавила в зародыше. Намочила ватный тампон и приложила к ране: Линичук поморщился и зашипел, продолжая, впрочем, хрустеть печеньем.
Вымыв островок среди сплошной корки из грязи, крови и волос, она ужаснулась еще раз. То, что казалось ей ссадиной, на самом деле было глубокой рваной раной, между расходящимися краями которой просвечивала кость. Почти на виске: еще немного — и насмерть. И где его могло так угораздить?!.
В последний момент прикусила язык. Сказала другое:
— Тут нужно зашивать. Я вызову «скорую», а ты, пожалуйста, спустись вниз к подъезду. Только пойми меня правильно…
Махнул рукой:
— Какая там «скорая», Хулита… Залей каким-нибудь спиртом и залепи пластырем. Заживет… если будет на ком заживать.
Повисла тяжелая пауза: страх, раздражение, досада, гнев, любопытство — все не те чувства, которые она позволила бы себе проявить. В тишине перемалывалось печенье в ходящих ходуном голодных зубах. Белая повязка на голове Линичука выглядела таким же нонсенсом, как и он сам — посреди чистенькой и аккуратной кухни. Абсурдная ситуация. И крепло тягостное предчувствие, что она к тому же еще и безвыходная.
Юлия отступила на шаг. Надо быть решительной и жесткой. Открытым текстом:
— Ты допил? Теперь уходи.
Вскинул глаза:
— Ты чего, Хулита?
— Я тебе не Хулита. У меня есть имя и отчество.
И вдруг он улыбнулся. На этот раз в полную ширь, беспечной улыбкой человека, которого какие-то неведомые обстоятельства делают неуязвимым. Что смотрелось особенно дико в сочетании с глазами затравленного зверя.
— Отчества не помню, извини. А я до сих пор Гэндальф. — Он потянулся за печеньем и, нащупав пустой поднос, скривился и сглотнул. — Слушай, у тебя найдется еще что-нибудь пожевать? Я не слишком наглею?
Вздохнула:
— Разумеется, слишком… Гэндальф.
И распахнула холодильник.
* * *
— Да, я слышала. Очень жаль. Он ведь одно время чуть ли не каждый день приходил к нам в общежитие. Серьезный такой, умный мальчик. Просто удивительно, как таких ухитряются женить на себе всякие… — Юлия спохватилась и прикусила язык. — Ладно, это уже не важно.
— Еще как важно! — Линичук со злостью отхватил зубами полбутерброда и продолжил с набитым ртом: — Наташка, сволочь, признала результаты последней экспертизы. Видите ли, она открывает свое дело, и ей не нужны лишние проблемы. И теперь уже ничего не докажешь: она его кремировала. Неизвестно кого.
— То есть?
Они по-прежнему сидели на кухне, но сейчас тут пахло не бомжатней, а шампунем и лосьоном для бритья. Старый тренировочный костюм Сани висел на его тезке складками, придавая тому сходство с мальчишкой-беспризорником, подчеркнутое повязкой на голове и зверским аппетитом, возобновившимся после ванны с новой силой.
Было уже далеко за полночь. Юлия боялась лишний раз взглянуть на часы, потому что каждый взгляд все больше убеждал ее в том, что Линичук будет здесь ночевать. Она пока еще не капитулировала перед этим очевидным фактом.
— Я занимался его делом с самого, начала, — говорил он невнятно, не в состоянии сделать малейший перерыв в еде. — Вел самостоятельное расследование. Успел выдать несколько материалов: сначала у себя в газете, потом, после того, как нас прикрыли, в разных оппозиционных листках и интернет-изданиях… ты такое, конечно, не читаешь. Так вот, Влад жив. То есть был жив три недели назад… Сейчас — не знаю.
Выпил залпом стакан минеральной воды, икнул. Потянулся за следующим бутербродом. И вдруг спросил полную несусветицу:
— Ты ведь тоже получила от него письмо?
Юлия оторопела:
— Какое письмо?
— Е-мейл. С программой-тестом нейронной карты. Ну, здоровенный такой аттачмент… Он так и назывался: «test».
— Не знаю. Может быть, Саня…
Она явно поспешила с ответом — потому что в следующее же мгновение вспомнила. Да, действительно, недели три назад. Письмо из неизвестной организации Юлию не удивило: Румянцевым, случалось, по научным каналам приходили послания из самых разных точек мира. Но тут какой-то подозрительный самоинсталлирующийся тест… в общем, она позвала мужа, а сама отвлеклась на более насущные дела. И больше не слышала о том е-мейле: Саня ничего не говорил, а ей и в голову не пришло спросить.
— Все наши его получили; в смысле, студенты трех первых выпусков «Миссури». Все! Я черт-те сколько народу опросил, так что, считай, это статистически достоверно. Многие сразу поубивали — приняли за вирус, другие скачали, но не стали проходить, а те, кто прошел, все равно ни черта не поняли в результатах. Кстати, вирус там скорее всего тоже был — «троянец»: ну, знаешь, который считывает с компа информацию и передает куда следует. И те, кому надо, поймут.
— И кому надо?
— Пока не знаю. Но вряд ли это какие-то силы абсолютно извне: те бы зашевелились по конкретно взятому поводу — например, перед выборами. Думаю, тут скорее внутренний раскол, междоусобные разборки среди кураторов проекта… Так это у нас называлось?.. Я ведь вообще-то к Вениаминычу пришел… Тьфу, хотел сказать, к твоему мужу. Преподаватели должны были хоть что-то знать!..
Упоминание Сани Юлии очень не понравилось. Вернее, не понравилась тут же выстроившаяся в голове логическая цепочка: «его нет — а когда будет? — завтра — я подожду». Вариант «если позволите, я зайду еще» совершенно не соотносился с беспризорным мальчишкой, протянувшим через весь стол за кетчупом исцарапанную руку, торчащую из подвернутого рукава.
Юлия придвинула кетчуп. И попыталась увести разговор в сторону:
— А при чем тут Влад?
— Я же говорю: это он рассылал. Он!.. Я уверен на двести процентов. Понятно, что не по собственному желанию, под контролем, причем, думаю, жестким… Короче, передать какие-то сведения о себе он не мог. Но ему удалось подписаться. Знаешь, есть такая настройка, когда в каждое письмо перед отправлением автоматически вставляется «искренне ваш такой-то». Никто не обращает на нее внимания. Если б его маневр и обнаружили, тоже не стали бы делать трагедии, тем более что там фиксировалось только имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Набирать текст одной левой было неудобно. Особенно вставлять символы, зашифрованные в комбинациях из трех-четырех клавиш. Но она привыкла.
…Электронные часы высветили десять, потом пол-одиннадцатого. Сильно клонило в сон, но оставалось еще буквально пару страниц, и она решила выпить кофе. Валик давно посапывал миниатюрной пуговкой, тонувшей среди необъятных щек. Он уже едва помещался в младенческой кроватке; пора проявить твердость и наконец переселить его в детскую комнату, к сестре. По дороге на кухню Юлия заглянула посмотреть на Катю — ее одеяло, конечно, уже соскользнуло на пол с верхнего этажа двухъярусной кровати.
Было тихо. Спокойная, но грустная тишина, слегка отдающая пустотой, — потому что ассоциировалась с отсутствием Сани. Он никогда не выключал телевизор, пока не укладывался спать, и никогда не ложился раньше Юлии. Звук, разумеется, не мог разноситься по всей их академической квартире, но каким-то образом создавал в ней еле уловимый фон, эффект ощущения нормального течения жизни.
В тишине слишком отчетливо зашипела кофеварка. Чересчур громко хлопнула дверца пенала. А потом Юлия услышала стук в дверь.
Даже не стук. Негромкое виноватое поскребывание, так могла бы проситься домой кошка или собака. Ни собаки, ни кошки у них не было; да и вообще некому было вот так царапаться к ним в квартиру. Юлия замерла с чашкой в руке, то ли прислушиваясь, то ли пытаясь затаиться, слиться с тишиной. Если уж на то пошло, из спальни или кабинета она не расслышала бы этого звука. Тем более если бы Саня был дома.
Если б он был дома.
Подумала об освещенных окнах: кухня смотрит во двор, зато кабинет — на улицу перед домом, со стороны подъезда. Правда, в кабинете горит только настольная лампа возле компьютера… Юлия нервно усмехнулась. Ну не глупость ли воображать себе, как кто-то внизу пересчитывает окна, а затем поднимается и скребется в дверь?.. К тому же при входе в подъезд дежурит консьержка.
Стук повторился. На этот раз чуть более уверенный, но оборвавшийся внезапно, будто человек (?) за дверью либо передумал, либо удалился, и не по своей воле. Во всяком случае, у Юлии возникло именно такое впечатление — она бы затруднилась объяснить почему.
Отпила глоток кофе. Поморщилась: забыла положить сахар.
Уже по дороге в прихожую возникло странное ощущение дежа-вю, повторения едва ли не в деталях чего-то уже происходившего с ней. Юлия выглянула в «глазок», и это чувство дало резкий всплеск, словно кривая на сейсмографе, хотя она и не узнала этого человека ни в первый момент, ни после, глядя на него поверх двойной цепочки.
Все еще не узнавала и молча поражалась себе самой, не находя разумного пояснения тому, что открыла дверь — ему. Едва стоящему на ногах, грязному, заросшему и, кажется, даже в крови.
Он будто бы хотел улыбнуться: судорожно дернулась одна половина рта:
— Здравствуй, Хулита.
Потом было уже поздно. Она его впустила.
— Как ты прошел мимо консьержки?
— Она уже спит. А с кодом просто, циферки на замке вытерты. Так всегда бывает.
— Ты что, домушник?
— Нет. Журналист.
Они стояли в прихожей, полутемной, если не считать света из кухни. Юлия постепенно проникалась осознанием непоправимости своего якобы доброго поступка. То, что человек с внешностью уголовника в бегах оказался ее бывшим однокурсником, не особенно меняло дело. Боже мой, какая же она идиотка. Саня на конференции. В доме двое маленьких детей… как она могла?!!..
Проклятое дежа-вю… Она прекрасно видела, что Линичук тоже помнит тот случай. И, наверное, сознательно сыграл на этом, заставив ее повторить собственные действия почти пятнадцатилетней давности. Только очень уж похоже, что на сей раз все гораздо менее безобидно, чем в тот вечер, когда отважный первокурсник набрел на страшную тайну проекта «Миссури»…
До абсурдного некстати — хоть и по ассоциации — подумала о статье. Достаточно ли четко прописан тезис о главенствующей роли комбинаторированного поколения в рассматриваемых процессах? Будет нехорошо, если завернут на доработку. А ведь могут: мало ли «доброжелателей» у профессора, который уже полтора года не вылезает из декретного отпуска, причем не пропуская ни симпозиумов и конференций достаточно высокого уровня, ни интервью на телевидении и в прессе, а также издав за это время две монографии?..
— …Что?
Сашка криво усмехнулся:
— Мне бы кофе.
Юлия шагнула вперед, оттеснив его к самой двери; хотя теперь-то что толку.
— Что тебе от меня нужно?
— Я же сказал — кофе. И не говори, что у тебя нет.
Он описал рукой в воздухе восьмерку:
— Запах.
Она сдержала нервный смешок. Кто бы говорил о запахе!.. Было такое впечатление, что Линичук бомжевал по меньшей мере неделю. Попыталась рассуждать трезво: он уже в квартире, выставить его прямо сейчас на лестницу нереально. Так что пусть чашка кофе, но больше ни единой уступки. Никаких расспросов, более того — пресечь все попытки поведать о своих злоключениях. А попутно дать железно понять, что ему лучше… Нет, не так: в любом случае придется немедленно уйти.
— Проходи на кухню, только, пожалуйста, вытри ноги. И тише. Дети спят.
— Дети? — Непонятная заминка в голосе. — А, да. Я слышал.
При ярком свете Юлия ужаснулась. Одежда незваного гостя была не просто грязной — она выглядела так, будто он не меньше километра полз по-пластунски, увязая в октябрьской хляби и временами отдыхая на спине в лужах. Просьба вытереть ноги мало что дала — от подошв неопознанной обуви поминутно отваливались огромные куски черно-рыжей земли, — но предложить разуться было бы непростительной уступкой позиций. Подняла взгляд на мятое лицо с воспаленными глазами, многодневной щетиной и — в самом деле, ей не показалось, — устрашающей ссадиной у виска, бурой от запекшейся крови с присохшими волосами.
Когда она вышла из ступора, Сашка уже мыл руки над кухонной раковиной. Жидкая грязь не желала проходить в сток и образовала в мойке небольшую лужицу, в которой по-уличному кружились соринки.
— Продезинфицируешь, — успокоил он.
— У тебя рана. — Юлия сунула руку в подвесной шкафчик в поисках аптечки. — Сейчас обработаю.
— Ага. Только сначала кофе.
Присел на табуретку, растопырив мокрые пальцы с ободранными костяшками и трауром под ногтями. Юлия заново запустила кофеварку и через минуту подала ему чашку, опять забыв положить сахар. Спохватилась уже после того, как Сашка впился губами в фарфоровый ободок с видом давно и вынужденно трезвого алкоголика. Обжегся, выдохнул и все-таки опрокинул залпом. Юлия налила еще, на этот раз подсластила и придвинула ближе к краю стола поднос с печеньем.
Пока он пил, теперь уже по-человечески, она раскрыла аптечку и набрала в миску теплой воды. Рядом с жуткой грязью, пропитывавшей гостя, мисочка выглядела маленькой и беспомощной; но побуждение предложить ему прогуляться в ванную Юлия задавила в зародыше. Намочила ватный тампон и приложила к ране: Линичук поморщился и зашипел, продолжая, впрочем, хрустеть печеньем.
Вымыв островок среди сплошной корки из грязи, крови и волос, она ужаснулась еще раз. То, что казалось ей ссадиной, на самом деле было глубокой рваной раной, между расходящимися краями которой просвечивала кость. Почти на виске: еще немного — и насмерть. И где его могло так угораздить?!.
В последний момент прикусила язык. Сказала другое:
— Тут нужно зашивать. Я вызову «скорую», а ты, пожалуйста, спустись вниз к подъезду. Только пойми меня правильно…
Махнул рукой:
— Какая там «скорая», Хулита… Залей каким-нибудь спиртом и залепи пластырем. Заживет… если будет на ком заживать.
Повисла тяжелая пауза: страх, раздражение, досада, гнев, любопытство — все не те чувства, которые она позволила бы себе проявить. В тишине перемалывалось печенье в ходящих ходуном голодных зубах. Белая повязка на голове Линичука выглядела таким же нонсенсом, как и он сам — посреди чистенькой и аккуратной кухни. Абсурдная ситуация. И крепло тягостное предчувствие, что она к тому же еще и безвыходная.
Юлия отступила на шаг. Надо быть решительной и жесткой. Открытым текстом:
— Ты допил? Теперь уходи.
Вскинул глаза:
— Ты чего, Хулита?
— Я тебе не Хулита. У меня есть имя и отчество.
И вдруг он улыбнулся. На этот раз в полную ширь, беспечной улыбкой человека, которого какие-то неведомые обстоятельства делают неуязвимым. Что смотрелось особенно дико в сочетании с глазами затравленного зверя.
— Отчества не помню, извини. А я до сих пор Гэндальф. — Он потянулся за печеньем и, нащупав пустой поднос, скривился и сглотнул. — Слушай, у тебя найдется еще что-нибудь пожевать? Я не слишком наглею?
Вздохнула:
— Разумеется, слишком… Гэндальф.
И распахнула холодильник.
* * *
— Да, я слышала. Очень жаль. Он ведь одно время чуть ли не каждый день приходил к нам в общежитие. Серьезный такой, умный мальчик. Просто удивительно, как таких ухитряются женить на себе всякие… — Юлия спохватилась и прикусила язык. — Ладно, это уже не важно.
— Еще как важно! — Линичук со злостью отхватил зубами полбутерброда и продолжил с набитым ртом: — Наташка, сволочь, признала результаты последней экспертизы. Видите ли, она открывает свое дело, и ей не нужны лишние проблемы. И теперь уже ничего не докажешь: она его кремировала. Неизвестно кого.
— То есть?
Они по-прежнему сидели на кухне, но сейчас тут пахло не бомжатней, а шампунем и лосьоном для бритья. Старый тренировочный костюм Сани висел на его тезке складками, придавая тому сходство с мальчишкой-беспризорником, подчеркнутое повязкой на голове и зверским аппетитом, возобновившимся после ванны с новой силой.
Было уже далеко за полночь. Юлия боялась лишний раз взглянуть на часы, потому что каждый взгляд все больше убеждал ее в том, что Линичук будет здесь ночевать. Она пока еще не капитулировала перед этим очевидным фактом.
— Я занимался его делом с самого, начала, — говорил он невнятно, не в состоянии сделать малейший перерыв в еде. — Вел самостоятельное расследование. Успел выдать несколько материалов: сначала у себя в газете, потом, после того, как нас прикрыли, в разных оппозиционных листках и интернет-изданиях… ты такое, конечно, не читаешь. Так вот, Влад жив. То есть был жив три недели назад… Сейчас — не знаю.
Выпил залпом стакан минеральной воды, икнул. Потянулся за следующим бутербродом. И вдруг спросил полную несусветицу:
— Ты ведь тоже получила от него письмо?
Юлия оторопела:
— Какое письмо?
— Е-мейл. С программой-тестом нейронной карты. Ну, здоровенный такой аттачмент… Он так и назывался: «test».
— Не знаю. Может быть, Саня…
Она явно поспешила с ответом — потому что в следующее же мгновение вспомнила. Да, действительно, недели три назад. Письмо из неизвестной организации Юлию не удивило: Румянцевым, случалось, по научным каналам приходили послания из самых разных точек мира. Но тут какой-то подозрительный самоинсталлирующийся тест… в общем, она позвала мужа, а сама отвлеклась на более насущные дела. И больше не слышала о том е-мейле: Саня ничего не говорил, а ей и в голову не пришло спросить.
— Все наши его получили; в смысле, студенты трех первых выпусков «Миссури». Все! Я черт-те сколько народу опросил, так что, считай, это статистически достоверно. Многие сразу поубивали — приняли за вирус, другие скачали, но не стали проходить, а те, кто прошел, все равно ни черта не поняли в результатах. Кстати, вирус там скорее всего тоже был — «троянец»: ну, знаешь, который считывает с компа информацию и передает куда следует. И те, кому надо, поймут.
— И кому надо?
— Пока не знаю. Но вряд ли это какие-то силы абсолютно извне: те бы зашевелились по конкретно взятому поводу — например, перед выборами. Думаю, тут скорее внутренний раскол, междоусобные разборки среди кураторов проекта… Так это у нас называлось?.. Я ведь вообще-то к Вениаминычу пришел… Тьфу, хотел сказать, к твоему мужу. Преподаватели должны были хоть что-то знать!..
Упоминание Сани Юлии очень не понравилось. Вернее, не понравилась тут же выстроившаяся в голове логическая цепочка: «его нет — а когда будет? — завтра — я подожду». Вариант «если позволите, я зайду еще» совершенно не соотносился с беспризорным мальчишкой, протянувшим через весь стол за кетчупом исцарапанную руку, торчащую из подвернутого рукава.
Юлия придвинула кетчуп. И попыталась увести разговор в сторону:
— А при чем тут Влад?
— Я же говорю: это он рассылал. Он!.. Я уверен на двести процентов. Понятно, что не по собственному желанию, под контролем, причем, думаю, жестким… Короче, передать какие-то сведения о себе он не мог. Но ему удалось подписаться. Знаешь, есть такая настройка, когда в каждое письмо перед отправлением автоматически вставляется «искренне ваш такой-то». Никто не обращает на нее внимания. Если б его маневр и обнаружили, тоже не стали бы делать трагедии, тем более что там фиксировалось только имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62