Поэтому все остальные, попросив разрешения у капитана, после обеда разошлись из кают-компании.
Закончив свой рассказ, Дрейк спросил:
– Вы надеетесь еще кого-нибудь спасти?
– Да, я еще не имею распоряжения о прекращении поисков, – ответил Малыгин.
– Продолжать поиски бесполезно. Напрасная трата времени.
Капитан ничего не ответил. Он почувствовал, что Дрейк хочет поскорее оказаться на берегу, в Англии. Судьба других его, видимо, нисколько не беспокоила.
– В самом деле… – начал было англичанин.
– Может быть, нам вообще не следовало выходить на спасение? – с усмешкой спросил Малыгин.
– Нет, почему же! Я очень признателен вам за эту большую услугу… за мою жизнь…
– Мы спасли не только вашу жизнь. С двух шлюпок на советские пароходы были сняты четырнадцать анг­лийских моряков.
– Да, я слышал. – Дрейк зевнул и спросил: – Сколько же времени вы думаете еще быть в море?
– Пока не получу приказания возвращаться, – от­ветил капитан.
Дрейк снова зевнул, встал и прошелся по каюте. По­том отворил дверь и крикнул:
– Харлей!
Появился стюард.
– А где бой? Я его не вижу целый день. Некому по­дать стакан воды. Где он?
– Я сейчас его найду, – сказал стюард и вышел.
Некоторое время капитан «Октября» и штурман «Гордона» молчали. Капитан хотел подняться, чтобы пойти на мостик, Дрейк остановил его.
– Капитан, если будете в Лондоне, прошу ко мне.
– Благодарю вас.
– Плавать я, конечно, больше не буду. Хватит, пошатался по белому свету. Это была моя, даже боль­ше – отцовская причуда. Раньше я искал приключений, острых ощущений, а теперь понял, что все это – глупости, мальчишество. Роберт, мой старший брат, никуда из Англии не выезжал и живет прекрасно, а я побывал и в колониальных войсках, и в военном флоте…
– Может быть, вы бывали и в России? – спросил Малыгин и пристально взглянул на Дрейка. – Помни­те, в тысяча девятьсот восемнадцатом году…
– Нет, – без тени смущения ответил Алан Дрейк. – Тогда я был в другом месте. Но это не имеет значения… А вот теперь я что-то вроде надзора, представитель па­роходной компании, в которой состоит мой отец.
– Разве вы не штурман? – удивился капитан.
– Скажу вам откровенно, конечно, нет. Собственно, на «Гордоне» я считался штурманом-дублером.
– И вахты не несли?
– Между нами, нет. К чему мне быть штурманом? Если вы приедете ко мне…
В этот момент в дверь постучали, и в кают-компанию осторожно вошел Ли.
Дрейк махнул ему рукой.
– Будь за дверью и никуда не уходи… Впрочем, подожди! Нужно почистить ботинки.
Не стесняясь капитана, Дрейк снял ботинки и швыр­нул их мальчику. Ли подхватил ботинки и вышел.
– У вас тоже есть бой, кажется? – спросил Дрейк.
Малыгин отрицательно покачал головой.
– Нет, никакого боя у нас нет.
– Позвольте, но я видел у вас мальчишку. Он не русский, не европеец. Он – эскимос. Где вы его взяли?
Капитан рассмеялся.
Илько ? Это ученик из морской школы, практи­кант.
Забросив ногу на ногу и пуская дым, Дрейк взгля­нул на Малыгина.
– Послушайте, капитан, хотите обмен? – сказал он. – Мне порядочно надоел этот китаец, но он хоро­ший бой. Вы даете мне своего эскимоса, а я вам – Ли.
– Вы шутите? – недоумевающе пробормотал Ма­лыгин. Он и в самом деле думал, что Дрейк шутит.
Но Дрейк самым серьезным образом продолжал:
– Уверяю, вы не прогадаете.
Малыгин вначале возмутился, потом ему стало смешно.
– Может быть, вы мне в придачу дадите? – язвительно спросил он. – Например, вашего стюарда и небольшое суденышко вашей пароходной компании?
Дрейк понял, что советский капитан посмеивается над ним. Он посмотрел на капитана, потом перевел взгляд на свою ногу в носке, которой он вырисовывал в воздухе вензеля.
– Вы шутите надо мной, капитан, – сказал Дрейк.
– А я решил, что вы шутите, – ответил Малыгин.
– Я серьезно, – сказал Дрейк.
– А если серьезно, то лучше не будьте… дураком и мерзавцем! – последние слова Малыгин произнес по русски и затем добавил по-английски: – Илько – гражданин Советского Союза!
И капитан вышел из кают-компании
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ДЕВЯТЬ БАЛЛОВ
На следующий день утром Пав тик Жаворонков передал капитану радиограмму с предписанием следовать в порт.
«Октябрь» взял курс на Архангельск.
Англичане и маленький китаец настолько занимали наши мысли, что я почти забыл о Грисюке. Да он и сам редко выходил на палубу. «Ладно, – думал я, – придем в Архангельск, и я поведу Грисюка домой. Какой это будет у нас желанный гость! Вот обрадуются мама и де душка! И обо всем его расспросят».
Ли мы видели редко. Должно быть, ему здорово по­пало от Дрейка, и он теперь боялся с нами встречаться. Когда кто-нибудь из команды подходил к нему, он пуг­ливо убегал.
Погода наладилась. Даже в океане чувствовалось наступление лета. Солнце уже нагревало палубу, горело в медных поручнях, яркими отблесками играло в волнах.
Мы сидели на палубе и разговаривали.
– Правильно сказал Илько, – заметил Костя. – Этого китайчонка надо бы отнять у инглишей, а потом отправить в Китай. Ему там будет лучше.
– Сейчас в Китае война, – сказал Жаворонков. – Китай хотят сделать колонией. Ему бы у нас, в России, остаться. Только, наверное, англичане не согласятся его оставить. Этот штурман, этот Дрейк…
– А какое дело Дрейку? – спросил с возмущением кочегар Матвеев. – Разве он купил мальчишку? У него нет никаких прав!
– Нужно обо всем этом рассказать капитану. Он в Архангельске посоветуется с кем нужно и все устроит.
– Надо сказать Ли, что у нас он будет учиться. А когда вырастет, то поедет в Китай.
– Может быть, тогда в Китае тоже будет Советская власть, – предположил Костя. – Правильно. Но где он, этот Ли?
– Он боится выходить, – сказал Жаворонков. – А вообще-то он забавный. Я ему читаю стихи «Горит восток зарею новой…», а он меня спрашивает: «Восток – это Чайна?» – «Да, – говорю, – Чайна, Китай и еще много других стран». Он смотрит на меня так жалобно и говорит: «Попроси капитана, пусть он свезет Ли в Ки­тай!» Я ему сказал, что это очень далеко и совсем нам не по пути. Он и загрустил…
…К вечеру опять посвежело. Поднимался ветер. Он дул, как говорят моряки, в скулу. Море уже волнова­лось, но пока казалось, что оно только играет.
Такая коварная игра знакома опытным мореплава­телям. Недаром боцман Иван Пантелеевич Родионов с матросом Веретенниковым уже поджимали талрепы у шлюпок и дополнительно закрепляли палубный груз.
Я люблю море в любую погоду. Вероятно, море не любят только те, кто его никогда не видел или кто со­всем не переносит морской качки. Но дедушка Максимыч всегда говорил, что к морю может привыкнуть каж­дый, нужно только не раскисать, крепиться, получше за­кусывать и работать.
Кочегар Матвеев часто напевал шуточную песенку:
Люблю я крепкий шторм на море,
Когда… на берегу сижу.
Сам Матвеев любил море всей душой.
Сильный шторм на море, конечно, приносит мало удовольствий. Нос парохода зарывается в воду, волны с ревом врываются на полубак, и свирепствуя, катятся по палубе, обрывая и унося с собой все, что слабо дер­жится на судне. Обезумевший ветер таранит капитан­ский мостик, словно хочет обезглавить корабль, рвет флаг, будто задумал лишить корабль достоинства и че­сти. И все-таки чаще всего эта тяжелая схватка оканчи­вается победой экипажа корабля. Обессиленное море сдается, начинает успокаиваться. Ветер уходит далеко.
Спокойное море не менее красиво и могуче, чем штормовое. Тогда оно бархатисто-голубое или зеленова­тое, с мириадами световых отблесков. И, глядя на него, порой кажется, что нет ничего в мире, кроме сливаю­щихся в горизонте неба и моря.
Хорошо быть моряком и в то же время художником!
Счастливец Илько! У него много рисунков, где изоб­ражены море и корабли, скалистые берега и тихие бух­ты. Может быть, Илько будет учиться и потом напишет такую картину, которая прославит его. Я верил, что Илько станет знаменитым художником.
Скоро «Октябрь» придет в Архангельск, и мы снова будем в Соломбале. Я любил море и пароход «Ок­тябрь», но почему-то всегда тосковал по Соломбале, по зеленым тихим улочкам, по речке, у берегов которой всегда теснились карбасы и лодки. Скоро я увижу маму, деда Максимыча и, может быть, встречу Олю.
Обычно, если пароход приходит в порт, моряков встречают на причале родные, знакомые, друзья. А те­перь-то уж нас обязательно будут встречать. На «Ок­тябре» находятся спасенные англичане. Павлик Жаво­ронков получил из редакции газеты радиограмму – про­сили сообщить подробности розысков и спасения анг­лийских моряков.
Если бы на пристань пришла Оля! Но это невозмож­но: ведь она не знает о приходе «Октября». Да и зачем она придет? Может быть, за все это время она даже не вспомнила обо мне.
Когда я оставался один, я часто вынимал из запис­ной книжки фотокарточку. Оли и рассматривал ее, вспо­минал разговор с ней, наше детство и последние встречи.
…К утру ветер усилился. Начинался шторм. Я вы­шел на вахту. Качка мешала работать – машину сма­зывать стало очень трудно.
На палубе что-то воет, шумит, грохочет. Кажется, что рушатся палубные надстройки, лопаются тросы, па­дают мачты. Внизу, в машинном отделении, когда не ви­дишь, что творится вверху, становится жутко и хочется поскорее вырваться на палубу.
Мы благополучно отстояли и сдали вахту.
– Сегодня нас изрядно потреплет, – сказал стар­ший машинист Павел Потапович. – Ты, кажется, еще не был в крепком шторме? Ну, ничего, держись, парень! Наш «Октябрь» выдержит, а от качки не умирают.
Едва я поднялся на палубу, как на меня налетела огромная волна, подняла и ударила о стенку. Я упал и тщетно пытался за что-нибудь ухватиться. Холодная громада воды потащила меня за собой. Я ощутил себя совершенно беспомощным и не мог даже крикнуть.
Вдруг я почувствовал, что кто-то держит меня. Вода схлынула, и я услышал ворчливый голос боцмана Родионова:
– Ходи, да смотри! Здесь не на бульваре… эдак и за бортом можно оказаться!
Боцман, уцепившись одной рукой за ванту, другой крепко держал меня за рукав.
У меня сильно болел затылок. Родионов помог мне добраться до кубрика. Пробираясь по кубрику, он ру­гал кочегаров за беспорядок в помещении.
– Думаете, шторм – так и уборку делать не нужно!
– Делали уборку, Иван Пантелеич, – оправдывал­ся дежурный, – да только пользы никакой. Летит все…
Я разделся и лег, но уснуть не мог. Должно быть, я очень сильно ударился затылком о стенку. В голове гу­дело, и я с ужасом думал о том, что могло бы произойти со мной, не окажись поблизости боцмана.
Скорее бы попасть в Архангельск.
– Оля, – позвал я в полусне.
Дверь кубрика отворилась, и вошел старик с бород­кой в белом халате, очень похожий на доктора, кото­рый лечил дедушку Максимыча.
– Кто ты? – сказал доктор. – Мальчишка, ученик, ветрогон, сын матроса. И не больше!
Обиженный, я хотел возразить доктору, но вдруг увидел, что на месте доктора уже стоит начальник мор­ской школы и говорит:
– А она – дочь капитана, дочь героя, она закончит среднее и потом высшее образование, получит диплом врача или инженера.
Я хотел сказать начальнику школы, что тоже буду учиться, но и его вдруг не стало.
– Оля! – снова позвал я.
Илько приподнялся на койке и тихо спросил:
– Ты что-то сказал, Дима?
Но я уже не в силах был отозваться. Сон навалился на меня, глухой и тяжелый.
Проснулся я с той же страшной головной болью. Мне пора было опять идти на вахту. Спал я долго.
Что творилось в нашем кубрике! Ботинки, какие-то тряпки и осколки разбитой кружки валялись в углу у двери. То и дело вздрагивая, раскачивался на подвесном крюке ярко начищенный медный чайник. Световая по­лоска от иллюминатора прыгала на чайнике. Хотелось тишины, покоя, а вокруг трещало, свистело, грохотало.
Пришел кочегар Матвеев и сказал:
– Да, погодушка – девять баллов!
Стараясь не думать о головной боли, я вскочил, быстро оделся и отправился в машинное отделение, на вахту «Все на вахтах, все работают, – думал я. – Нельзя раскисать. Ведь я же комсомолец».
От этих мыслей сразу стало легче. И шторм в девять баллов уже не казался страшным.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
СИНИЙ ЧЕРЕП
Два дня я не видел Грисюка. Впрочем, и остальные наши немногочисленные пассажиры во время шторма не показывались на палубе. Только в Белом море, когда шторм наконец утих, пассажиры стали появляться на­верху. Вышел и Николай Грисюк.
– Сегодня придем в Архангельск, – сказал я ему. – Пойдемте сразу к нам. Дедушка очень обрадуется. Вы ему все и расскажете.
– Придем к вечеру, поздно будет, – ответил Гри­сюк. – Ты мне адресок дай, я утречком завтра и загля­ну. А сегодня себя в порядок привести нужно. У меня тут поблизости знакомые были. Может, живы-здоровы…
Я написал на листочке бумаги наш соломбальский адрес и передал Грисюку:
– Только обязательно заходите!
– Обязательно зайду.
Северная Двина встретила нас полным штилем. При­ближался вечер, но северному июльскому солнцу было еще далеко до заката.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11