«Октябрь» миновал Соломбалу и подошел к причалу Красной пристани. Пассажиры с вещами уже толпились на палубе, готовые поскорее покинуть пароход и ока­заться в городе, в котором так давно не были. Но стар­ший помощник капитана предупредил пассажиров, что прежде всего сойдут на землю англичане.
Николай Грисюк тоже вышел из каюты. Он успел переодеться и был теперь в чистой полотняной рубашке. Волосы он причесал.
Вся пристань была заполнена народом. Конечно, здесь были не только родные и знакомые, которые пришли встречать моряков. В городе вероятно, уже многие знали, что на «Октябре» прибывают спасенные английские моряки.
Швартовы закреплены, трап соединил борт «Октября» с причалом.
– Димка, – крикнул мне Костя, – смотри, папка пришел нас встречать.
Действительно, на причале стоял отец Кости.
Англичан встречали представители, должно быть, из Торгового порта.
Первым на берег сошел Алан Дрейк. Он подал руку одному лишь капитану Малыгину и сказал ему несколь­ко слов по-английски. Остальных наших моряков стоявших на палубе, он будто и не заметил. Вслед за Дрей­ком выскочил стюард. Озираясь он поспешил за своим хозяином.
Боцман Броун и матрос Парсон шли вместе, пожимая руки морякам «Октября» и смущенно бормоча слова благодарности.
– Они говорят, – громко переводил Павлик Жаворонков – что раньше ничего не знали о русских. Те­перь они узнали, что советские моряки – смелые люди и их настоящие друзья.
Кочегар Джеме задержался на палубе «Октября». Прощаясь, он сказал, что знает о Советском Союзе правду и слышал еще эту правду от друзей Советской страны, которые есть в Англии.
С причала англичанин еще раз помахал нам фуражкой. Потом он поднял руку в направлении советского флага и потряс ею в знак приветствия.
Ли ушел вместе с Джемсом. Лицо его было печально. Но Павлик дружески потрепал его по плечу:
– Не унывай, парень! Сегодня решится твоя судьба.
Чижов, минуя трап, пробрался на палубу и поздоровался с нами.
– Ты чего же нам ничего не сказал и в море ушел? – спросил он Костю. – Мы тут беспокоились. Потом только уж в пароходстве узнали.
– Да так, папа, не успел, – стал объяснять Ко­стя. – Все как-то неожиданно…
Чижов не дослушал сына. Он уже несколько минут пристально разглядывал Грисюка, который стоял неподалеку от нас и готовился выходить. Около Грисюка лежали его мешки, совик и свернутая медвежья шкура.
– А это кто такой тут у вас? – спросил Чижов.
– Это промышленник с Новой Земли, – ответил Костя. – Он, между прочим, с Димкиным отцом на «Ольге» в экспедиции был.
– А ну-ка я погляжу на него поближе! Что-то знакомое. – Чижов почти вплотную подошел к Грисюку. – Ты, молодец, откуда здесь появился? Куда путь дер­жишь?
– Я с Новой Земли, – ответил Грисюк. – А что?
– Да так… И долго там жил, на Новой Земле?
– Десять лет.
– «Десять лет», – Чижов зло усмехнулся. – А ведь мы с тобой старые знакомые.
– Я вас не знаю, – попятился Грисюк.
Мы недоумевали. В голосе и во всем облике Чижова было что-то угрожающее.
– Не знаешь?! Зато я тебя знаю! – закричал Чижов и вдруг бросился на Грисюка. – А девятнадцатый год забыл?.. Шестерка – вот ты кто такой Синий Череп! Память короткая, Мудьюг позабыл!
Обеими руками Чижов ухватился за рубаху Грисюка на груди и с силой разодрал ее. И мы увидели на груди Грисюка татуировку – синий череп.
Синий Череп! Что же это такое?!. У меня кровь прилила к голове Я ничего не мог сообразить, настолько быстро все это произошло. Значит, у нас на «Октябре» находился убийца Олиного отца! Но как он оказался на Новой Земле и почему назвался матросом с «Ольги»?
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
О ТОМ, ЧЕГО МЫ НЕ ЗНАЛИ
Вскоре на «Октябрь» пришли люди в военной форме и увели Грисюка
Гнусную биографию Грисюка мы узнали позднее после суда над ним. Свидетелями на суд вызывали Костиного отца, моего дедушку и еще многих других, которые знали, чем занимался Грисюк.
Настоящая фамилия Грисюка была Сазанов. Когда-то, еще до революции, он был надсмотрщиком в одной из далеких сибирских тюрем. Потом перебрался в Архангельск и работал официантом в трактире. Там ему и дали прозвище Шестерка. Одновременно он служил в охранке и доносил на «неблагонадежных». Тогда же Сазанов связался с иностранной разведкой. Когда Архангельск захватили белые и интервенты, Сазанов-Грисюк стал работать по своей старой «специальности» – старшим надсмотрщиком в архангельской тюрьме, а по­том – на Мудьюге. Свирепости и жестокости Сазанова не было предела. Он избивал заключенных, издевался над ними. Это он заставлял их раздеваться догола, вы­страивал в шеренги на морозе и производил «смотры». «В моей воле всех вас перестрелять!» – кричал он.
Летом в жару он раздевался по пояс и с плеткой в руках ходил по лагерю. И заключенные видели на его груди жуткий символ смерти – татуированный синий череп. Сколько людей погибло от его руки! Сазанов – Синий Череп – застрелил на работе Лукина.
Убежать вместе с белыми Сазанов не успел. Чтобы спасти свою шкуру, он укрылся в одной из пригородных деревень, жил по подложным документам, а потом бе­жал на Новую Землю.
На Новой Земле он выдал себя за спасшегося из экспедиции «Ольги» матроса. Об этой экспедиции он слышал еще в Архангельске и разузнал о ней все, что было возможно. На Новой Земле он прожил три года. Он лгал нам, что знал моего отца, что прощался с ним, обнимал его. В действительности же он никогда не ви­дел «Ольги» и не знал никого из ее команды. Деда Максимыча он мог помнить еще по тем временам, когда был официантом в трактире. Ведь Максимыча в Архан­гельске знали многие.
Лгал Грисюк нам и тогда, когда говорил, что не знал капитана Лукина. Лицемерными были его слова при разговоре со мной: «Так за что же его убили? Вот гады! А я что-то его не помню…» И это говорил человек, ко­торый собственноручно убил Олиного отца!
Скрываясь под видом промышленника на Новой Земле, Сазанов-Грисюк надеялся позднее, когда все «успокоится», скрыться за границу.
Он нарочно не стриг себе волосы и не брился, чтобы в Архангельске его случайно не могли узнать.
Решение суда было коротким: расстрелять!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ОБИДА НА КОСТЮ
Пока мы ехали до Кузнечихи на трамвае, мысль о Грисюке, убийце капитана Лукина, не покидала меня. Становилось жутко и противно, когда я вспоминал о том, что разговаривал с ним и верил ему. Ведь я даже приглашал его в гости, хотел познакомить с дедушкой и мамой.
Костин отец, Костя и Илько молчали. Конечно, они думали о том же, о чем думал я.
Внезапно хлынул грозовой ливень. Улицы мгновенно опустели. Прохожие прижимались к стенам домов, пря­тались в подъездах.
Туча была небольшая, но густая и тяжелая. Она по­висла над городом и, казалось, застыла. Молнии, взмет­нувшись в кромешной черноте тучи, на секунду-две охва­тывали, словно пожаром, город. И гром был не глухой и раскатистый, как обычно, а трескучий, похожий на оглушительные взрывы огромных ракет.
Выскочив из трамвая и моментально промокнув, мы укрылись под железной крышей на высоком крыльце какого-то дома.
– Вот это дождь! – воскликнул Костя, вытирая платком лицо.
– Хорошо, – сказал отец Кости. – Воздух очи­стится… Да, чистить-то нам еще много нужно…
Я понял намек на Грисюка и ему подобных.
Туча отодвигалась от города и становилась пепельно-серой.
Дождь почти прошел, и небо заголубело. Все кругом заискрилось и засверкало. От деревянных тротуаров поднимался легкий пахучий парок.
Мы перешли по мосту в Соломбалу. Ярко зеленели кусты и деревья, омытые ливнем. Дышалось свободно и хорошо, идти было как-то легко.
Илько отправился к Чижовым.
Я пообещал попозднее зайти к Косте. Дедушки дома не было. Он уехал на рыбалку. Нет, видно, только смерть разлучит моего милого неуемного старика с его карбасом, с сетями, с далекими лесными речушками.
Мама несказанно обрадовалась моему прибытию.
Я ни словом не обмолвился о Грисюке, чтобы не рас­страивать ее. Зато, войдя в комнату, сообщил:
– Знаешь, мама, меня и Илько приняли в комсомол. Мать взглянула на меня и улыбнулась.
– Какой ты комсомол, ведь тебе еще только пятнадцать лет?..
– С четырнадцати принимают, – возразил я. – Ко­стю Чижова еще весной приняли. И потом, Костя у нас теперь машинистом на «Октябре». А в следующую навигацию и я машинистом буду.
Мама опять посмотрела на меня, подошла к столу.
– Оставался бы ты, Димушка, на берегу, – ласко­во и просительно сказала она. – Дедушка плавал, отец плавал, а до чего доплавались! Один без ноги остался, другой и совсем не вернулся. Лучше бы тебе на берегу…
– Нет, мама, я тоже плавать должен. Зачем же тог­да было в морскую школу поступать? Я море люблю.
– А я опять переживать и беспокоиться должна. И так всю жизнь… А мне уже немного осталось.
– Что ты, что ты, мама! – испуганно сказал я. – Разве ты плохо себя чувствуешь, ты болеешь, да?..
– Нет, нет, я так просто… к слову…
После ужина я пошел к Косте. Где-то в моей душе теплилась затаенная надежда – встретить Олю. Дважды я прошелся по нашей тихой улице, но не встретил никого из знакомых. Маленькие ребята у дома, где жил Гриша Осокин, играли в казаки-разбойники. Они дели­лись на команды, и я слышал их шумные крики, такие знакомые мне с детства.
Минуты две я постоял около смущенно поглядываю­щих на меня ребят. Когда-то мы здесь так же играли, спорили и дрались.
Я вышел на набережную реки Соломбалки. Речка обмелела. Бесчисленные карбасы и лодки стояли, уткнувшись носами в илистые берега.
Я оглянулся. Далеко в пролете нашей улицы было видно похолодавшее багряное солнце. Вечер был тихий. Березы и тополя дремотно склонялись над заборами и крышами маленьких одноэтажных домов.
Отчаявшись встретить Олю, я пошел к Косте.
Все сидели за столом после чаепития и слушали Чижова. Костин отец рассказывал о Мудьюге и о Грисюке-Сазанове. «Всего этого не знает Оля, – подумал я. – Она не знает, как погиб ее отец, капитан Лукин. Если бы она знала, что мы привезли его убийцу на сво­ем пароходе!»
Костина мать предложила мне чаю, но я отказался, мне не сиделось. Хотелось найти Олю. Мы пошли с Кос­тей на улицу. Илько остался у Чижовых ночевать.
Долго мы бродили с Костей по притихшим улицам, почти не разговаривая. Костя о чем то задумался. О чем же? Я думал об Оле.
И вдруг я ее увидел. Она стояла на углу нашей улицы со своей подругой Галинкой Прокопьевой.
– Только ты ничего не говори ей о Грисюке! – шепнул мне Костя.
– Конечно, нет, – так же тихо отозвался я. Мы подошли к девушкам и одновременно, словно торопясь опередить друг друга, сказали:
– Здравствуйте!
– Добрый вечер! – улыбнулась Оля.
Галинка состроила чуть заметную гримасу и отсту­пила, давая нам дорогу. Весь ее вид как будто говорил: «Проходите, пожалуйста!» Но мы остановились.
– Дима, – сказала Оля – ты, кажется, плаваешь на «Октябре»? Я читала в газете, что вы спасли англий­ских моряков.
Я хотел ответить, но Костя вдруг опередил меня:
– Я тоже плаваю на «Октябре», машинистом, а Димка – учеником.
Никогда, кажется, я не обижался так на Костю, как сейчас. Мне хотелось все рассказать об англичанах, но я не находил слов, а Костя задорно продолжал.
– Мы спасли шесть англичан, не шесть, а пять англичан и одного маленького китайца Его зовут Ли. Может быть, он останется у нас, в Советском Союзе… А шторм был сильный, вы бы знали! Английское судно на дно ушло…
Даже Галинка, пренебрежительно относившаяся к нам, заинтересовалась рассказом Кости.
– Если бы не мы, быть этим англичанам тоже на дне океана…
Из-за Кости я никак не мог вступить в разговор.
– Вы… мы… – пробормотал я.
И тут Костя смутился.
– Ну, не мы, а вся команда «Октяря».
– Пойдемте, проводим Галинку, – предложила Оля.
Галинка Прокопьева жила за мостиком, неподалеку от Кости. Когда мы с ней попрощались, я сказал:
– А теперь проводим Костю.
– Нет, лучше я вас провожу, – спокойно возразил Костя, и я еще больше разозлился на него.
Теперь разговаривать уже совсем не хотелось. Кос­тя тоже почти всю дорогу молчал, изредка и однослож­но отвечая на вопросы Оли.
Проходя мимо своего дома, я хотел остановиться, но какая-то непонятная сила потащила меня дальше, к дому Оли. Тут мы коротко попрощались.
– Завтра воскресенье, – сказала Оля. – Мы со­бираемся поехать на кошку. Поедемте с нами на лодке. Галинка тоже поедет. Будем купаться и загорать. Раз­ведем костер, даже можно рыбу половить.
– Можно поехать, – согласился я.
– Поедем, – сказал Костя.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
НА ОСТРОВАХ
Летом в воскресные дни жители Соломбалы любят выезжать за Северную Двину, на необитаемые песча­ные острова, густо поросшие ивняком. Такие острова у нас называются «кошками». Говорят, что лучших пля­жей, чем здесь, не найти даже на побережье Черного моря – чистый и мелкий бархатистый песок, твердое, ровное дно у реки и теплая вода. Жаль только лето короткое – купаться можно лишь два месяца – июль и август.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11