Над водой клубился подсвеченный лиловым туман… «Прямо Deep Purple настоящий, — вспомнил Генка любимую группу отца, — „Дым над водой“ — ни дать ни взять».
Он поднялся на ноги, снял шлем, даже не глянув состав атмосферы. Просто понял, где очутился, и знал, что с атмосферой тут все в порядке. Планета — почти Генкина тезка — захотела встретиться с ним.
Выбирать не приходилось. А варианты имелись. Можно было снова попытаться прыгнуть на Релену, но делать это совсем не хотелось. Не то чтобы Генка боялся (Маринины слова до сих пор звенели в ушах): он почему-то был уверен, что ничего у него опять не получится. Он догадался, что попал в блуждающий Переход, и думал, что, если прыгнет сразу, получится то же самое, а то и хуже. Надо выждать хоть какое-то время.
Но Марина должна была ждать его на Релене… Что станет делать она, увидев, что Генка промахнулся? Сможет ли вычислить, куда его занесло? Наверное, нет… Станет его ждать? Возможно, да… Сколько? Не может ведь она торчать там сутки…
«А почему, собственно, сутки? — подумал Генка. — Я что, собрался здесь загорать?»
Генке стало очень неуютно. Что ни говори, а рядом с Мариной он чувствовал себя защищенным. С ним была его «джинниня из лампочки», которая всегда могла прийти на помощь, сотворить любое чудо. Может, он и полюбил ее потому, что она снимала все проблемы. Ну, или почти все. Она была удобной — как удобна разношенная обувь.
«Я — гад! — сказал себе мысленно Генка. — Подумать так о Марине! Это не она — обувь, это я — валенок. Самый настоящий!»
Он принялся корить себя и казнить, называть ничтожеством, мерзавцем…
Процесс самобичевания так увлек Генку, что он забыл снять скафандр. Впрочем, его подсознание вполне могло помешать этому, надеясь, что хозяин опомнится и все-таки совершит прыжок… Да Генка был готов и к такому развитию событий: минута-другая — и он бы прыгнул.
Но туман над рекой вдруг поплыл на него, накрыв с головой, а когда так же неожиданно рассеялся, оказалось, что уже не раннее утро, а самый настоящий день… Генка разглядел, что стоит под той самой скалой с пещерой Перехода, в которую ушли они с Мариной совсем недавно. Только теперь Генка был ближе к реке. Или это река стала ближе?..
Генка осмотрелся внимательнее и почти убедил себя, что в прошлый раз картина была несколько иной: река текла чуть дальше; деревьев вокруг росло меньше, а самое главное — не было ступенек, вырубленных тепловым лучом!
Что это могло значить. Генка осмыслить не успел, потому что сверху — от пещеры — раздались голоса. Генка инстинктивно спрятался за деревом.
Голоса стали слышны отчетливей. Потом по скале заструилась толстая веревка с завязанными через метр-полтора друг от друга узлами. Конец веревки покачался совсем близко от Генки и заходил из стороны в сторону — по веревке кто-то начал спускаться. Пока Генка сообразил, что тот. кто спускается, окажется с ним почти нос к носу, этот кто-то и впрямь спрыгнул прямо перед ним и, разумеется, сразу его увидел.
Человек был одет по-киношному: картуз, синяя без воротника рубаха навыпуск — Генка вспомнил, что такие назывались косоворотками, — темные широкие штаны в мелкую полоску, заправленные в сапоги. За спиной болталась холщовая котомка на веревочной лямке… Сам человек был невысоким, коренастым, неопределенного «среднего» возраста — от тридцати до пятидесяти — имел неопрятную рыжую бороденку, нос картошкой с широченными ноздрями, глубоко посаженные глаза под мохнатыми, похожими на двух склеившихся гусениц бровями.
Все это сразу бросилось Генке в глаза. Мохнатые «гусеницы» его прямо-таки загипнотизировали. Они зашевелились, словно устраиваясь поудобней, расцепились, полезли вверх, извиваясь, затем снова упали вниз и там, над самой переносицей, вновь склеились намертво. Потом Генка услышал фразу с отчаянным «оканьем»:
— Ты, лешачина, подь отседа! Топор у меня — зарублю!
Обладатель «гусениц» и своеобразного говора сбросил с плеч котомку и впрямь вынул топорик на коротенькой ручке.
— Э-э-э! — поднял руки Генка. — Ты чего, дядя?
— Ничо! — грозно сказал мужик. — Подь отседа, лешак!
— Почему лешак-то? — попятился Генка и сразу вспомнил, что до сих пор не снял скафандра. — Погодите — я разденусь!
Он лихо выпрыгнул из скафандра. Мужик попятился, выставив перед собой топор. Глазки его настороженно бегали из-под насупленных «гусениц», осматривая Генку с головы до ног. Видимо, осмотр его удовлетворил. Во всяком случае, топорик мужик опустил.
— Пошто вырядился так? — хмуро спросил он. — Рубанул бы вот — взял бы грех на душу, прости господи! — Мужик переложил топор в левую руку и размашисто перекрестился.
— Это же скафандр! — Генка поддел ногой спецкостюм. — Защитная одежда такая.
— От кого сщищался-то? — усмехнулся мужик, сощурив глаза. — Тута, гуторят, зверья нет… Сам-то отседова будешь?
— Нет, с Земли я, — признался Генка, догадавшись уже, что странно одетый человек — его однопланетник. Разве мог он предположить, что понятие «планета» для того не ведомо?
— С Земли? — удивился незнакомец. — Так и я, чай, не с неба! — Он вздохнул, достал из котомки кисет, клочок бумаги и принялся скручивать «козью ножку». Глянул на Генку и протянул кисет: — Будешь?
— Не курю, — ответил Генка и стал складывать скафандр. Между делом поглядывал на собеседника, пускавшего густые струи пахучего дыма. — А вы были уже тут?
— Впервой я… — Мужик затянулся самокруткой так, что табак затрещал, словно сучья в костре. — Петро сповадил, ходил он лонись сюды. Надысь вернулся. Хвалился — шибко дородно тутока!
Генка наморщил лоб, продираясь сквозь частокол незнакомых слов. Мужик заметил это и нахмурился:
— Чо-то? Не баско тутока? Петро гуторил — и землица, слышь, дородная, и народишко незлой. Тока неруси все: не по-нашему лаются.
— Да нет, здесь неплохо вроде бы, много наших живет… — Генка продолжал морщить лоб в сомнениях. — Из Великого Устюга в основном.
— С Устюга? Не слыхал про то… Петро никого не видывал. Неруси одне — трындел.
— Странно, — сказал Генка. — А вы сами-то откуда?
— С Васина я. Где Устюг, так за рекой Васино и есть.
— И что, плохо там?
— Пошто плохо? Шибко дородно!
— Так чего вы сюда-то?
— А чо мне тамока? Бобыль я, женка померла: рожала — и померла… И ребятеночек помер. Родителев нету. Сестра замужем. Брат на службе царевой.
— Что значит — «царевой»? — крякнул Генка. — На государственной?
— На государевой, на царевой — все едино! В солдатах он: царю-батюшке служит. И в турецкую воевал. А домой вернется ли — то не ведомо.
— Постойте, постойте! — взмолился Генка. — Русско-турецкая война? Сколько ж ему лет, вашему брату?
— Сорока нету ишшо, а скока — не щитал я, да и не учен. Это вы, городские, и гуторить баско могете, и щи-тать…
— Ничего не понимаю… А сейчас какой год, по-вашему?
— Не ученый я — говорено ж! Осьмидесятый ли, што ль…
— Восьмидесятый?! — Генка подскочил к мужику и схватил его за плечи. — Тысяча восемьсот восьмидесятый?
— Ты пошто енто? — испугался мужик, сбрасывая Генкины руки с плеч. — Гляди — топор у меня! — Он снова выставил перед собой топорик, а мохнатые его «гусеницы» поцеловались у переносицы.
Генка сжал ладонями голову и опустился на землю.
— Как же так? — прошептал он. — Что же теперь?
И тут Генку будто что-то качнуло. На миг, как ему показалось, потемнело в глазах, а в ушах нехорошо зазвенело… Генка зажмурился, тряхнул головой, а когда снова открыл глаза, увидел, что все вокруг слегка изменилось: стало меньше деревьев, река будто чуть-чуть отдалилась… Но мужик с топором по-прежнему стоял рядом. Только другой — хоть и очень похожий: такая же борода, штаны, заправленные в сапоги, грубая рубаха без ворота, но на нее наброшен кургузый пиджачишко, а вместо картуза на голове кепка. И топор был побольше. Причем держал его мужичок, замахнувшись.
— Но-но-но! — вскочил и отпрыгнул назад Генка — Хорош топорами махать!
— Сгинь, лешачина! — продолжал размахивать топором мужик. Впрочем, он тоже пятился от Генки.
— Да что вы все со своим лешачиной? — буркнул Генка и поискал глазами скафандр. Скафандра нигде не было. Хорошо еще, что рюкзак со шмотками и документами остался у Генки за плечами. — Человек я! Геной зовут.
— Откель же ты выпрыгнул, Гена? — насупился мужик. Брови у него были не столь густы, как у предыдущего, на «гусениц» не тянули, а вот выражался он один в один, как тот. — Пошто людев пужаешь?
— Сам не знаю — откель, — признался Генка. И сразу спросил: — Год сейчас какой?
— Голову, знать, зашиб, — сочувственно покивал мужчина. — Тридцать седьмой таперича.
— Тысяча восемьсот?
— Шибко зашиб, видать, — зацокал мужик языком. — Девятьсот тридцать седьмой.
— Девятьсот?! — ахнул Генка, но тут же понял, что одежда на мужчине для десятого века слишком неподходящая. — В смысле, тысяча девятьсот?
— Одна тысяча девятьсот тридцать седьмой от Рождества Христова, — ответил собеседник и перекрестился, предельно точно повторив движения предыдущего мужика — вплоть до перекладки топора в левую руку: левой-то на Руси никто и никогда не крестился…
Больше «новый» мужик ничего сделать и сказать не успел, потому что Генку снова качнуло. Вновь потемнело в глазах, а когда морок прошел — перед ним стоял третий мужик. Разумеется, с топором. От второго его отличала более современного фасона рубаха — с отложным воротничком — все остальное будто досталось по наследству от прежнего. Да еще бороду заменяла как минимум трехдневная щетина.
— Я не лешак, — поспешил информировать Генка нового собеседника. — Я Гена — человек. Здесь оказался случайно. Какой сейчас год?
Все это он выпалил подряд, не делая особенных пауз между словами. Мужик попятился.
— Сгинь! — сказал он.
— Скорее всего, скоро сгину, — вздохнул Генка. — Топор опустите только.
Мужчина неожиданно послушался. Шмыгнул носом и прогундел:
— Извиняйте, если что. Не заметил, откуда ты взялся.
— Так какой сейчас год? — переспросил Генка.
— Семьдесят второй… — Мужик почему-то вопросу не удивился. Скорее всего, не умел.
— Уже лучше… — Генка благодарно кивнул. И его качнуло в третий раз.
ГЛАВА 37
На сей раз все вокруг было знакомым: лес, река, бревно, на котором он сидел перед путешествием… Не было только кострища — вернее, было, но очень старое, поросшее молоденькой травкой. А самое главное — не было «вырубленных» в скале ступенек! Если бы не это обстоятельство, Генка бы решил, что попал наконец-то в «свое» время. А так…
Будущее?.. Вряд ли — камень не «зализывает» раны. Значит, прошлое — и совсем недавнее: бревно, определенно, было тем же самым! Если так, то следующая остановка должна, по идее, быть настоящим.
Генка застыл, сложив на груди руки и — в ожидании толчка — расставив для устойчивости ноги. Время шло, а настоящее не наступало…
Генку начал трясти озноб — то ли от ветерка с реки, то ли от волнения, то ли от всего сразу… Он вспомнил про куртку в рюкзаке, достал ее и надел, застегнув на все пуговицы. Даже поднял воротник — словно джинсовая ткань могла спасти и от холода, и от прочих тревог. Рюкзак вновь повесил за плечи, решив не расставаться с ним до тех пор, пока не окажется в «своем» настоящем, дабы не лишиться его — как скафандра.
Куртка согрела, озноб скоро прошел, а вот тревога ничуть не уменьшилась.
«Неужели все?» — подумал Генка.
Стало неуютно… Может, всего-то пара дней отделяет его от своего времени, но туда уже не попасть… Хотя, что в этом особенно страшного? Ведь через эти пару дней настоящее все равно наступит! Можно хоть сейчас пойти и поискать самого себя!
Или нельзя?.. В своем прошлом он не помнит никакого второго Генки. Значит, подобной встречи не было. А если он найдет себя сейчас, то…
Что?.. Изменит прошлое?.. Будущее?.. Как там в фантастических романах пишут: история пойдет по альтернативному пути?.. А некоторые авторы утверждают, что встреча с самим собой может привести к самым неожиданным эффектам — вплоть до аннигиляции…
Нет, встречаться с собой из прошлого лучше не надо. Другое дело — предупредить своего двойника как-то, что-то посоветовать. Это, пожалуй, не помешает…
Стоп! Однако же никакого предупреждения в его прошлом не было! Значит, мир опять-таки как-то изменится, пойдет другим путем — о чем и предупреждал дедушка Ленин. То будет уже другой мир, а жить почему-то хотелось именно в своем! Какая, казалось бы, разница? Ан нет! Привычка, знаете ли…
Пожалуй, лучше всего где-нибудь переждать несколько дней до настоящего и потом по-настоящему «вернуться». И ходить далеко не нужно: здесь как раз безлюдно, дрова для костра есть, вода рядом… Как только «тот» Генка с Мариной прилетят сюда и скроются в пещере, можно будет и «легализоваться»… Плохо то, что он торчит именно на том месте, откуда они стартовали, — сразу попадется на глаза! Придется чуток углубиться в лес, не теряя из виду площадку перед скалой. Нынче-то они точно не появятся…
Генка сел на бревно и уставился на то место, где когда-то жгли костер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Он поднялся на ноги, снял шлем, даже не глянув состав атмосферы. Просто понял, где очутился, и знал, что с атмосферой тут все в порядке. Планета — почти Генкина тезка — захотела встретиться с ним.
Выбирать не приходилось. А варианты имелись. Можно было снова попытаться прыгнуть на Релену, но делать это совсем не хотелось. Не то чтобы Генка боялся (Маринины слова до сих пор звенели в ушах): он почему-то был уверен, что ничего у него опять не получится. Он догадался, что попал в блуждающий Переход, и думал, что, если прыгнет сразу, получится то же самое, а то и хуже. Надо выждать хоть какое-то время.
Но Марина должна была ждать его на Релене… Что станет делать она, увидев, что Генка промахнулся? Сможет ли вычислить, куда его занесло? Наверное, нет… Станет его ждать? Возможно, да… Сколько? Не может ведь она торчать там сутки…
«А почему, собственно, сутки? — подумал Генка. — Я что, собрался здесь загорать?»
Генке стало очень неуютно. Что ни говори, а рядом с Мариной он чувствовал себя защищенным. С ним была его «джинниня из лампочки», которая всегда могла прийти на помощь, сотворить любое чудо. Может, он и полюбил ее потому, что она снимала все проблемы. Ну, или почти все. Она была удобной — как удобна разношенная обувь.
«Я — гад! — сказал себе мысленно Генка. — Подумать так о Марине! Это не она — обувь, это я — валенок. Самый настоящий!»
Он принялся корить себя и казнить, называть ничтожеством, мерзавцем…
Процесс самобичевания так увлек Генку, что он забыл снять скафандр. Впрочем, его подсознание вполне могло помешать этому, надеясь, что хозяин опомнится и все-таки совершит прыжок… Да Генка был готов и к такому развитию событий: минута-другая — и он бы прыгнул.
Но туман над рекой вдруг поплыл на него, накрыв с головой, а когда так же неожиданно рассеялся, оказалось, что уже не раннее утро, а самый настоящий день… Генка разглядел, что стоит под той самой скалой с пещерой Перехода, в которую ушли они с Мариной совсем недавно. Только теперь Генка был ближе к реке. Или это река стала ближе?..
Генка осмотрелся внимательнее и почти убедил себя, что в прошлый раз картина была несколько иной: река текла чуть дальше; деревьев вокруг росло меньше, а самое главное — не было ступенек, вырубленных тепловым лучом!
Что это могло значить. Генка осмыслить не успел, потому что сверху — от пещеры — раздались голоса. Генка инстинктивно спрятался за деревом.
Голоса стали слышны отчетливей. Потом по скале заструилась толстая веревка с завязанными через метр-полтора друг от друга узлами. Конец веревки покачался совсем близко от Генки и заходил из стороны в сторону — по веревке кто-то начал спускаться. Пока Генка сообразил, что тот. кто спускается, окажется с ним почти нос к носу, этот кто-то и впрямь спрыгнул прямо перед ним и, разумеется, сразу его увидел.
Человек был одет по-киношному: картуз, синяя без воротника рубаха навыпуск — Генка вспомнил, что такие назывались косоворотками, — темные широкие штаны в мелкую полоску, заправленные в сапоги. За спиной болталась холщовая котомка на веревочной лямке… Сам человек был невысоким, коренастым, неопределенного «среднего» возраста — от тридцати до пятидесяти — имел неопрятную рыжую бороденку, нос картошкой с широченными ноздрями, глубоко посаженные глаза под мохнатыми, похожими на двух склеившихся гусениц бровями.
Все это сразу бросилось Генке в глаза. Мохнатые «гусеницы» его прямо-таки загипнотизировали. Они зашевелились, словно устраиваясь поудобней, расцепились, полезли вверх, извиваясь, затем снова упали вниз и там, над самой переносицей, вновь склеились намертво. Потом Генка услышал фразу с отчаянным «оканьем»:
— Ты, лешачина, подь отседа! Топор у меня — зарублю!
Обладатель «гусениц» и своеобразного говора сбросил с плеч котомку и впрямь вынул топорик на коротенькой ручке.
— Э-э-э! — поднял руки Генка. — Ты чего, дядя?
— Ничо! — грозно сказал мужик. — Подь отседа, лешак!
— Почему лешак-то? — попятился Генка и сразу вспомнил, что до сих пор не снял скафандра. — Погодите — я разденусь!
Он лихо выпрыгнул из скафандра. Мужик попятился, выставив перед собой топор. Глазки его настороженно бегали из-под насупленных «гусениц», осматривая Генку с головы до ног. Видимо, осмотр его удовлетворил. Во всяком случае, топорик мужик опустил.
— Пошто вырядился так? — хмуро спросил он. — Рубанул бы вот — взял бы грех на душу, прости господи! — Мужик переложил топор в левую руку и размашисто перекрестился.
— Это же скафандр! — Генка поддел ногой спецкостюм. — Защитная одежда такая.
— От кого сщищался-то? — усмехнулся мужик, сощурив глаза. — Тута, гуторят, зверья нет… Сам-то отседова будешь?
— Нет, с Земли я, — признался Генка, догадавшись уже, что странно одетый человек — его однопланетник. Разве мог он предположить, что понятие «планета» для того не ведомо?
— С Земли? — удивился незнакомец. — Так и я, чай, не с неба! — Он вздохнул, достал из котомки кисет, клочок бумаги и принялся скручивать «козью ножку». Глянул на Генку и протянул кисет: — Будешь?
— Не курю, — ответил Генка и стал складывать скафандр. Между делом поглядывал на собеседника, пускавшего густые струи пахучего дыма. — А вы были уже тут?
— Впервой я… — Мужик затянулся самокруткой так, что табак затрещал, словно сучья в костре. — Петро сповадил, ходил он лонись сюды. Надысь вернулся. Хвалился — шибко дородно тутока!
Генка наморщил лоб, продираясь сквозь частокол незнакомых слов. Мужик заметил это и нахмурился:
— Чо-то? Не баско тутока? Петро гуторил — и землица, слышь, дородная, и народишко незлой. Тока неруси все: не по-нашему лаются.
— Да нет, здесь неплохо вроде бы, много наших живет… — Генка продолжал морщить лоб в сомнениях. — Из Великого Устюга в основном.
— С Устюга? Не слыхал про то… Петро никого не видывал. Неруси одне — трындел.
— Странно, — сказал Генка. — А вы сами-то откуда?
— С Васина я. Где Устюг, так за рекой Васино и есть.
— И что, плохо там?
— Пошто плохо? Шибко дородно!
— Так чего вы сюда-то?
— А чо мне тамока? Бобыль я, женка померла: рожала — и померла… И ребятеночек помер. Родителев нету. Сестра замужем. Брат на службе царевой.
— Что значит — «царевой»? — крякнул Генка. — На государственной?
— На государевой, на царевой — все едино! В солдатах он: царю-батюшке служит. И в турецкую воевал. А домой вернется ли — то не ведомо.
— Постойте, постойте! — взмолился Генка. — Русско-турецкая война? Сколько ж ему лет, вашему брату?
— Сорока нету ишшо, а скока — не щитал я, да и не учен. Это вы, городские, и гуторить баско могете, и щи-тать…
— Ничего не понимаю… А сейчас какой год, по-вашему?
— Не ученый я — говорено ж! Осьмидесятый ли, што ль…
— Восьмидесятый?! — Генка подскочил к мужику и схватил его за плечи. — Тысяча восемьсот восьмидесятый?
— Ты пошто енто? — испугался мужик, сбрасывая Генкины руки с плеч. — Гляди — топор у меня! — Он снова выставил перед собой топорик, а мохнатые его «гусеницы» поцеловались у переносицы.
Генка сжал ладонями голову и опустился на землю.
— Как же так? — прошептал он. — Что же теперь?
И тут Генку будто что-то качнуло. На миг, как ему показалось, потемнело в глазах, а в ушах нехорошо зазвенело… Генка зажмурился, тряхнул головой, а когда снова открыл глаза, увидел, что все вокруг слегка изменилось: стало меньше деревьев, река будто чуть-чуть отдалилась… Но мужик с топором по-прежнему стоял рядом. Только другой — хоть и очень похожий: такая же борода, штаны, заправленные в сапоги, грубая рубаха без ворота, но на нее наброшен кургузый пиджачишко, а вместо картуза на голове кепка. И топор был побольше. Причем держал его мужичок, замахнувшись.
— Но-но-но! — вскочил и отпрыгнул назад Генка — Хорош топорами махать!
— Сгинь, лешачина! — продолжал размахивать топором мужик. Впрочем, он тоже пятился от Генки.
— Да что вы все со своим лешачиной? — буркнул Генка и поискал глазами скафандр. Скафандра нигде не было. Хорошо еще, что рюкзак со шмотками и документами остался у Генки за плечами. — Человек я! Геной зовут.
— Откель же ты выпрыгнул, Гена? — насупился мужик. Брови у него были не столь густы, как у предыдущего, на «гусениц» не тянули, а вот выражался он один в один, как тот. — Пошто людев пужаешь?
— Сам не знаю — откель, — признался Генка. И сразу спросил: — Год сейчас какой?
— Голову, знать, зашиб, — сочувственно покивал мужчина. — Тридцать седьмой таперича.
— Тысяча восемьсот?
— Шибко зашиб, видать, — зацокал мужик языком. — Девятьсот тридцать седьмой.
— Девятьсот?! — ахнул Генка, но тут же понял, что одежда на мужчине для десятого века слишком неподходящая. — В смысле, тысяча девятьсот?
— Одна тысяча девятьсот тридцать седьмой от Рождества Христова, — ответил собеседник и перекрестился, предельно точно повторив движения предыдущего мужика — вплоть до перекладки топора в левую руку: левой-то на Руси никто и никогда не крестился…
Больше «новый» мужик ничего сделать и сказать не успел, потому что Генку снова качнуло. Вновь потемнело в глазах, а когда морок прошел — перед ним стоял третий мужик. Разумеется, с топором. От второго его отличала более современного фасона рубаха — с отложным воротничком — все остальное будто досталось по наследству от прежнего. Да еще бороду заменяла как минимум трехдневная щетина.
— Я не лешак, — поспешил информировать Генка нового собеседника. — Я Гена — человек. Здесь оказался случайно. Какой сейчас год?
Все это он выпалил подряд, не делая особенных пауз между словами. Мужик попятился.
— Сгинь! — сказал он.
— Скорее всего, скоро сгину, — вздохнул Генка. — Топор опустите только.
Мужчина неожиданно послушался. Шмыгнул носом и прогундел:
— Извиняйте, если что. Не заметил, откуда ты взялся.
— Так какой сейчас год? — переспросил Генка.
— Семьдесят второй… — Мужик почему-то вопросу не удивился. Скорее всего, не умел.
— Уже лучше… — Генка благодарно кивнул. И его качнуло в третий раз.
ГЛАВА 37
На сей раз все вокруг было знакомым: лес, река, бревно, на котором он сидел перед путешествием… Не было только кострища — вернее, было, но очень старое, поросшее молоденькой травкой. А самое главное — не было «вырубленных» в скале ступенек! Если бы не это обстоятельство, Генка бы решил, что попал наконец-то в «свое» время. А так…
Будущее?.. Вряд ли — камень не «зализывает» раны. Значит, прошлое — и совсем недавнее: бревно, определенно, было тем же самым! Если так, то следующая остановка должна, по идее, быть настоящим.
Генка застыл, сложив на груди руки и — в ожидании толчка — расставив для устойчивости ноги. Время шло, а настоящее не наступало…
Генку начал трясти озноб — то ли от ветерка с реки, то ли от волнения, то ли от всего сразу… Он вспомнил про куртку в рюкзаке, достал ее и надел, застегнув на все пуговицы. Даже поднял воротник — словно джинсовая ткань могла спасти и от холода, и от прочих тревог. Рюкзак вновь повесил за плечи, решив не расставаться с ним до тех пор, пока не окажется в «своем» настоящем, дабы не лишиться его — как скафандра.
Куртка согрела, озноб скоро прошел, а вот тревога ничуть не уменьшилась.
«Неужели все?» — подумал Генка.
Стало неуютно… Может, всего-то пара дней отделяет его от своего времени, но туда уже не попасть… Хотя, что в этом особенно страшного? Ведь через эти пару дней настоящее все равно наступит! Можно хоть сейчас пойти и поискать самого себя!
Или нельзя?.. В своем прошлом он не помнит никакого второго Генки. Значит, подобной встречи не было. А если он найдет себя сейчас, то…
Что?.. Изменит прошлое?.. Будущее?.. Как там в фантастических романах пишут: история пойдет по альтернативному пути?.. А некоторые авторы утверждают, что встреча с самим собой может привести к самым неожиданным эффектам — вплоть до аннигиляции…
Нет, встречаться с собой из прошлого лучше не надо. Другое дело — предупредить своего двойника как-то, что-то посоветовать. Это, пожалуй, не помешает…
Стоп! Однако же никакого предупреждения в его прошлом не было! Значит, мир опять-таки как-то изменится, пойдет другим путем — о чем и предупреждал дедушка Ленин. То будет уже другой мир, а жить почему-то хотелось именно в своем! Какая, казалось бы, разница? Ан нет! Привычка, знаете ли…
Пожалуй, лучше всего где-нибудь переждать несколько дней до настоящего и потом по-настоящему «вернуться». И ходить далеко не нужно: здесь как раз безлюдно, дрова для костра есть, вода рядом… Как только «тот» Генка с Мариной прилетят сюда и скроются в пещере, можно будет и «легализоваться»… Плохо то, что он торчит именно на том месте, откуда они стартовали, — сразу попадется на глаза! Придется чуток углубиться в лес, не теряя из виду площадку перед скалой. Нынче-то они точно не появятся…
Генка сел на бревно и уставился на то место, где когда-то жгли костер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50