Я подумал, что имею право на некоторую роскошь – и мы перебрались на постоялый двор в городских предместьях, в четверти мили от моей бывшей стоянки. Просто мне жутко хотелось сидеть рядом с Магдалой в тепле, у огня. Скромные радости!
Живых оттуда, разумеется, выдуло ветром. Мы расположились удобнее, чем в любом дворце мира. Мои гвардейцы даже согрели воды, чтобы можно было вымыться. Потом мы, по праву захватчиков, ограбили хозяйский погреб. Я начал забывать за эту войну, что такое тепло, тишина, относительная безопасность, относительная чистота и горячее вино. И я уже почти забыл, какое запредельное наслаждение – близость живого друга.
А Магдала говорила:
– Тебя очень удобно любить, Дольф. Ты собираешь любовь по крошкам, как золотой песок, – боишься дышать над каждой крупинкой, боишься ее потерять так, как, наверное, больше ничего не боишься… Ты так льстишь этим, неописуемо…
– Судя по тому, что пишут в романах, – говорю, – так бывает всегда.
– В романах пишут ложь – разве ты не знаешь?
– Знаю. Но все верят.
– Я – не все. Вот, например, эти жемчужные четки… На память? При твоей манере одеваться, это может быть только…
Ну да, понимаю, они странно смотрелись рядом с моим дорожным костюмом. Сразу заметно – чужая безделушка. К тому же жемчуг стерся и потускнел, но я не мог с ним расстаться.
– Да, – говорю. – Память. О милом, глупом, добром парне, которого убили мои враги. Я его любил. Все, что обо мне говорят, – правда.
Магдала смеялась.
– Дольф, не так резко! О тебе, кроме прочего, говорят, что ты пожираешь младенцев, вырванных из материнского чрева!
И меня рассмешила. Мы лежали на ковре, заваленном подушками, около очага, хохотали и целовались. Потом она стала серьезной. Сказала:
– Я знаю, что может случиться все, что угодно. Но я счастлива впервые в жизни, благодарю Бога – и мне все равно, чем это кончится.
– Я не могу тебя понять, Магдала, – сказал я тогда. – Ты – королева, Перелесье – не последнее в нашем мире государство, Ричард – обожаемый подданными король и редкостный красавчик. Ты присягала ему, а потом с ним обвенчалась – и сбегаешь… Ладно бы с неким, как в романах пишут, обаятельным менестрелем. А то ведь – Господи, прости…
Она снова рассмеялась. Она оттаяла за те часы, которые провела со мной, – дико, но правда. Больше не казалась ледяным ангелом. Ее лицо ожило, и глаза начали светиться.
– О да, Дольф, – сказала, смеясь. – Чудище кладбищенское. На обаятельного менестреля ты никак не тянешь. Никакой из тебя менестрель, я тебе честно скажу. Ты же не умеешь ухаживать, милый.
– Не умею, – сознаюсь виновато.
Она прыснула.
– Да слава Богу! Я сыта этими ухаживаниями по горло. Ты не врешь, Дольф. Ты грубиян, но ты говоришь именно то, что хочешь сказать, а я насмотрелась на тех, кто слащаво врет в глаза, думая о вещах куда более грубых. Я была Королевой Любви и Красоты, я была Девой Тысячи Сердец, и я же слышала, что мои рыцари говорят друг другу, когда уверены, что меня нет поблизости…
Я здорово удивился. Говорю:
– Ты подслушивала?! – а сам думаю: «Ничего себе».
Она усмехнулась.
– Да они и не скрывались особо. Ричард любил охоты, турниры – такие забавы, в которых принимает участие толпа мужчин и очень мало женщин. Меня вынуждали его сопровождать. Я волей-неволей наслушалась их пьяных воплей в трапезной внизу, когда наверху бедная королева тщетно пытается задремать…
– А ты лихо скачешь верхом, – говорю. – Любишь охоту?
Снова усмехнулась, грустно.
– Терпеть не могу.
– Зачем же он брал тебя с собой?
Обняла меня, положила голову на мое плечо, сказала в самое ухо:
– А как ты думаешь, Дольф? В столице он принимал девок, таскать их с собой по лесам сложно.
Я не нашелся, что ответить. Мне стало горячо от разгорающегося Дара. Я прижал ее к себе, а она продолжала:
– Прости, что я говорю тебе об этом. Ты спросил, почему я сбежала. Я ненавижу Ричарда. Его первая жена умерла от родов, и он взял меня, потому что за мной давали Медные Горы и потому что ему понравился мой портрет. И с тех пор я была его служанкой, его девкой, его вещью – он даже к любимой кобыле относится серьезнее, прекрасный король Ричард… Тебе ведь случалось целовать мужчин, Дольф?
– Да, – говорю. – Было дело. А что?
– Тебе случалось целовать небритых мужчин, воняющих перегорелым вином и потом, вломившихся к тебе в опочивальню, когда ты только что заснул, и хватающих тебя руками, вымазанными свиным жиром?
– Нет, – смеюсь. – Если бы кто-нибудь отколол такой номер, я бы не целовал его, а убил, полагаю.
А Магдала сказала грустно:
– И я бы убила, если бы могла. С наслаждением, правда. Он приходил, когда хотел, и делал, что хотел. Он же сильнее меня: мои слова, слезы, что там еще – всего лишь женская дурь, не так ли? У меня двое детей, Дольф, которых отобрали у меня. Мне не позволили их даже кормить, чтобы они не испортили мою грудь – вещь короля. Ричард делает из моих бедных мальчиков собственные копии, а я не могу этому помешать.
– Хорошо это понимаю, – говорю. Я вправду очень хорошо ее понимал: я это проходил. А она была так же одинока, как я, прекрасная королева Магдала. Ей совсем ни на кого не приходилось рассчитывать.
У нее не было даже мертвецов!
Я чувствую плечом, как горит ее щека.
– Я жила в Прибережье, лучшей из стран. Мои братья учили меня ездить верхом, стрелять из лука и ходить в море на лодке под парусом. Отец позволял мне бывать на Советах. А потом меня отдали замуж, и Ричард запер меня в четырех стенах, с толпой болтливых дур, шпионящих за мной и доносящих на меня. Для того чтобы приходить в мою спальню, когда под рукой нет свежей девки! Он мог бы так легко сделать меня королевой Перелесья, а я в душе осталась принцессой Прибережья. И ненавижу его страну вместе с ним, Дольф!
– Ты очень хорошо обошлась с Ричардом, – сказал я тогда. – Ты его просто предала. А ведь могла бы и отравить. И это было бы совершенно справедливо.
Магдала улыбнулась мечтательно.
– Да, это было бы прекрасно… но у меня не оказалось яда.
Когда я слушал ее, мне казалось, что мои мысли текут сквозь ее разум. А когда я встречался с ней глазами – со взглядом спокойного бойца, моего соратника или соучастника, – мой Дар превращался в стену огня.
Магдала вливала в меня силу живого – как вампиры, только на свой лад.
Сказать по чести, я не знал, как все будет ночью, когда проснутся мои неумершие. Но вышло великолепно – Магдала совершенно не боялась и даже больше.
Вампиры ее восхитили. Помню, она улыбалась им, когда я объяснял, что государыня будет меня сопровождать. Но что самое удивительное – Магдала смотрела на Агнессу с доброжелательным любопытством. Я впервые видел, чтобы женщина спокойно реагировала на моего неумершего телохранителя – присутствие Агнессы бесило даже Марианну.
Женщины не могут видеть красоту других женщин. Она их раздражает – по крайней мере, обычно. В лучшем случае они пытаются делать вид, что красавицы рядом не существует. Беда в том, что потусторонняя красота девы-вампира в любом случае не сравнится с обликом живой женщины, даже самой прекрасной, – живые просто не способны достигнуть такого ледяного совершенства. И не понимают – по крайней мере, Розамунда, Беатриса и Марианна не понимали, – что глупо сравнивать настоящую ромашку и цветок, выкованный из серебра: разные категории.
А Магдала не делала вид, что ей все равно. И ей не было все равно – ей было интересно. Пока Клод рассказывал мне о положении в округе, Магдала вполголоса расспрашивала Агнессу о каких-то пустяках. Человека, впервые говорящего с существом из Сумерек, всегда интересуют пустяки – что вампир чувствует, когда летит, не хочется ли ему конфет или взбитых сливок, тоскует ли он по солнцу…
Я ее понимал – сам в свое время спрашивал почти то же самое.
Клод улыбнулся и показал на них глазами – хотел сказать, что тронут и что ему нравится Магдала. Такое редко случается с вампирами – обычно они долго привыкают к людям. А Магдала и Агнесса между тем болтали, как старые подруги.
Магдала потом сказала:
– Вампиры милые. Никогда бы не подумала. Милые – и очаровательно выглядят. Я думала, они – свирепые чудовища, как поют в балладах… Или они только рядом с тобой такие?
– Видишь ли, – говорю, – дело в силе духа. Трус бы увидел свирепых чудовищ, будь уверена. А ты видишь их настоящее… ну как сказать? Красоту страха, как у волков или рысей.
Она слушала и кивала.
Самое чудесное свойство души Магдалы было – веселое любопытство ко всему миру, помноженное на бесстрашие. Она ходила со мной по лагерю – спокойная, как всегда. Рассматривала мою личную охрану. Пожалела мои руки в рубцах – в том смысле, что не так уж просто все время себя резать. Спросила, что это у меня за конь такой, – и хихикала, слушая истории про мои чучела.
Я в конце концов не выдержал:
– Ты не боишься мертвецов? – говорю. – Совсем?
Магдала пожала плечами.
– Я их немало видела, – отвечает. – Ричард обожает турниры. У меня на глазах несколько часов умирал его оруженосец, которого ранили в голову. Это было более тяжелое зрелище, чем твои кадавры. Они же не чувствуют боли…
– Хочешь сказать, – говорю, – что Ричард не мог ему помочь и не приказал добить?
Магдала усмехнулась.
– Видишь ли, Дольф… добивать смертельно раненых жестоко. Вот наносить им раны – благородно. Тебе, вероятно, этого не понять – и слава Богу. Знаешь, я насмотрелась на людей, которые изо всех сил хотят быть хорошими… или, по крайней мере, казаться хорошими, – никогда не делай так. Те, кто может тебя рассмотреть, будут любить тебя таким, какой ты есть… а прочим ты все равно не объяснишь.
– Золотые слова, – говорю. – Я и сам так думаю.
– Только не забудь об этом, – говорит. Тоном почти заклинающим. – Делай только то, что считаешь нужным, и так, как считаешь нужным. Потому что человек погибает – телом или душой, не важно, – когда начинает врать другим и себе, чтобы выглядеть хорошим.
– А можно, – говорю, – я побуду хорошим для тебя? На пробу?
Она расхохоталась.
– Ну уж нет, дорогой! Вот если бы я была героиней легенды – о, тогда бы я обожала Ричарда, ты бы меня украл, и я бы спросила, где ты прячешь ключ к своему каменному сердцу. А у тебя случился бы приступ желания побыть хорошим – и ты рассказал бы мне об этом. Ты знаешь, все жестокие чудовища рассказывают, где хранят ключи от каменных сердец, своим любимым женщинам… а те выбалтывают про это благородным героям вроде Ричарда. По крайней мере, так в балладах поется – но я, благодарение Создателю, не героиня этого вздора.
– То есть, – говорю, – ты бы не стала рассказывать?
Она потерлась щекой о мою руку.
– Ричарду? Даже под пытками.
Мы оба не строили никаких иллюзий. Разве что время от времени припадало желание поиграть.
– Здорово было бы, – говорил я тогда, – убить Розамунду и жениться на тебе.
– Дольф, – смеялась она, – ты бредишь. Я замужем.
– Ричарда тоже убить, – говорю.
– И у нас родится дитя с претензиями на обе короны…
– …и мы объединим Перелесье и Междугорье в одну непобедимую державу…
– …а дитя будет фантастической сволочью – с проклятой кровью батюшки и тонкой стервозностью матушки …
– …еще бы – ведь матушка будет сама его нянчить. Так что он еще учудит что-нибудь такое, от чего его корона воссияет над миром, а мир содрогнется…
– …да уж, учудит – вроде того что сделал ты, Дольф. – И мы оба начинали хохотать.
Все это звучало прекрасно, но было совершенно нереально. Каждого из нас привязали к своей стране, семье, гербу – как приковывают к столбу цепями. Бесконечные вереницы династических браков, рождений, смертей, приданого, договоров, фавора и опалы создавали между нами непреодолимую преграду.
Мы знали, что нам непременно помешают. Мы еще не знали как, но о том, что помешают, знали точно. Мы совершали очередное чудовищное преступление, когда ласкали друг друга в комнатушке под самой крышей, на постоялом дворе, брошенном хозяевами, – каждый из нас предавал собственный Долг.
И поэтому каждая минута казалась ценной – как крупинка золотого песка, да. Магдала говорила правду. Эти три дня теперь хранятся в самом тайном и охраняемом месте моей души – рядом с ожерельем Нарцисса.
К полудню на третий день около превращенного в мой лагерь постоялого двора появились герольды Ричарда.
Помнится, день был нежно-серый, как перламутр, теплый… дождь моросил. Снег начал сходить. Весь мир был серый, мягкий, ветер дул с юга… И послы Ричарда выглядели ужасно ярко на этом сером фоне – в своих двухцветных ало-зеленых плащах с его гербами и золотых шапочках. Остановились поодаль и трубили в рожки. Ну-ну.
Я вышел. Меня сопровождали скелеты и Магдала в одежде пажа. Мы оба совершенно не видели нужды пытаться что-то скрыть.
Они заткнулись, как только нас увидели.
– Давайте бумаги, – говорю. – Вы ведь приперлись с указом Ричарда?
Пожилой герольд – странно смотрелась эта морщинистая рожа под золотым колпачком – слез с коня передать мне свиток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41