А Оскар сообщил с едва заметной тенью насмешки:
– Юноша далеко пойдет, ваше прекрасное величество. Он отважен. Кроме того, та крохотная капля Дара, которая растворена в этой перемешанной крови, безусловно, неуловима ни на вкус, ни на запах, но она позволяет вашему новому фавориту не только не терять лица, но и ощущать прикосновение Силы.
Я рассмеялся – я-то отлично знал, что Дар тут ни при чем, у Питера его нет, чрезмерно чувствительна его плоть, а не кровь. А Питер отвернулся и сказал, разглядывая узор на гобелене:
– Господин вампир, сделайте милость, не прикасайтесь ко мне больше, ни Силой, ни руками. А то я начну о вас плохо думать.
Оскар холодно улыбнулся и молвил:
– Да, мой дорогой государь, юноша будет полезен при вашем дворе. Здесь многим не мешало бы узнать, что они в действительности из себя представляют, а это дитя, как мне кажется, с наслаждением им об этом сообщит. Полагаю, вас это позабавит, ваше добрейшее величество. Нынче как будто время относительного затишья. Отдыхайте и развлекайтесь, мой бесценный государь… Пока это возможно.
Оскар был безусловно прав: и насчет относительности затишья, и насчет того, что долго отдыхать – слишком большая роскошь, которая явно не по карману некроманту.
В моих покоях Питер прижился, как приживается на новом месте беспризорная кошка. Так, будто нет тут для него ничего необычного. И ни разу не совершил ни малейшей бестактности – тоже талант своего рода.
Увидев портрет Нарцисса, подошел поближе – странное зрелище, и царапающее по сердцу. Спросил, тронув раму:
– Значит, он, да, государь? – задумчиво и, пожалуй, грустно. И продолжил с некоторой даже нежностью: – Бедный ягненочек…
Весь Нарцисс в одной фразе. Что еще можно добавить? Зато, перейдя из кабинета в приемную и рассматривая парадный портрет Розамунды, Питер вздохнул и сообщил с комическим шельмовским возмущением:
– Государь, а ваша жена… красивая, конечно, очень дама… но стерва.
– Ты, – говорю, – паршивец, вообще-то говоришь о королеве.
Паршивец улыбнулся и пожал плечами.
– Вы, государь, можете меня хоть повесить, если от этого она стервить перестанет.
Прелестно, право. Меня потом очень забавляли отзывы Питера о портретах моих родственников – они звучали не слишком лестно, зато обычно попадали в десятку. Питер был очень откровенен со мной, откровенен и бесстрашен – и при этом как-то варварски тактичен. Говорят, это характерная черточка потенциальных каторжников… Но это единственная недурная черта каторжников, если говорят правду.
По моей территории он ходил, где хотел, без малейшей опаски. Даже забрел как-то раз к оружейным покоям и наблюдал за виверной между створок приоткрытой двери:
– Государь, можно на драконе покататься?
Только в покои моей метрессы не совался один.
Хотя со мной пошел. Марианна при первой встрече взглянула на него довольно хмуро, но не был бы он Питером, позволь он ей на себя наброситься. В отличие от меня, мой новый товарищ умел разговаривать с плебейками:
– Доброе утро, красавица. Славная нынче весна, верно? Поля уже и на севере зеленые…
– И то, – ответила она совершенно автоматически. – Овес-то уж верно хорош будет…
Потом моя плюшка отзывалась о нем как о «барине с пониманием» – ей и в голову не пришло, кто мой прощелыга на самом деле. А с Тоддом у Питера вышло совсем просто – он Тодду делал человечков из орехов и вырезал меч из щепки. Это совсем примирило Марианну с Питером, тем более что потом он иногда пел ей деревенские песенки под лютню (разумеется, балансирующие на грани приличия).
Мертвецов Питер не боялся вообще. Никаких.
– Я, государь, покойников навидался. Да и потом – они же ваши…
Тодд и Марианна тоже были «мои», поэтому Питер мог развлекать их часами, если меня задерживали дела. Это его качество решительно мешало Марианне ревновать. Забавно, ведь ее фрейлины, разумеется, ехидно сообщили ей, что Питер проводит ночи в моей спальне, но моя дорогая курица не могла поверить в «этот вздор», убежденная, что мой фаворит безответно влюблен в нее. Он же говорил ей такие утонченные комплименты – в лучших деревенских традициях! Даже увидев как-то раз Питера в роброне голубого бархата, с белыми розами в напудренных волосах, раскрашенного и набеленного, передразнивающего с утонченной, беспощадной и уморительной точностью светскую жеманницу, Марианна только закатилась смехом так же, как и я. Питер был для нее «комедиант», «озорник» и «вечно устраивал всякие глупости», и Марианна, несмотря на это, а может, и благодаря этому, относилась к нему нежно, право, нежно, куда нежнее, чем к кому бы то ни было из моего окружения.
И вот странно… ведь он, кажется, искренне хотел ей понравиться, и она нравилась ему… не как женщина, конечно, но как добрая тетушка с веселым малышом… Что-то трогательное в этом было. Может, бродяга действительно почувствовал себя членом моего условного семейства… Я рад, если так.
Впрочем, мило Питер вел себя только за закрытой дверью моих покоев. Его любовь выделила меня из числа аристократов, которых он ненавидел с той же нервной страстью, с какой был мне предан. Вскоре двор отвечал ему такой же страстной ненавистью. Было за что, откровенно говоря: его воровская наблюдательность и речь, исполненная смертельного яда, через некоторое время досадили двору, как прищепка – собачьему хвосту.
В первое время юные придворные всего лишь обменивались с Питером обоюдными оскорблениями.
– Не смей на меня так смотреть! – фыркал очередной светский хлыщ.
– А тебя что, за деньги показывают? – осведомлялся Питер вкрадчиво и невинно. – Так я заплачу – такую рожу и на ярмарке не увидишь…
– Ничтожество! – взвивался вельможа. – Мы с тобой в одном кабаке не пили!
– Еще бы, – соглашался Питер кротко. – Стану я пить со всяким дерьмом…
Положение осложнялось тем, что никто не мог вызвать на поединок плебея, не имеющего титула. Титулованные коршуны рвали и метали не в силах унизиться до потасовки с безродным мужиком.
– Холоп, хам, отребье! – выходил из себя очередной Питеров оппонент. – Я прикажу своим лакеям отлупить тебя палками!
– Да пошел ты лесом, полем и ковыльной степью, – бросал Питер через плечо, добавляя к напутствию еще один адрес, по которому вряд ли посмел бы отправиться аристократ надлежащего воспитания.
Такие сравнительно простые выпады продолжались ровно до тех пор, пока Питер не осмотрелся хорошенько и не узнал своих противников поближе. Впоследствии он ухитрялся приобретать себе врагов одной фразой, попадавшей в цель с точностью стрелы. Помню, графу Эжену, почтительному сыну, сказал: «Что ты делаешь, тебя маменька заругает!», ревнивцу Стивену: «Поправь шляпу – рога видны», а Конраду, решительно не похожему на собственных братьев: «Знаешь, как-то раз я спал в одном сарае с твоим настоящим папашей – вылитый сынок, когда пьяный». Подобные реплики заставляли моих придворных бездельников грызть удила и рыть копытом от ярости.
Меня эти эскапады весьма забавляли. Мне не приходило в голову бояться при дворе за Питера – он отлично мог за себя постоять. Я не запрещал ему выяснять отношения с теми, кто ему не понравится, напротив – посвятил его в рыцари, разрешив этим проблему поединков.
Его личным рекордом стали, помнится, три поединка за один день. Питер рубился, как наемник, не признавая никаких благородных правил, спокойно, грязно и очень эффективно – я наслаждался, если удавалось это увидеть. Между прочим, один из трех боев тогда, кажется, кончился убийством. Отличный урок для идиотов, которым, кроме потасовок, делать нечего. Прелесть был Питер!
По ночам, пока я общался с духами, он, дожидаясь, когда я освобожусь, играл в кости с Клодом. Чудесное зрелище и совершенно фантастическое, особенно когда они принимались спорить (уже на третью ночь говорили друг другу «ты»). Если Оскар обращался к Питеру со снисходительным, хоть и дружелюбным пренебрежением как к моему доверенному слуге, то с Клодом они стали настоящими друзьями, вне определенной герцогом Карлом «святой мужской дружбы», из одной светлой симпатии, действительно на равных, как подобает двум пажам истинных господ, игнорируя непреодолимый для живых барьер смерти… Как, вероятно, Агнесса стала бы со временем подругой Магдалы…
Впрочем, именно Агнесса Питера смущала. Как разговаривать с ней, он не мог придумать. Подозреваю, ее чрезмерная нечеловеческая красота вызывала у моего бродяги чувство, родственное не похоти, а страху. Вероятно, Агнесса заметила это с женской чуткостью – и сопровождала Оскара лишь по моей просьбе, предпочитая уступать эту честь Клоду.
Я дал бы Питеру титул, даже хотел женить на вдове герцога Артура, но эта великолепная перспектива так ужасала их обоих, что у меня не хватило жестокости их мучить. Все, что мне оставалось, – пожаловать ему придворную должность, возможную для рыцаря. И я сделал его своим официальным оруженосцем.
Веселое было время…
Вероятно, из-за того, сколько похоти, сплетен, ненависти и крови получила впоследствии от нашей связи Та Самая Сторона, Питер пробыл со мной дольше, чем Магдала. Море тепла – почти целое лето…
Помню, то лето выдалось холодным, сухим и ветреным. Серое лето. Небо в тучах, все время в тучах, ветер их развевает, как потрепанные плащи бродяг, и деревья шумят.
Если едешь лесом, слышишь этот мерный холодный шелест. Мне это неприятно.
Марианна когда-то сказала, что мужики считают холодное лето дурной приметой. Не то что к неурожаю, не то что к голоду, а просто может быть любое неожиданное зло. Все это глупости, конечно… Но почему-то, когда погода мрачна осенью или весной, душе от того ни жарко ни холодно, а вот летнее холодное утро, пасмур, песок в следах ночного дождя, как в оспинах…
Может, это и наводит плебеев на мысли о грядущих бедах? Если среди мужиков есть существа с тонкой нервной организацией вроде Питера, то почему бы и нет…
Я в то лето торопился закончить дела с Канцелярией Призраков. Идея уже начала приносить свои первые плоды: воззвав к духам в любом месте, где нашлась бы плоская поверхность для пентаграммы, я узнавал свежайшие новости столицы и окрестностей. Нужно было закрепить успех, нужно – и я разъезжал по глухим провинциям с дивной свитой: мертвецы и Питер. В этих разъездах кроме насущной необходимости был странноватый шарм, романтический и развратный. Мы ночевали в безумных местечках, в развалинах, в склепах – там славно получается работать. Пару раз даже в лесу, у костра. Ну, признаться, в лесу – не по делу, по особым соображениям. Выставляли стражу, валялись в ворохе еловых лап, прикрытом плащами, как, вероятно, те самые «перелетные птицы», старые приятели Питера. В такие ночи я не звал духов – под открытым небом их трудно контролировать, – ну да это неважно. Лес, настороженный и темный, окружал наш костер, зеленая бродячая звезда стояла в черных небесах, огонь костра развевался и тек в этом черном прозрачном холоде, а на душе устанавливался непривычный покой. Восхитительно!
Только вышло так, что именно в лесу я получил известие… То самое паршивое известие, которого подспудно дожидался все это время, не в силах представить себе долгую спокойную жизнь. Сам себе накаркал, возможно.
После серьезного сеанса спиритизма в замке гостеприимного северного барончика и долгой утомительной дневной дороги я специально остановился в лесу. Надеялся отдохнуть и поразвлекаться в спокойной обстановке, подальше от жилья и людей, которые всегда излучали улавливаемую Даром потенциальную угрозу. И был разочарован и раздосадован, ощутив холод потустороннего присутствия – совсем поблизости.
Я люблю вампиров. Я всегда не прочь побеседовать с вампиром, даже незнакомым. Но когда для разговора с вампиром мне пришлось с безмятежного отдыха настраиваться на деловой лад – это было вовсе не так славно, как обычно.
Вообще, терпеть не могу, когда кто-нибудь – все равно кто, хоть Тот Самый, – нарушает мое нечастое уединение. Поэтому встретил пришельца холодно.
А вампиру между тем и без моего неудовольствия было достаточно неуютно. Я отчетливо ощутил мятный вкус его неуверенности, почти страха, к тому же он остановился поодаль, конфузясь подойти ближе. Его светлая фигура выглядела на фоне черных зарослей словно материализованный призрак.
– Ну, подойдите же, – говорю. Вероятно, довольно хмуро. – Если у вас есть дело ко мне, так не торчите в стороне, как провинциалка на званом приеме!
Вампир приблизился, преклонил колена, и я дал ему поцеловать руку. Ощущение его Силы было мне совершенно незнакомо; юный вампир, младший из какого-то провинциального клана – в точку я попал своей «провинциалкой», совсем смутил беднягу, а ведь его сам Оскар послал, я чуял на его душе отчетливый след моего наставника. Он еле выговорил:
– Я должен принести извинения, темный государь… Мне так неловко прерывать ваш отдых дурными вестями…
– Да не тяните же за душу, – говорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Юноша далеко пойдет, ваше прекрасное величество. Он отважен. Кроме того, та крохотная капля Дара, которая растворена в этой перемешанной крови, безусловно, неуловима ни на вкус, ни на запах, но она позволяет вашему новому фавориту не только не терять лица, но и ощущать прикосновение Силы.
Я рассмеялся – я-то отлично знал, что Дар тут ни при чем, у Питера его нет, чрезмерно чувствительна его плоть, а не кровь. А Питер отвернулся и сказал, разглядывая узор на гобелене:
– Господин вампир, сделайте милость, не прикасайтесь ко мне больше, ни Силой, ни руками. А то я начну о вас плохо думать.
Оскар холодно улыбнулся и молвил:
– Да, мой дорогой государь, юноша будет полезен при вашем дворе. Здесь многим не мешало бы узнать, что они в действительности из себя представляют, а это дитя, как мне кажется, с наслаждением им об этом сообщит. Полагаю, вас это позабавит, ваше добрейшее величество. Нынче как будто время относительного затишья. Отдыхайте и развлекайтесь, мой бесценный государь… Пока это возможно.
Оскар был безусловно прав: и насчет относительности затишья, и насчет того, что долго отдыхать – слишком большая роскошь, которая явно не по карману некроманту.
В моих покоях Питер прижился, как приживается на новом месте беспризорная кошка. Так, будто нет тут для него ничего необычного. И ни разу не совершил ни малейшей бестактности – тоже талант своего рода.
Увидев портрет Нарцисса, подошел поближе – странное зрелище, и царапающее по сердцу. Спросил, тронув раму:
– Значит, он, да, государь? – задумчиво и, пожалуй, грустно. И продолжил с некоторой даже нежностью: – Бедный ягненочек…
Весь Нарцисс в одной фразе. Что еще можно добавить? Зато, перейдя из кабинета в приемную и рассматривая парадный портрет Розамунды, Питер вздохнул и сообщил с комическим шельмовским возмущением:
– Государь, а ваша жена… красивая, конечно, очень дама… но стерва.
– Ты, – говорю, – паршивец, вообще-то говоришь о королеве.
Паршивец улыбнулся и пожал плечами.
– Вы, государь, можете меня хоть повесить, если от этого она стервить перестанет.
Прелестно, право. Меня потом очень забавляли отзывы Питера о портретах моих родственников – они звучали не слишком лестно, зато обычно попадали в десятку. Питер был очень откровенен со мной, откровенен и бесстрашен – и при этом как-то варварски тактичен. Говорят, это характерная черточка потенциальных каторжников… Но это единственная недурная черта каторжников, если говорят правду.
По моей территории он ходил, где хотел, без малейшей опаски. Даже забрел как-то раз к оружейным покоям и наблюдал за виверной между створок приоткрытой двери:
– Государь, можно на драконе покататься?
Только в покои моей метрессы не совался один.
Хотя со мной пошел. Марианна при первой встрече взглянула на него довольно хмуро, но не был бы он Питером, позволь он ей на себя наброситься. В отличие от меня, мой новый товарищ умел разговаривать с плебейками:
– Доброе утро, красавица. Славная нынче весна, верно? Поля уже и на севере зеленые…
– И то, – ответила она совершенно автоматически. – Овес-то уж верно хорош будет…
Потом моя плюшка отзывалась о нем как о «барине с пониманием» – ей и в голову не пришло, кто мой прощелыга на самом деле. А с Тоддом у Питера вышло совсем просто – он Тодду делал человечков из орехов и вырезал меч из щепки. Это совсем примирило Марианну с Питером, тем более что потом он иногда пел ей деревенские песенки под лютню (разумеется, балансирующие на грани приличия).
Мертвецов Питер не боялся вообще. Никаких.
– Я, государь, покойников навидался. Да и потом – они же ваши…
Тодд и Марианна тоже были «мои», поэтому Питер мог развлекать их часами, если меня задерживали дела. Это его качество решительно мешало Марианне ревновать. Забавно, ведь ее фрейлины, разумеется, ехидно сообщили ей, что Питер проводит ночи в моей спальне, но моя дорогая курица не могла поверить в «этот вздор», убежденная, что мой фаворит безответно влюблен в нее. Он же говорил ей такие утонченные комплименты – в лучших деревенских традициях! Даже увидев как-то раз Питера в роброне голубого бархата, с белыми розами в напудренных волосах, раскрашенного и набеленного, передразнивающего с утонченной, беспощадной и уморительной точностью светскую жеманницу, Марианна только закатилась смехом так же, как и я. Питер был для нее «комедиант», «озорник» и «вечно устраивал всякие глупости», и Марианна, несмотря на это, а может, и благодаря этому, относилась к нему нежно, право, нежно, куда нежнее, чем к кому бы то ни было из моего окружения.
И вот странно… ведь он, кажется, искренне хотел ей понравиться, и она нравилась ему… не как женщина, конечно, но как добрая тетушка с веселым малышом… Что-то трогательное в этом было. Может, бродяга действительно почувствовал себя членом моего условного семейства… Я рад, если так.
Впрочем, мило Питер вел себя только за закрытой дверью моих покоев. Его любовь выделила меня из числа аристократов, которых он ненавидел с той же нервной страстью, с какой был мне предан. Вскоре двор отвечал ему такой же страстной ненавистью. Было за что, откровенно говоря: его воровская наблюдательность и речь, исполненная смертельного яда, через некоторое время досадили двору, как прищепка – собачьему хвосту.
В первое время юные придворные всего лишь обменивались с Питером обоюдными оскорблениями.
– Не смей на меня так смотреть! – фыркал очередной светский хлыщ.
– А тебя что, за деньги показывают? – осведомлялся Питер вкрадчиво и невинно. – Так я заплачу – такую рожу и на ярмарке не увидишь…
– Ничтожество! – взвивался вельможа. – Мы с тобой в одном кабаке не пили!
– Еще бы, – соглашался Питер кротко. – Стану я пить со всяким дерьмом…
Положение осложнялось тем, что никто не мог вызвать на поединок плебея, не имеющего титула. Титулованные коршуны рвали и метали не в силах унизиться до потасовки с безродным мужиком.
– Холоп, хам, отребье! – выходил из себя очередной Питеров оппонент. – Я прикажу своим лакеям отлупить тебя палками!
– Да пошел ты лесом, полем и ковыльной степью, – бросал Питер через плечо, добавляя к напутствию еще один адрес, по которому вряд ли посмел бы отправиться аристократ надлежащего воспитания.
Такие сравнительно простые выпады продолжались ровно до тех пор, пока Питер не осмотрелся хорошенько и не узнал своих противников поближе. Впоследствии он ухитрялся приобретать себе врагов одной фразой, попадавшей в цель с точностью стрелы. Помню, графу Эжену, почтительному сыну, сказал: «Что ты делаешь, тебя маменька заругает!», ревнивцу Стивену: «Поправь шляпу – рога видны», а Конраду, решительно не похожему на собственных братьев: «Знаешь, как-то раз я спал в одном сарае с твоим настоящим папашей – вылитый сынок, когда пьяный». Подобные реплики заставляли моих придворных бездельников грызть удила и рыть копытом от ярости.
Меня эти эскапады весьма забавляли. Мне не приходило в голову бояться при дворе за Питера – он отлично мог за себя постоять. Я не запрещал ему выяснять отношения с теми, кто ему не понравится, напротив – посвятил его в рыцари, разрешив этим проблему поединков.
Его личным рекордом стали, помнится, три поединка за один день. Питер рубился, как наемник, не признавая никаких благородных правил, спокойно, грязно и очень эффективно – я наслаждался, если удавалось это увидеть. Между прочим, один из трех боев тогда, кажется, кончился убийством. Отличный урок для идиотов, которым, кроме потасовок, делать нечего. Прелесть был Питер!
По ночам, пока я общался с духами, он, дожидаясь, когда я освобожусь, играл в кости с Клодом. Чудесное зрелище и совершенно фантастическое, особенно когда они принимались спорить (уже на третью ночь говорили друг другу «ты»). Если Оскар обращался к Питеру со снисходительным, хоть и дружелюбным пренебрежением как к моему доверенному слуге, то с Клодом они стали настоящими друзьями, вне определенной герцогом Карлом «святой мужской дружбы», из одной светлой симпатии, действительно на равных, как подобает двум пажам истинных господ, игнорируя непреодолимый для живых барьер смерти… Как, вероятно, Агнесса стала бы со временем подругой Магдалы…
Впрочем, именно Агнесса Питера смущала. Как разговаривать с ней, он не мог придумать. Подозреваю, ее чрезмерная нечеловеческая красота вызывала у моего бродяги чувство, родственное не похоти, а страху. Вероятно, Агнесса заметила это с женской чуткостью – и сопровождала Оскара лишь по моей просьбе, предпочитая уступать эту честь Клоду.
Я дал бы Питеру титул, даже хотел женить на вдове герцога Артура, но эта великолепная перспектива так ужасала их обоих, что у меня не хватило жестокости их мучить. Все, что мне оставалось, – пожаловать ему придворную должность, возможную для рыцаря. И я сделал его своим официальным оруженосцем.
Веселое было время…
Вероятно, из-за того, сколько похоти, сплетен, ненависти и крови получила впоследствии от нашей связи Та Самая Сторона, Питер пробыл со мной дольше, чем Магдала. Море тепла – почти целое лето…
Помню, то лето выдалось холодным, сухим и ветреным. Серое лето. Небо в тучах, все время в тучах, ветер их развевает, как потрепанные плащи бродяг, и деревья шумят.
Если едешь лесом, слышишь этот мерный холодный шелест. Мне это неприятно.
Марианна когда-то сказала, что мужики считают холодное лето дурной приметой. Не то что к неурожаю, не то что к голоду, а просто может быть любое неожиданное зло. Все это глупости, конечно… Но почему-то, когда погода мрачна осенью или весной, душе от того ни жарко ни холодно, а вот летнее холодное утро, пасмур, песок в следах ночного дождя, как в оспинах…
Может, это и наводит плебеев на мысли о грядущих бедах? Если среди мужиков есть существа с тонкой нервной организацией вроде Питера, то почему бы и нет…
Я в то лето торопился закончить дела с Канцелярией Призраков. Идея уже начала приносить свои первые плоды: воззвав к духам в любом месте, где нашлась бы плоская поверхность для пентаграммы, я узнавал свежайшие новости столицы и окрестностей. Нужно было закрепить успех, нужно – и я разъезжал по глухим провинциям с дивной свитой: мертвецы и Питер. В этих разъездах кроме насущной необходимости был странноватый шарм, романтический и развратный. Мы ночевали в безумных местечках, в развалинах, в склепах – там славно получается работать. Пару раз даже в лесу, у костра. Ну, признаться, в лесу – не по делу, по особым соображениям. Выставляли стражу, валялись в ворохе еловых лап, прикрытом плащами, как, вероятно, те самые «перелетные птицы», старые приятели Питера. В такие ночи я не звал духов – под открытым небом их трудно контролировать, – ну да это неважно. Лес, настороженный и темный, окружал наш костер, зеленая бродячая звезда стояла в черных небесах, огонь костра развевался и тек в этом черном прозрачном холоде, а на душе устанавливался непривычный покой. Восхитительно!
Только вышло так, что именно в лесу я получил известие… То самое паршивое известие, которого подспудно дожидался все это время, не в силах представить себе долгую спокойную жизнь. Сам себе накаркал, возможно.
После серьезного сеанса спиритизма в замке гостеприимного северного барончика и долгой утомительной дневной дороги я специально остановился в лесу. Надеялся отдохнуть и поразвлекаться в спокойной обстановке, подальше от жилья и людей, которые всегда излучали улавливаемую Даром потенциальную угрозу. И был разочарован и раздосадован, ощутив холод потустороннего присутствия – совсем поблизости.
Я люблю вампиров. Я всегда не прочь побеседовать с вампиром, даже незнакомым. Но когда для разговора с вампиром мне пришлось с безмятежного отдыха настраиваться на деловой лад – это было вовсе не так славно, как обычно.
Вообще, терпеть не могу, когда кто-нибудь – все равно кто, хоть Тот Самый, – нарушает мое нечастое уединение. Поэтому встретил пришельца холодно.
А вампиру между тем и без моего неудовольствия было достаточно неуютно. Я отчетливо ощутил мятный вкус его неуверенности, почти страха, к тому же он остановился поодаль, конфузясь подойти ближе. Его светлая фигура выглядела на фоне черных зарослей словно материализованный призрак.
– Ну, подойдите же, – говорю. Вероятно, довольно хмуро. – Если у вас есть дело ко мне, так не торчите в стороне, как провинциалка на званом приеме!
Вампир приблизился, преклонил колена, и я дал ему поцеловать руку. Ощущение его Силы было мне совершенно незнакомо; юный вампир, младший из какого-то провинциального клана – в точку я попал своей «провинциалкой», совсем смутил беднягу, а ведь его сам Оскар послал, я чуял на его душе отчетливый след моего наставника. Он еле выговорил:
– Я должен принести извинения, темный государь… Мне так неловко прерывать ваш отдых дурными вестями…
– Да не тяните же за душу, – говорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41