Я же раньше тут работал... Половину бомжей знаю. Ментам несколько коробок отдадут, и все дела. А где спрятать халявную жрачку, они найдут. Пустых вагонов много. Искать бесполезно.
— К тому же искать будут те же менты, что схавают свой процент...
— А то! Система четкая... Если платить вовремя и не устраивать беспредела, на вокзале можно хоть десять лет жить.
— Ты тоже платил?
— Канэшно.
— И сколько, если не секрет?
— Процентов сорок... Потом, когда ушел, они меня подставить пытались.
— Зачем?
— Привыкли, козлы, дэньги получать, вот и обиделись...
— Да а... — Влад опустил спинку кресла назад. — Судя по всему, менты везде одинаковы... Сейчас тоже платишь?
— Нэт. Завязал я с этим — хватит.
— Не боишься, что рано или поздно возьмут?
— Ха! — Вестибюль оглы сжал кулак. — Пусть попробуют. Я страховку сделал. Если полезут, наш районный прокурор лично им задницы порвет...
— Серьезно?
— Ну... Я один раз Терпигорева на та аком деле подловил! Пэрсик! И документы у меня есть. Оригиналы. И он это знает. Так что всё путем.
Приема у заместителя начальника питерского ГУВД Вознесенский добивался почти месяц. Генерал, курировавший милицейское следствие, был хронически занят и недоступен для посетителей, хотя самолично объявлял о том, что в каждом случае волокиты будет разбираться персонально и любой сотрудник, допустивший нарушение прав гражданина, будет примерно наказан. Вне зависимости от занимаемой должности и прошлых заслуг.
Но одно дело слова и совсем другое — реальность.
Чтобы пробиться на прием к золотопогонному стражу закона, пришлось восемь раз отстаивать огромные очереди к его кабинету, где посетители, подобно охотникам за дефицитом из давно ушедших времен плановой экономики, записывали номера химическим карандашом на ладонях и обменивались рассказами о своих злоключениях.
В отличие от многих других, кто срывался, громко материл милицейскую бюрократию и хлопал дверью, Иван выдержал до конца.
Вожделенный миг наконец настал.
Вознесенский переступил порог генеральского кабинета, прошел по ковровой дорожке до огромного стола и примостился на стуле с краю.
Толстый человек в штатском костюме вяло махнул рукой. Начинайте излагать, мол.
Иван молча подал генералу два листка, на которых сжато и конкретно была изложена суть дела — как его били у консульства, кто именно и что ныне происходит с уголовным делом.
Толстяк засопел.
— Сроки следствия еще не вышли...
— Вы считаете, что мне следует подождать прекращения дела? За два месяца не допрошен ни один свидетель. И вряд ли стоит надеяться на лучшее.
— Вот вы тут пишете, — генерал отчеркнул ногтем абзац, — что изначально на вас напали неустановленные граждане. А уже потом — сотрудники консульства. И вы потеряли сознание...
— Да, это так.
— В бессознательном состоянии трудно кого либо опознать.
— Я прекрасно помню то, что происходило до этого.
— А сотрясение у вас было?
— Согласно врачебному заключению — только ушиб головного мозга.
— Вот видите! — обрадовался генерал.
— Сотрясение и ушиб — это не одно и то же, — пояснил готовый к такому повороту темы посетитель, — это вам любой доктор объяснит.
Милицейский чиновник сник. Быстро отфутболить посетителя не удавалось.
Генерал уже жалел, что пошел на поводу у начальника ГУВД и взвалил на себя обязанности общения с горожанами. На него тут же стал изливаться мутный поток жалоб на бездействие органов правопорядка, подкрепленный совершенно конкретными фактами. Победная статистика «успехов» день ото дня съеживалась, наружу выплывали совсем уж дикие случаи соучастия оперов и следователей в грабежах, изнасилованиях, фальсификации уголовных дел, разбазаривании арестованного имущества, нанесении тяжких телесных повреждений, убийствах.
И это не было случайным совпадением. Беспредел стал правилом поведения сотрудников системы. Офицеры и сержанты, не избивавшие задержанных и не грабившие опечатанные по уголовным делам квартиры, становились белыми воронами.
Чтобы вернуть милиции доброе имя, требовалось уволить девяносто процентов личного состава, а половину из уволенных — посадить на сроки от пяти до пятнадцати лет. От заявлений и жалоб голова шла кругом. Беспредел творился повсеместно. На уровне патрульных процветали мелкие поборы и нападения на граждан, в следствии — выбивание совершенно диких показаний, среди старших офицеров — откровенное участие в коммерческих проектах, у участковых — кражи и взяточничество. Система агонизировала. Не помогали ни показательные аресты наиболее зарвавшихся, ни откровенно проментовские телесериалы, ни пропагандируемый образ честного офицера, ни заказные статьи в газетах, ни рванувшиеся в литературу бывшие прокуроры и дознаватели, кропавшие бесконечные повести о бескорыстных детективах отечественного розлива.
Народ начал звереть.
Генерал уже несколько раз ловил себя на том, что предпочитает надевать на работу штатский костюм, чтобы не получить на улице в морду от какого нибудь потерявшего самоконтроль человека, прошедшего круги милицейского ада.
— Разберемся со следователем и накажем, — пообещал чиновник и поежился. Из полуоткрытого окна дуло.
— Когда я получу ответ? — спросил Иван.
— В течение месяца...
Рокотов расстелил на полу старое одеяло и под внимательным взглядом Азада взялся за дрель.
Победитовое сверло быстро справилось с сантиметровой сталью, и дверца распахнулась.
— Ух ты! — радостно сказал Вестибюль оглы, вытащив на свет прозрачный полиэтиленовый пакет с сухой серо зеленой травой. — Узбекская...
— Выброси. Или унеси из этой квартиры.
— Хорошо, — азербайджанец спрятал анашу в карман своей куртки. — Выручку пополам.
— Себе оставь, — Влад извлек из раскуроченного сейфа несколько папок с документами. — Тэк с, а это уже интереснее...
Азад быстро полистал одну папку.
— Тут только накладные.
— Разберемся, — биолог с наслаждением потянулся. — Отдохну и займусь делом... Ты как насчет отдыха?
— Мне в одно место заехать надо.
— Лады... Когда тебя можно будет застать?
Вестибюль оглы посмотрел на часы и возвел глаза к потолку.
— Сейчас восемь... После двенадцати.
— Это рано. Я тебе звякну часика в четыре.
— Нормально. Даже поспать успею.
— Поспать — это полезно... Я тоже минуток триста харю поплющу.
Ибрагимов накинул куртку.
Проводив азербайджанца, Рокотов зашел на кухню, проверил висящие на трехметровом шнуре в вентиляционной шахте два автомата и вернулся в комнату.
Поворочавшись с полчаса на кушетке, Влад встал и сварил себе кофе.
Сон никак не шел.
Борец с ядерным терроризмом разложил на кухонном столе документы, поставил рядом кружку и пепельницу и углубился в чтение.
Государственный Секретарь Соединенных Штатов Америки благожелательно посмотрела на специального представителя президента независимой Латвии.
— Ваше желание поскорее вступить в Европейский союз похвально. Америка всегда поддерживала и будет поддерживать демократические государства.
Латышский представитель сделал маленький глоток кофе и поставил фарфоровую чашечку на блюдце.
— Но как раз в связи с этим обострились провокации со стороны России.
— Что хотят русские? — небрежно поинтересовалась мадам.
— Помешать демократическому процессу. — Латыш преданно уставился на Мадлен. — Используют все средства. Именно с их подачи некоторые журналисты развивают скандал с членами нашего правительства, выдумав историю о педофилии.
Госсекретарь сморщила носик.
— Но ведь это неправда?
— Конечно, неправда! — горячо заверил представитель. — Обвиняют премьера, министра внутренних дел и главу президентской администрации. Это настоящая провокация.
— Я слышала еще о министрах финансов и обороны.
— Если русским дать волю, они и президента обвинят.
Олбрайт облокотилась на валик дивана. История о министрах педофилах тянулась давно. Ей докладывали о своеобразных пристрастиях латвийского руководства еще год назад, когда пресса была не в курсе. Тогда Мадлен пропустила подробности мимо ушей. Ну, педофилия, ну и что? Каждый имеет право на личную жизнь. По сравнению с политическими дивидендами и наличием под боком у Ивана верного союзника судьба каких то там несовершеннолетних детей столь малоинтересна, что не заслуживает даже строчки в докладе. И резидент ЦРУ в Латвии того же мнения.
В реальной политике всегда делается выбор в сторону государственных интересов.
— Не волнуйтесь, — Госсекретарь успокоила покрасневшего латыша, — ни США, ни НАТО на эти сплетни не обращают внимания. Все наши договоренности остаются в силе. Через два три года ваша страна станет ассоциированным членом Альянса, и русские прикусят язык. Мне представляется, что на провокацию нужно отреагировать. Чтобы показать Москве, кто в доме хозяин.
Представитель прибалтийского президента наклонился вперед.
Он сам неоднократно участвовал в сексуальных развлечениях с малолетними вместе с премьером и членами кабинета министров и очень боялся, что заокеанские друзья косо посмотрят на подобные увлечения. Теперь он успокоился и понял, что можно продолжать дальше. Ничего не будет. Чиновникам из маленькой независимой страны дали карт бланш на любой поступок, который не вступает в противоречие со стратегическими планами США в этом регионе.
Педофилия глобальных планов Америки не затрагивала. А с собственными «правдолюбцами» разберутся подчиненные главного полицейского комиссара, обвинив в провокации Россию. В дальнейшем следует придерживаться именно этой версии и списывать любые всплывающие детали на происки злобного московского руководства и внутренние интриги русской «пятой колонны».
— Наши судебные органы начали рассмотрение дел палачей из русской охранки НКВД, которые повинны в смерти многих тысяч латышских патриотов во время Второй мировой войны.
— Это правильно, — кивнула Госсекретарь, — у военных преступлений нет срока давности. Насколько мне известно, русские вели себя хуже немцев. В США с пониманием относятся к желанию вашего народа покарать этих негодяев.
— Но Москва опять пытается помешать...
— А вы не обращайте внимания.
— Они хотят ввести экономические санкции...
— Не волнуйтесь, — Олбрайт сложила руки на выпирающем животе, — мы окажем Латвии всемерную помощь. В том числе — и по линии финансов. За демократию мы платим не скупясь. Но и вы со своей стороны тоже должны приложить усилия по предоставлению своим гражданам равных прав. Государственный департамент немного обеспокоен наличием в Латвии разных форм гражданства. Особенно это касается ситуации с выборами. Нам представляется, что было бы правильно предоставить негражданам больше прав при голосовании. Я не говорю о высших должностях в стране. Но можно дать негражданам чуть больше мест в парламенте.
— У нас пока еще живет слишком много русских, — вздохнул латвийский дипломат. — Если мы дадим им право голоса, то они захватят в парламенте большинство.
— Введите расширенную квоту. Предположим, тридцать процентов. Треть ничего не решает, а Евросоюз будет этим удовлетворен.
Латыш задумался.
В обмен на игнорирование педофилического скандала ему предлагалось убедить президента в необходимости немного улучшить положение русских. Не совсем равноценно, но приемлемо.
— Я доложу.
— Мы надеемся на положительный ответ в течение месяца, — со значением сказала Олбрайт. — Теперь о вашем предложении по поводу Косова. Пентагон рассмотрел вашу заявку на участие в миротворческом контингенте и нашел ее вполне разумной. Взвод латышских десантников может отправляться на базу морской пехоты США в Македонии в любое время. Вооружение и питание за наш счет, иное финансирование, включая медицинскую страховку, — ваше.
Представитель прибалтийского президента согласно наклонил голову.
— Мы так и рассчитывали. Документы в посольство США в Риге будут поданы уже сегодня.
— Надеюсь, все солдаты благонадежны?
— Прошли самую тщательную проверку, — заверил латыш, — многие состоят в патриотическом молодежном союзе. Семьи безупречны...
В современной Латвии в понятие «безупречная семья» вкладывалось одно понятие — кто то из старшего поколения либо служил в батальоне СС, либо активно сотрудничал с фашистами.
Но Израиль, оравший на всех углах о Холокосте и ужасах гитлеризма, этого в упор не видел. Латвия стала заповедником, где можно было отыгрываться на русских за их победу над фашистской Германией, что латыши да и все остальные прибалты с удовольствием и делали. Израильские дипломаты жали руки националистам, будто своим приятелям по кибуцу, и не слышали обращений ни антифашистов из Европы, ни переживших Освенцим, Бухенвальд и Майданек евреев из собственной страны.
В политике нет заповедей, а есть только интересы.
Мадлен Олбрайт чуть заметно усмехнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— К тому же искать будут те же менты, что схавают свой процент...
— А то! Система четкая... Если платить вовремя и не устраивать беспредела, на вокзале можно хоть десять лет жить.
— Ты тоже платил?
— Канэшно.
— И сколько, если не секрет?
— Процентов сорок... Потом, когда ушел, они меня подставить пытались.
— Зачем?
— Привыкли, козлы, дэньги получать, вот и обиделись...
— Да а... — Влад опустил спинку кресла назад. — Судя по всему, менты везде одинаковы... Сейчас тоже платишь?
— Нэт. Завязал я с этим — хватит.
— Не боишься, что рано или поздно возьмут?
— Ха! — Вестибюль оглы сжал кулак. — Пусть попробуют. Я страховку сделал. Если полезут, наш районный прокурор лично им задницы порвет...
— Серьезно?
— Ну... Я один раз Терпигорева на та аком деле подловил! Пэрсик! И документы у меня есть. Оригиналы. И он это знает. Так что всё путем.
Приема у заместителя начальника питерского ГУВД Вознесенский добивался почти месяц. Генерал, курировавший милицейское следствие, был хронически занят и недоступен для посетителей, хотя самолично объявлял о том, что в каждом случае волокиты будет разбираться персонально и любой сотрудник, допустивший нарушение прав гражданина, будет примерно наказан. Вне зависимости от занимаемой должности и прошлых заслуг.
Но одно дело слова и совсем другое — реальность.
Чтобы пробиться на прием к золотопогонному стражу закона, пришлось восемь раз отстаивать огромные очереди к его кабинету, где посетители, подобно охотникам за дефицитом из давно ушедших времен плановой экономики, записывали номера химическим карандашом на ладонях и обменивались рассказами о своих злоключениях.
В отличие от многих других, кто срывался, громко материл милицейскую бюрократию и хлопал дверью, Иван выдержал до конца.
Вожделенный миг наконец настал.
Вознесенский переступил порог генеральского кабинета, прошел по ковровой дорожке до огромного стола и примостился на стуле с краю.
Толстый человек в штатском костюме вяло махнул рукой. Начинайте излагать, мол.
Иван молча подал генералу два листка, на которых сжато и конкретно была изложена суть дела — как его били у консульства, кто именно и что ныне происходит с уголовным делом.
Толстяк засопел.
— Сроки следствия еще не вышли...
— Вы считаете, что мне следует подождать прекращения дела? За два месяца не допрошен ни один свидетель. И вряд ли стоит надеяться на лучшее.
— Вот вы тут пишете, — генерал отчеркнул ногтем абзац, — что изначально на вас напали неустановленные граждане. А уже потом — сотрудники консульства. И вы потеряли сознание...
— Да, это так.
— В бессознательном состоянии трудно кого либо опознать.
— Я прекрасно помню то, что происходило до этого.
— А сотрясение у вас было?
— Согласно врачебному заключению — только ушиб головного мозга.
— Вот видите! — обрадовался генерал.
— Сотрясение и ушиб — это не одно и то же, — пояснил готовый к такому повороту темы посетитель, — это вам любой доктор объяснит.
Милицейский чиновник сник. Быстро отфутболить посетителя не удавалось.
Генерал уже жалел, что пошел на поводу у начальника ГУВД и взвалил на себя обязанности общения с горожанами. На него тут же стал изливаться мутный поток жалоб на бездействие органов правопорядка, подкрепленный совершенно конкретными фактами. Победная статистика «успехов» день ото дня съеживалась, наружу выплывали совсем уж дикие случаи соучастия оперов и следователей в грабежах, изнасилованиях, фальсификации уголовных дел, разбазаривании арестованного имущества, нанесении тяжких телесных повреждений, убийствах.
И это не было случайным совпадением. Беспредел стал правилом поведения сотрудников системы. Офицеры и сержанты, не избивавшие задержанных и не грабившие опечатанные по уголовным делам квартиры, становились белыми воронами.
Чтобы вернуть милиции доброе имя, требовалось уволить девяносто процентов личного состава, а половину из уволенных — посадить на сроки от пяти до пятнадцати лет. От заявлений и жалоб голова шла кругом. Беспредел творился повсеместно. На уровне патрульных процветали мелкие поборы и нападения на граждан, в следствии — выбивание совершенно диких показаний, среди старших офицеров — откровенное участие в коммерческих проектах, у участковых — кражи и взяточничество. Система агонизировала. Не помогали ни показательные аресты наиболее зарвавшихся, ни откровенно проментовские телесериалы, ни пропагандируемый образ честного офицера, ни заказные статьи в газетах, ни рванувшиеся в литературу бывшие прокуроры и дознаватели, кропавшие бесконечные повести о бескорыстных детективах отечественного розлива.
Народ начал звереть.
Генерал уже несколько раз ловил себя на том, что предпочитает надевать на работу штатский костюм, чтобы не получить на улице в морду от какого нибудь потерявшего самоконтроль человека, прошедшего круги милицейского ада.
— Разберемся со следователем и накажем, — пообещал чиновник и поежился. Из полуоткрытого окна дуло.
— Когда я получу ответ? — спросил Иван.
— В течение месяца...
Рокотов расстелил на полу старое одеяло и под внимательным взглядом Азада взялся за дрель.
Победитовое сверло быстро справилось с сантиметровой сталью, и дверца распахнулась.
— Ух ты! — радостно сказал Вестибюль оглы, вытащив на свет прозрачный полиэтиленовый пакет с сухой серо зеленой травой. — Узбекская...
— Выброси. Или унеси из этой квартиры.
— Хорошо, — азербайджанец спрятал анашу в карман своей куртки. — Выручку пополам.
— Себе оставь, — Влад извлек из раскуроченного сейфа несколько папок с документами. — Тэк с, а это уже интереснее...
Азад быстро полистал одну папку.
— Тут только накладные.
— Разберемся, — биолог с наслаждением потянулся. — Отдохну и займусь делом... Ты как насчет отдыха?
— Мне в одно место заехать надо.
— Лады... Когда тебя можно будет застать?
Вестибюль оглы посмотрел на часы и возвел глаза к потолку.
— Сейчас восемь... После двенадцати.
— Это рано. Я тебе звякну часика в четыре.
— Нормально. Даже поспать успею.
— Поспать — это полезно... Я тоже минуток триста харю поплющу.
Ибрагимов накинул куртку.
Проводив азербайджанца, Рокотов зашел на кухню, проверил висящие на трехметровом шнуре в вентиляционной шахте два автомата и вернулся в комнату.
Поворочавшись с полчаса на кушетке, Влад встал и сварил себе кофе.
Сон никак не шел.
Борец с ядерным терроризмом разложил на кухонном столе документы, поставил рядом кружку и пепельницу и углубился в чтение.
Государственный Секретарь Соединенных Штатов Америки благожелательно посмотрела на специального представителя президента независимой Латвии.
— Ваше желание поскорее вступить в Европейский союз похвально. Америка всегда поддерживала и будет поддерживать демократические государства.
Латышский представитель сделал маленький глоток кофе и поставил фарфоровую чашечку на блюдце.
— Но как раз в связи с этим обострились провокации со стороны России.
— Что хотят русские? — небрежно поинтересовалась мадам.
— Помешать демократическому процессу. — Латыш преданно уставился на Мадлен. — Используют все средства. Именно с их подачи некоторые журналисты развивают скандал с членами нашего правительства, выдумав историю о педофилии.
Госсекретарь сморщила носик.
— Но ведь это неправда?
— Конечно, неправда! — горячо заверил представитель. — Обвиняют премьера, министра внутренних дел и главу президентской администрации. Это настоящая провокация.
— Я слышала еще о министрах финансов и обороны.
— Если русским дать волю, они и президента обвинят.
Олбрайт облокотилась на валик дивана. История о министрах педофилах тянулась давно. Ей докладывали о своеобразных пристрастиях латвийского руководства еще год назад, когда пресса была не в курсе. Тогда Мадлен пропустила подробности мимо ушей. Ну, педофилия, ну и что? Каждый имеет право на личную жизнь. По сравнению с политическими дивидендами и наличием под боком у Ивана верного союзника судьба каких то там несовершеннолетних детей столь малоинтересна, что не заслуживает даже строчки в докладе. И резидент ЦРУ в Латвии того же мнения.
В реальной политике всегда делается выбор в сторону государственных интересов.
— Не волнуйтесь, — Госсекретарь успокоила покрасневшего латыша, — ни США, ни НАТО на эти сплетни не обращают внимания. Все наши договоренности остаются в силе. Через два три года ваша страна станет ассоциированным членом Альянса, и русские прикусят язык. Мне представляется, что на провокацию нужно отреагировать. Чтобы показать Москве, кто в доме хозяин.
Представитель прибалтийского президента наклонился вперед.
Он сам неоднократно участвовал в сексуальных развлечениях с малолетними вместе с премьером и членами кабинета министров и очень боялся, что заокеанские друзья косо посмотрят на подобные увлечения. Теперь он успокоился и понял, что можно продолжать дальше. Ничего не будет. Чиновникам из маленькой независимой страны дали карт бланш на любой поступок, который не вступает в противоречие со стратегическими планами США в этом регионе.
Педофилия глобальных планов Америки не затрагивала. А с собственными «правдолюбцами» разберутся подчиненные главного полицейского комиссара, обвинив в провокации Россию. В дальнейшем следует придерживаться именно этой версии и списывать любые всплывающие детали на происки злобного московского руководства и внутренние интриги русской «пятой колонны».
— Наши судебные органы начали рассмотрение дел палачей из русской охранки НКВД, которые повинны в смерти многих тысяч латышских патриотов во время Второй мировой войны.
— Это правильно, — кивнула Госсекретарь, — у военных преступлений нет срока давности. Насколько мне известно, русские вели себя хуже немцев. В США с пониманием относятся к желанию вашего народа покарать этих негодяев.
— Но Москва опять пытается помешать...
— А вы не обращайте внимания.
— Они хотят ввести экономические санкции...
— Не волнуйтесь, — Олбрайт сложила руки на выпирающем животе, — мы окажем Латвии всемерную помощь. В том числе — и по линии финансов. За демократию мы платим не скупясь. Но и вы со своей стороны тоже должны приложить усилия по предоставлению своим гражданам равных прав. Государственный департамент немного обеспокоен наличием в Латвии разных форм гражданства. Особенно это касается ситуации с выборами. Нам представляется, что было бы правильно предоставить негражданам больше прав при голосовании. Я не говорю о высших должностях в стране. Но можно дать негражданам чуть больше мест в парламенте.
— У нас пока еще живет слишком много русских, — вздохнул латвийский дипломат. — Если мы дадим им право голоса, то они захватят в парламенте большинство.
— Введите расширенную квоту. Предположим, тридцать процентов. Треть ничего не решает, а Евросоюз будет этим удовлетворен.
Латыш задумался.
В обмен на игнорирование педофилического скандала ему предлагалось убедить президента в необходимости немного улучшить положение русских. Не совсем равноценно, но приемлемо.
— Я доложу.
— Мы надеемся на положительный ответ в течение месяца, — со значением сказала Олбрайт. — Теперь о вашем предложении по поводу Косова. Пентагон рассмотрел вашу заявку на участие в миротворческом контингенте и нашел ее вполне разумной. Взвод латышских десантников может отправляться на базу морской пехоты США в Македонии в любое время. Вооружение и питание за наш счет, иное финансирование, включая медицинскую страховку, — ваше.
Представитель прибалтийского президента согласно наклонил голову.
— Мы так и рассчитывали. Документы в посольство США в Риге будут поданы уже сегодня.
— Надеюсь, все солдаты благонадежны?
— Прошли самую тщательную проверку, — заверил латыш, — многие состоят в патриотическом молодежном союзе. Семьи безупречны...
В современной Латвии в понятие «безупречная семья» вкладывалось одно понятие — кто то из старшего поколения либо служил в батальоне СС, либо активно сотрудничал с фашистами.
Но Израиль, оравший на всех углах о Холокосте и ужасах гитлеризма, этого в упор не видел. Латвия стала заповедником, где можно было отыгрываться на русских за их победу над фашистской Германией, что латыши да и все остальные прибалты с удовольствием и делали. Израильские дипломаты жали руки националистам, будто своим приятелям по кибуцу, и не слышали обращений ни антифашистов из Европы, ни переживших Освенцим, Бухенвальд и Майданек евреев из собственной страны.
В политике нет заповедей, а есть только интересы.
Мадлен Олбрайт чуть заметно усмехнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36