– Витя продолжал настойчиво выяснять:
– Ваше сиятельство, Гарсиа, то есть капитан де Армес, он был здесь? Куда он пошел?
– Я не видел его, – Никита снова склонился над Джованной. – Не знаю. Иди к воротам.
– Ага, ага… – Витя попятился. Но идти к воротам он вовсе не собирался. «Куда делся Гарсиа?» – трудягой-дятлом стучался в его виске один-единственный вопрос. Как мог испанец, преданный княгине до кончиков ногтей, оставить ее в ту самую минуту, когда на нее было совершено покушение? Даже в шестнадцатом веке Витя мыслил привычными категориями своего времени и своей службы. Тем более что Гарсиа подозревал неладное. Витя же сам был тому свидетелем. Куда он делся? Что стряслось? Почему княгиня оказалась один на один с чернокожим? Ясно, что Никита позже появился. Будь он с ней, не случилось бы такого. Внезапно родившуюся идею, что капитан де Армес мог быть заодно с убийцей, Витя сразу же отмел как абсурдную. Но куда он исчез? Именно теперь, когда его помощь необходима госпоже как никогда? Ведь только он может спасти ее со своей хрустальной баночкой – Витя имел в виду эликсир жизни, «слезы пифона». Нет, Гарсиа не мог уйти далеко от госпожи. Убить его тоже не могли. Испанец сам говорил не раз с ехидной улыбочкой, что ему подобное не грозит. Тогда что? Где?
Раздумывая, Витя обошел вокруг алтаря и натолкнулся на какую-то вышитую золотом занавеску. В церквях по своей прежней жизни Вите бывать не приходилось, что там где находится и что как называется, он не знал. Но нос за занавеску сунул. На всякий случай. Вот подтолкнуло что-то, как бывает. Что ж, на этот раз любопытство сослужило ему неплохую службу. В небольшой комнате за алтарем, где висели на стенах разнообразные церковные одежды, Растопчен-ко увидел того, кого искал: капитана де Армеса. Тот стоял на коленях перед раскрытым посреди комнаты ларцом и… играл большими цветными каменьями, сверкающими даже в полутьме идеально отшлифованными гранями. «Нашел, когда развлекаться!» – раздраженно подумал Витя, решительно входя в комнату. Он хотел окликнуть испанца, но подойдя ближе, увидел, что Гарсиа совсем не похож на того Гарсиа, которого он знал до сих пор. Капитан заметно сгорбатился, лицо его почернело и сильно состарилось, изборожденное глубокими морщинами. Костлявые руки, которыми он перебирал драгоценные камни, дрожали. Черные глаза блестели и почти выскакивали из орбит, как у буйнопомешанного. Словно малый ребенок, он ползал на четвереньках по полу за своими камушками, которые то и дело просто убегали от него, и с трудом ловил их. А поймав, никак не мог от них оторваться.
«Мама миа! – в отчаянии подумал Витя, почесывая затылок. – Вот так дела! Что же делать-то теперь? Так и помрет княгиня-то!»
Уже ничему не удивляясь и готовый ко всему в этом полном несуразностей столетии, Витя рассудил про себя, что именно камни привели капитана в столь плачевное состояние. «Ведь только что нормальный был, с чего бы вдруг спятил?» И тогда Растопченко решил насильно оторвать де Армеса от ларца. Он осторожно подошел к капитану сзади и крепко схватил того под руки.
Дико озираясь, испанец задергался, и сила его была очень велика. Но все же Вите удалось вырвать из его рук какой-то зеленовато-фиолетовый слиток и отбросить камень обратно в ларец. Де Армес немного притих.
Воспользовавшись этим, Витя потащил капитана вон из проклятой комнаты. Вытащив испанца в зал, он как следует встряхнул его, отхлестал по щекам и резко бросил на пол. Несколько мгновений Гарсиа лежал неподвижно лицом вниз с закрытыми глазами. Витя спокойно ждал, уверенный, что испанец вряд ли что-нибудь себе сломает, не тот случай.
И верно. Гарсиа пошевелился, затем повернулся на бок и приподнял голову.
Его лицо, руки, тело постепенно стали приобретать прежние формы. Наконец он открыл глаза. Они имели чрезвычайно уставшее выражение, словно были истомлены долгой, трудной болезнью. Взглянув на Витю, испанец глухо спросил:
– Где я? Что случилось?
– Что случилось?! – воскликнул Витя и схватив Гарсиа за руку, поднял его и потащил его к Джованне. – Ты видишь, что случилось, пока ты там в игрушечки играешь?
Увидев умирающую герцогиню, испанец мгновенно снова стал самим собой. Быстро опустившись на колени перед своей госпожой, он попросил князя Никиту немного приподнять ее, чтобы взглянуть на рану.
– Как могло это случиться! – в отчаянии воскликнул он. – Кто сделал это?
– Это мы бы у тебя хотели спросить, – буркнул сердито Витя. – Ты же с ней был.
– Вон тот сделал, – князь Никита Романович мрачно указал на лежащее вдалеке тело ассасина.
– Проклятие! – Гарсиа сжал руками голову. – У меня нет с собой лекарства. Госпожа приказала оставить его на корабле. Там же и пифон, который мог бы заменить его… Что делать? Что делать?!
Гарсиа в растерянности взглянул на Витю, затем на князя Никиту, и тут взгляд его упал на крупную красно-зелено яшму, висящую на толстой цепочке у Никиты на груди. Лицо испанца мгновенно прояснилось.
– Ваша светлость, принц, – обратился он к Ухтомскому князю, – я попрошу вас дать мне этот медальон, – он указал на гелиотроп.
– Зачем? – не понимая, что капитан собирается делать, Никита пожал плечами, но все же снял медальон и протянул его Гарсиа.
Осторожно взяв гелиотроп в руки, Гарсиа снова попросил князя:
– А теперь, принц, приподнимите, пожалуйста, мою госпожу и не опускайте, пока я не скажу.
Все еще недоумевая, Никита исполнил и эту просьбу. Испанец положил камень себе на ладонь и поднес его к ране на теле Джованны чуть-чуть пониже того места, куда ударил кинжал ассасина. Камень вспыхнул изнутри и выпустил бледно-розовый луч, который словно окутал своим сиянием рану герцогини. Через некоторое время течение крови остановилось, рана стала постепенно затягиваться. Лицо Джованны посветлело, все тело ее снова наполнилось теплом.
– Вы простите меня, принц, – сказал Никите Гарсиа, закрывая пальцами в ладони гелиотроп, – но я должен вернуть этот талисман моей госпоже. Без него ее жизни угрожает слишком много опасностей, и вы сами видите, мы далеко не всегда способны уберечь ее. Охранный камень, дарованный Командору при посвящении, должен всегда находиться при нем. Это закон.
– Какому Командору? – удивленно вскинул брови Никита. – О чем это ты, капитан?
– Я думаю, моя госпожа теперь сама расскажет вам, – загадочно ответил Гарсиа, снова надевая гелиотроп на шею герцогини. – Ну, вот. Теперь я спокоен за вас, ваша светлость, – промолвил он, преданно сжимая ее руку.
– Care mia… – разомкнув уста, прошептала Джованна, и пальцы ее руки вздрогнули.
– Она зовет вас, принц, – Гарсиа передал руку герцогини Никите.
Князь Ухтомский нежно принял ее в свою и, наклонившись, поцеловал. Длинные черные ресницы итальянки, неподвижно лежавшие на поблескивающей оставшейся позолотой коже, затрепетали, набрякшие потемневшие веки ее приподнялись. Первый взгляд Джованны, устремленный в бесконечность, казался тусклым и бессмысленным. Но вот она медленно, словно каждое, даже самое мелкое движение, составляло для нее огромный труд, перевела глаза на Никиту. Мгновение смотрела на него, не узнавая, и снова закрыла глаза. На лбу ее выступила испарина.
– Ничего, ничего, сейчас она придет в себя, – успокаивающе ответил на гневный взгляд Никиты капитан де Армес. – Терпение, мой принц.
Он снова склонился над своей госпожой и стал осторожно соскребать с внутренней стороны ее руки кусочки золотого покрытия.
– Чем это ты покрасил ее? – спросил вместо Никиты Витя.
– Это египетский бальзам, при помощи которого фараоны достигали бессмертия тела. Если бы не он, госпожа не смогла бы пройти в монастырь, она попросту бы сгорела заживо.
Витя присвистнул с уважением: «Фараоны! Это вам не фунт изюма! Одно слово – Эрмитаж.»
Тем временем капитан де Армес снова попросил Никиту приподнять Джованну и наложил на место удара кусочки бальзама. Они тут же впитались в рану. Несколько мгновений спустя, герцогиня снова отрыла глаза, и взгляд ее сразу стал привычно гордым и ясным. Она приподняла голову, взглянула на Витю, неуместно поклонившегося – здрасьте, мол, – затем на Гарсиа. Спросила сразу:
– Ты был в ризнице? Я же запретила тебе прикасаться к ларцу!
Капитан виновато потупился и не ответил ей. Затем ее блистающий прежней энергией взгляд переметнулся на князя Ухтомского.
– Вассиана… – не скрывая своей радости, князь с нежностью провел ладонью по ее щеке. – Вассиана…
Но бывшая греческая принцесса холодно отстранилась от него.
– Княгини Вассианы больше нет, – сказала она веско и строго. – Я, Джованна де Борджиа, герцогиня Романьи и Валентине, пришла забрать то, что принадлежит мне по праву рождения – похищенный у моей семьи ларец Борджиа и его сокровища. Я, Командор ордена Тампля, пришла исполнить приказ Маршала и вернуть ордену украденное достояние! – Она резко поднялась на ноги. Рука в золоченой перчатке легла на эфес рапиры. – И если ты, принц де Ухтом, не отдашь мне добром то, что я требую, я убью тебя и всех твоих родственников, оставшихся в этой обители, а сам монастырь спалю дотла.
Князь Ухтомский отпрянул от неожиданности, потом тоже поднялся. Гарсиа де Армес встал за спиной своей госпожи, а Витя отступил подальше, стараясь держаться в стороне. Глаза Никиты снова потемнели. Он пристально смотрел на Джованну, будто приглядываясь и не узнавая в знакомых чертах прежнее лицо.
– Так значит, – промолвил он, слегка помедлив, – ты готова на все ради этих проклятых камней? Они для тебя превыше мудрости, ценнее любви? Мне казалось, ты была иной, Джованна.
Темное облачко сомнения скользнуло по лицу герцогини, но она тут же усилием воли прогнала его прочь.
– Ты где-нибудь слышал, принц, чтобы мертвые изменялись? Чтобы им было стыдно, чтобы они умели любить? – с вызовом спросила она, но не смогла спрятать промелькнувшую в ее словах горечь.
– Но ты – не мертвая, – возразил ей Никита спокойно, – ты – живая. Я знаю, как горячи твои губы, как жарки объятия, как кровь пылает в твоих жилах и сердце рвется наружу от страсти. Зачем же ты стараешься обмануть меня?
– Потому что не могу иначе, – голос Джованны потух, и лицо ее посерело.
– Вспомни, тебя любили здесь, – продолжил князь. – Быть может, я – сильнее всех, но не только я один. И вспомни, любили ли так тебя в твоей Италии? Мне помнится, тебя там отравили. И ты пришла убить всех, кто тебя любил, сжечь их дома, сделать несчастными их жен и оставить сиротами детей? Кем бы ты ни была, Джованна, как бы голос твой и прелесть твоя не надрывали мое сердце, – знай, пока я жив, этого не будет! Я смогу защитить свой дом!
– Бесплодное усилие! – воскликнула Джованна. – Против тебя – Вечность!
– Неправда! За меня – Бог! – столь же горячо ответил ей князь. – Оглянись вокруг, Джованна, ведь сколько ни пылят, ни дымят твои прихвостни, но им не удалось достичь успеха. И не удастся никогда, пока не погибнет последний русич в земле белозер-ской. А он погибнет – придут другие. Русь – огромная. Кто только не жег нас, кто не убивал, а мы живем. И все, как кость в горле, не даем вам покоя, в ваших Италиях. Ни я, ни брат мой старший ларец предков твоих не похищали, побрякушек таких у нас на Руси в достатке. Достался он нам по несчастливому случаю. Знали бы – сразу избавились от него. А живота близких своих, Господом дарованного, за сокровища каких-то древних инородцев класть бы не стали. Зачем сразу не сказала, кто ты и что надобно тебе в нашей земле? Уверен, что брат мой упорствовать не стал бы, и игумен монастыря его бы одобрил в том. Отдали бы тебе ларец – убирайся с ним ко всем чертям своим латинским и наслаждайся тем, что тебе дорого. Но ты пришла с бедой, с пожаром, с разрушением. Неужто столь дороги тебе эти камни, что ради них человечьего живота не жаль? Ответь мне, Джованна. Выслушаю тебя, хоть и горька немилосердно мне речь твоя.
– Камни эти не только мне дороги, – глухо ответила ему Джованна, и в почти черных от слез глазах ее застыла глубокая, неизбывная печаль. – В них – все истины человечества, вся долгая и скорбная его судьба. А то, что сказал ты, Никита Романович, – верно: меня любили здесь. Но в том-то и состоит Господне наказание мне, Джованне де Борджиа, герцогине Ро-маньи и Валентино, никогда не верившей в любовь и ничего не любившей, кроме власти и денег, – разрушить жизнь тех, кого сама полюбила. Своими руками убить любовь, столь поздно народившуюся. Уж говорил тебе не раз об этом, Никитушка. И потому я обманула брата твоего, князя Алексея Петровича, которого только использовала для себя, чтобы утвердиться на земле русской, в доверие войти. Потому соблазнила и второго брата твоего, князя Андрея Андомского, столкнула его лбом со старшими братьями, дабы вынес он мне из монастыря ларец де Борджиа, а потом сама же до плахи его довела, до петли палаческой, чтобы не выдал меня никому. Подговорила сестру твою Ирину Андреевну, чтоб донос на мужа своего и свекровь лютую написала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Ваше сиятельство, Гарсиа, то есть капитан де Армес, он был здесь? Куда он пошел?
– Я не видел его, – Никита снова склонился над Джованной. – Не знаю. Иди к воротам.
– Ага, ага… – Витя попятился. Но идти к воротам он вовсе не собирался. «Куда делся Гарсиа?» – трудягой-дятлом стучался в его виске один-единственный вопрос. Как мог испанец, преданный княгине до кончиков ногтей, оставить ее в ту самую минуту, когда на нее было совершено покушение? Даже в шестнадцатом веке Витя мыслил привычными категориями своего времени и своей службы. Тем более что Гарсиа подозревал неладное. Витя же сам был тому свидетелем. Куда он делся? Что стряслось? Почему княгиня оказалась один на один с чернокожим? Ясно, что Никита позже появился. Будь он с ней, не случилось бы такого. Внезапно родившуюся идею, что капитан де Армес мог быть заодно с убийцей, Витя сразу же отмел как абсурдную. Но куда он исчез? Именно теперь, когда его помощь необходима госпоже как никогда? Ведь только он может спасти ее со своей хрустальной баночкой – Витя имел в виду эликсир жизни, «слезы пифона». Нет, Гарсиа не мог уйти далеко от госпожи. Убить его тоже не могли. Испанец сам говорил не раз с ехидной улыбочкой, что ему подобное не грозит. Тогда что? Где?
Раздумывая, Витя обошел вокруг алтаря и натолкнулся на какую-то вышитую золотом занавеску. В церквях по своей прежней жизни Вите бывать не приходилось, что там где находится и что как называется, он не знал. Но нос за занавеску сунул. На всякий случай. Вот подтолкнуло что-то, как бывает. Что ж, на этот раз любопытство сослужило ему неплохую службу. В небольшой комнате за алтарем, где висели на стенах разнообразные церковные одежды, Растопчен-ко увидел того, кого искал: капитана де Армеса. Тот стоял на коленях перед раскрытым посреди комнаты ларцом и… играл большими цветными каменьями, сверкающими даже в полутьме идеально отшлифованными гранями. «Нашел, когда развлекаться!» – раздраженно подумал Витя, решительно входя в комнату. Он хотел окликнуть испанца, но подойдя ближе, увидел, что Гарсиа совсем не похож на того Гарсиа, которого он знал до сих пор. Капитан заметно сгорбатился, лицо его почернело и сильно состарилось, изборожденное глубокими морщинами. Костлявые руки, которыми он перебирал драгоценные камни, дрожали. Черные глаза блестели и почти выскакивали из орбит, как у буйнопомешанного. Словно малый ребенок, он ползал на четвереньках по полу за своими камушками, которые то и дело просто убегали от него, и с трудом ловил их. А поймав, никак не мог от них оторваться.
«Мама миа! – в отчаянии подумал Витя, почесывая затылок. – Вот так дела! Что же делать-то теперь? Так и помрет княгиня-то!»
Уже ничему не удивляясь и готовый ко всему в этом полном несуразностей столетии, Витя рассудил про себя, что именно камни привели капитана в столь плачевное состояние. «Ведь только что нормальный был, с чего бы вдруг спятил?» И тогда Растопченко решил насильно оторвать де Армеса от ларца. Он осторожно подошел к капитану сзади и крепко схватил того под руки.
Дико озираясь, испанец задергался, и сила его была очень велика. Но все же Вите удалось вырвать из его рук какой-то зеленовато-фиолетовый слиток и отбросить камень обратно в ларец. Де Армес немного притих.
Воспользовавшись этим, Витя потащил капитана вон из проклятой комнаты. Вытащив испанца в зал, он как следует встряхнул его, отхлестал по щекам и резко бросил на пол. Несколько мгновений Гарсиа лежал неподвижно лицом вниз с закрытыми глазами. Витя спокойно ждал, уверенный, что испанец вряд ли что-нибудь себе сломает, не тот случай.
И верно. Гарсиа пошевелился, затем повернулся на бок и приподнял голову.
Его лицо, руки, тело постепенно стали приобретать прежние формы. Наконец он открыл глаза. Они имели чрезвычайно уставшее выражение, словно были истомлены долгой, трудной болезнью. Взглянув на Витю, испанец глухо спросил:
– Где я? Что случилось?
– Что случилось?! – воскликнул Витя и схватив Гарсиа за руку, поднял его и потащил его к Джованне. – Ты видишь, что случилось, пока ты там в игрушечки играешь?
Увидев умирающую герцогиню, испанец мгновенно снова стал самим собой. Быстро опустившись на колени перед своей госпожой, он попросил князя Никиту немного приподнять ее, чтобы взглянуть на рану.
– Как могло это случиться! – в отчаянии воскликнул он. – Кто сделал это?
– Это мы бы у тебя хотели спросить, – буркнул сердито Витя. – Ты же с ней был.
– Вон тот сделал, – князь Никита Романович мрачно указал на лежащее вдалеке тело ассасина.
– Проклятие! – Гарсиа сжал руками голову. – У меня нет с собой лекарства. Госпожа приказала оставить его на корабле. Там же и пифон, который мог бы заменить его… Что делать? Что делать?!
Гарсиа в растерянности взглянул на Витю, затем на князя Никиту, и тут взгляд его упал на крупную красно-зелено яшму, висящую на толстой цепочке у Никиты на груди. Лицо испанца мгновенно прояснилось.
– Ваша светлость, принц, – обратился он к Ухтомскому князю, – я попрошу вас дать мне этот медальон, – он указал на гелиотроп.
– Зачем? – не понимая, что капитан собирается делать, Никита пожал плечами, но все же снял медальон и протянул его Гарсиа.
Осторожно взяв гелиотроп в руки, Гарсиа снова попросил князя:
– А теперь, принц, приподнимите, пожалуйста, мою госпожу и не опускайте, пока я не скажу.
Все еще недоумевая, Никита исполнил и эту просьбу. Испанец положил камень себе на ладонь и поднес его к ране на теле Джованны чуть-чуть пониже того места, куда ударил кинжал ассасина. Камень вспыхнул изнутри и выпустил бледно-розовый луч, который словно окутал своим сиянием рану герцогини. Через некоторое время течение крови остановилось, рана стала постепенно затягиваться. Лицо Джованны посветлело, все тело ее снова наполнилось теплом.
– Вы простите меня, принц, – сказал Никите Гарсиа, закрывая пальцами в ладони гелиотроп, – но я должен вернуть этот талисман моей госпоже. Без него ее жизни угрожает слишком много опасностей, и вы сами видите, мы далеко не всегда способны уберечь ее. Охранный камень, дарованный Командору при посвящении, должен всегда находиться при нем. Это закон.
– Какому Командору? – удивленно вскинул брови Никита. – О чем это ты, капитан?
– Я думаю, моя госпожа теперь сама расскажет вам, – загадочно ответил Гарсиа, снова надевая гелиотроп на шею герцогини. – Ну, вот. Теперь я спокоен за вас, ваша светлость, – промолвил он, преданно сжимая ее руку.
– Care mia… – разомкнув уста, прошептала Джованна, и пальцы ее руки вздрогнули.
– Она зовет вас, принц, – Гарсиа передал руку герцогини Никите.
Князь Ухтомский нежно принял ее в свою и, наклонившись, поцеловал. Длинные черные ресницы итальянки, неподвижно лежавшие на поблескивающей оставшейся позолотой коже, затрепетали, набрякшие потемневшие веки ее приподнялись. Первый взгляд Джованны, устремленный в бесконечность, казался тусклым и бессмысленным. Но вот она медленно, словно каждое, даже самое мелкое движение, составляло для нее огромный труд, перевела глаза на Никиту. Мгновение смотрела на него, не узнавая, и снова закрыла глаза. На лбу ее выступила испарина.
– Ничего, ничего, сейчас она придет в себя, – успокаивающе ответил на гневный взгляд Никиты капитан де Армес. – Терпение, мой принц.
Он снова склонился над своей госпожой и стал осторожно соскребать с внутренней стороны ее руки кусочки золотого покрытия.
– Чем это ты покрасил ее? – спросил вместо Никиты Витя.
– Это египетский бальзам, при помощи которого фараоны достигали бессмертия тела. Если бы не он, госпожа не смогла бы пройти в монастырь, она попросту бы сгорела заживо.
Витя присвистнул с уважением: «Фараоны! Это вам не фунт изюма! Одно слово – Эрмитаж.»
Тем временем капитан де Армес снова попросил Никиту приподнять Джованну и наложил на место удара кусочки бальзама. Они тут же впитались в рану. Несколько мгновений спустя, герцогиня снова отрыла глаза, и взгляд ее сразу стал привычно гордым и ясным. Она приподняла голову, взглянула на Витю, неуместно поклонившегося – здрасьте, мол, – затем на Гарсиа. Спросила сразу:
– Ты был в ризнице? Я же запретила тебе прикасаться к ларцу!
Капитан виновато потупился и не ответил ей. Затем ее блистающий прежней энергией взгляд переметнулся на князя Ухтомского.
– Вассиана… – не скрывая своей радости, князь с нежностью провел ладонью по ее щеке. – Вассиана…
Но бывшая греческая принцесса холодно отстранилась от него.
– Княгини Вассианы больше нет, – сказала она веско и строго. – Я, Джованна де Борджиа, герцогиня Романьи и Валентине, пришла забрать то, что принадлежит мне по праву рождения – похищенный у моей семьи ларец Борджиа и его сокровища. Я, Командор ордена Тампля, пришла исполнить приказ Маршала и вернуть ордену украденное достояние! – Она резко поднялась на ноги. Рука в золоченой перчатке легла на эфес рапиры. – И если ты, принц де Ухтом, не отдашь мне добром то, что я требую, я убью тебя и всех твоих родственников, оставшихся в этой обители, а сам монастырь спалю дотла.
Князь Ухтомский отпрянул от неожиданности, потом тоже поднялся. Гарсиа де Армес встал за спиной своей госпожи, а Витя отступил подальше, стараясь держаться в стороне. Глаза Никиты снова потемнели. Он пристально смотрел на Джованну, будто приглядываясь и не узнавая в знакомых чертах прежнее лицо.
– Так значит, – промолвил он, слегка помедлив, – ты готова на все ради этих проклятых камней? Они для тебя превыше мудрости, ценнее любви? Мне казалось, ты была иной, Джованна.
Темное облачко сомнения скользнуло по лицу герцогини, но она тут же усилием воли прогнала его прочь.
– Ты где-нибудь слышал, принц, чтобы мертвые изменялись? Чтобы им было стыдно, чтобы они умели любить? – с вызовом спросила она, но не смогла спрятать промелькнувшую в ее словах горечь.
– Но ты – не мертвая, – возразил ей Никита спокойно, – ты – живая. Я знаю, как горячи твои губы, как жарки объятия, как кровь пылает в твоих жилах и сердце рвется наружу от страсти. Зачем же ты стараешься обмануть меня?
– Потому что не могу иначе, – голос Джованны потух, и лицо ее посерело.
– Вспомни, тебя любили здесь, – продолжил князь. – Быть может, я – сильнее всех, но не только я один. И вспомни, любили ли так тебя в твоей Италии? Мне помнится, тебя там отравили. И ты пришла убить всех, кто тебя любил, сжечь их дома, сделать несчастными их жен и оставить сиротами детей? Кем бы ты ни была, Джованна, как бы голос твой и прелесть твоя не надрывали мое сердце, – знай, пока я жив, этого не будет! Я смогу защитить свой дом!
– Бесплодное усилие! – воскликнула Джованна. – Против тебя – Вечность!
– Неправда! За меня – Бог! – столь же горячо ответил ей князь. – Оглянись вокруг, Джованна, ведь сколько ни пылят, ни дымят твои прихвостни, но им не удалось достичь успеха. И не удастся никогда, пока не погибнет последний русич в земле белозер-ской. А он погибнет – придут другие. Русь – огромная. Кто только не жег нас, кто не убивал, а мы живем. И все, как кость в горле, не даем вам покоя, в ваших Италиях. Ни я, ни брат мой старший ларец предков твоих не похищали, побрякушек таких у нас на Руси в достатке. Достался он нам по несчастливому случаю. Знали бы – сразу избавились от него. А живота близких своих, Господом дарованного, за сокровища каких-то древних инородцев класть бы не стали. Зачем сразу не сказала, кто ты и что надобно тебе в нашей земле? Уверен, что брат мой упорствовать не стал бы, и игумен монастыря его бы одобрил в том. Отдали бы тебе ларец – убирайся с ним ко всем чертям своим латинским и наслаждайся тем, что тебе дорого. Но ты пришла с бедой, с пожаром, с разрушением. Неужто столь дороги тебе эти камни, что ради них человечьего живота не жаль? Ответь мне, Джованна. Выслушаю тебя, хоть и горька немилосердно мне речь твоя.
– Камни эти не только мне дороги, – глухо ответила ему Джованна, и в почти черных от слез глазах ее застыла глубокая, неизбывная печаль. – В них – все истины человечества, вся долгая и скорбная его судьба. А то, что сказал ты, Никита Романович, – верно: меня любили здесь. Но в том-то и состоит Господне наказание мне, Джованне де Борджиа, герцогине Ро-маньи и Валентино, никогда не верившей в любовь и ничего не любившей, кроме власти и денег, – разрушить жизнь тех, кого сама полюбила. Своими руками убить любовь, столь поздно народившуюся. Уж говорил тебе не раз об этом, Никитушка. И потому я обманула брата твоего, князя Алексея Петровича, которого только использовала для себя, чтобы утвердиться на земле русской, в доверие войти. Потому соблазнила и второго брата твоего, князя Андрея Андомского, столкнула его лбом со старшими братьями, дабы вынес он мне из монастыря ларец де Борджиа, а потом сама же до плахи его довела, до петли палаческой, чтобы не выдал меня никому. Подговорила сестру твою Ирину Андреевну, чтоб донос на мужа своего и свекровь лютую написала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45