Голову надо отвернуть умнику, который догадался сделать его из жёсткого корда, который, как тёрка, терзает обгоревшие плечи. Но и это сойдёт. В воде акваланг сделается невесомым, а грубое прикосновение лямок смягчит нежнейшая смазка водяных струй.
Кирилл надел акваланг, неуклюже попрыгал на месте и подогнал лямки.
— Если будет поступать вода, — озабоченно предупредил инструктор, — перевернись на левый бок и резко продуйся.
— Ясно, — заверил Кирилл, снимая прибор. — “Барракуды” взять, что ли? — в сомнении остановился он перед стеллажом с ластами.
— Бери, если нравятся. Спаренный так и не освоил?
— Освоил с грехом пополам, только привыкнуть трудно. И вообще, чувствуешь себя как-то уютнее, если ноги раздельно. От скалы оттолкнуться, под водой походить…
— Рыбы, кореш, не ходят! — коротким смешком отозвался Валера. — А в общем, как кому нравится! — Он критически оглядел свой арсенал и, попробовав на вес, вынул из стойки острогу потяжелее.
— Зачем? — удивился Кирилл.
— Для страховки. Мало ли какую тварь занесёт с тропическими течениями. Бывали случаи… Ну что, поехали?
— А ты разве не возьмёшь акваланг?
— Мой на катере.
И вот, наконец, после неуклюжего прыжка — спиной вперёд — через борт — живительная прохлада. Дымящаяся раздробленным светом и сумраком голубизна, где исчезает вес, теряются представления о верхе и низе и только обжимающая резина маски предупреждает о свободном падении в глубину и тускнеет, удаляясь, серебряная изнанка волн. Исчезает груз акваланга и свинцовых бляшек, проходит жжение на спине и царапанье под лямками. Всё проходит, всё оседает. Остаётся только свобода в трёхмерном пространстве и удивительное дно. Ближе, ещё ближе… Ещё.
Конечно, воздух поступает далеко не свободно и часто приходится ложиться на бок, чтобы избавиться от воды, но разве в этом дело?
Сам виноват, что торопился и не проверил акваланг. Ничего, в другой раз всё будет иначе! Не торопясь, на досуге подберёшь себе прибор, опробуешь его да наденешь гидрокостюм, чтобы можно было подольше пробыть в холодных глубинных слоях. Всё это будет потом. А сейчас это неповторимое дно, которое надо то и дело покидать, чтобы глотнуть воздух. Чёрт с ними, с неполадками и неудобствами! Ведь где-то там трепанг. Шутка ли, трепанг!
Как поёт это набатное слово! Оно ключ к южным морям, к удивительным приключениям на море и на суше.
Узкие пироги, малайские прау и джонки под парусом, похожим на крыло летучей мыши. Вскипающий в крови азот, и человек, загорелый и тощий, падающий на розовый песок с выпученными от боли глазами. Зелёные осьминоги, как колышущиеся привидения, встающие из тёмных расселин. Пальмы, перистые листья которых дрожат под пассатом над изумрудной лагуной. Уставившееся в переносицу дуло винчестера или кольта сорок пятого калибра. Медные позеленевшие весы, освещённые красноватым огоньком, плавающим в скорлупе кокосового ореха. Золотые монеты неизвестной чеканки. Радужная пена прибоя. Огромный марлин с чёрным копьём на морде и парусом на спине. Катамаран с балансиром. Литая ртутная рыба, бьющаяся на окровавленной остроге. Детские горячие мечты. Милый романтический бред.
Все эти чудеса незримо свалены в какой-то тёмной кладовке памяти. Она заперта на скрипучий заржавленный замок, который почему-то отворяется словом “трепанг”.
Кирилл скользил над ощетинившимися острыми кромками устриц кочками, трогал синеватые, обросшие мохнатой слизью камни. Всё жило, трепетало, сжималось. Плавно колыхались желтоватые пузырчатые грозди саргассов, мелкие синюшные крабики боком проваливались в чёрные щели. Прянула, расходясь, и сомкнулась за спиной рыбья стая. Кусок грунта взлетел перед самым носом и, превратившись в камбалу, улепетнул подальше. Кирилл непроизвольно рванулся вслед, но хитрая рыба, сделав резкий поворот, вновь исчезла на светлом, в серых крапинках дне. Оно цвело пучками немыслимых созданий, как сад клумбами. Розовые и малиновые губки. Пунцовая тугая асцидия, которую называют помидором. Разнообразная рыбья мелочь, пощипывающая мохнатый ворс камней и растений.
Борясь с удушьем, Кирилл кувыркался над подводными скалами, как летящий в свободном падении парашютист. Скорее всего в мембране была дырка, потому что воздух поступал всё хуже и хуже. Его приходилось чуть ли не высасывать из мундштука. Но мысль работала обостренно и чётко, будя память, разворачивая звенья неожиданных ассоциаций. Он узнавал странных морских обитателей, которых изучал по цветным таблицам, припоминал вычитанные в книгах подробности. Не всегда узнаваемые сразу, они представали перед стеклянным овалом маски, словно вызванные мысленным заклинанием: рыбы, актинии, губки. Не было лишь вожделённого трепанга, хотя Валера и обещал навести точно на банку. И вдруг, когда Кирилл надумал уже возвращаться, в голубоватой тени камня возникла огромная колючая гусеница. Он жадно схватил её, и она тут же сжалась в тугой резиновый комок. Точно пупырчатый теннисный мяч. Кирилл медленно тронулся вверх, перекатывая в ладонях беззащитное существо. Его грозные на вид шипы оказались всего лишь пупырышками на коже. Оказавшись в сетке, коричневая муфточка постепенно распрямилась и вновь выпустила свои безобидные пупырышки.
Едва шевеля ластами, Кирилл всплыл рядом с катером, который снизу казался чёрным утюгом, окружённым пульсирующим сиянием. Оторвав загубник от сведённых судорогой челюстей, он схватился за борт и с помощью Валерия залез в лодку. После моря она показалась нестерпимо горячей.
— Вот, — показал он свою добычу, всласть надышавшись.
— Вообще-то не положено, но одного можно, ладно.
— Будешь?
— Как? Без всего? — изумился Валера.
— Морской женьшень, стимулятор, — увлечённо уговаривал Кирилл. — Японские и корейские рыбаки едят сырым. Это и еда, и лекарство почти от всех болезней. — Он взял острый обломок мидии, разрезал тугое резиновое брюхо трепанга, выпотрошил его и промыл в море.
Валера следил за ним со скучающим любопытством. Он брезгливо поморщился, когда Кирилл отрезал кусочек и положил в рот.
На вкус трепанг походил на мягкий хрящик. И консистенция у него была примерно такая же. Жевать было не очень легко, но вполне терпимо.
— А ничего! — сообщил он, осторожно сжевав. — Даже вкусно. Как огурец! Хочешь?
— Ни в жисть!
— Особенно ценятся экземпляры со слабой пигментацией. В России, до революции, за белого или голубого трепанга скупщик платил золотую пятёрку. Это были большие деньги. Но тот же скупщик брал потом пять-десять тысяч рублей за унцию сухого веса. Так дорого ценился голубой, особо целебный, как полагали.
— Да и обычный, тёмно-коричневый, стоил порядочно. Его варили, потом тщательно сушили на солнце, посыпав пылью древесного угля. В таком виде он поступал на рынки Восточной и Юго-Восточной Азии. И сейчас в магазинах продают именно такой сушёный и чёрный от угля трепанг. Его надо долго вымачивать и несколько раз варить, сливая чёрную воду. Лишь после всех этих пертурбаций к нему возвращается мягкость и первоначальные размеры. Ведь сушёный трепанг в несколько раз меньше живого. — Кирилл счастливо вздохнул и растянулся на горячем днище.
— Не так уж много осталось этого трепанга в море. Его порядком выловили.
— Ещё бы! Ни на одном продукте моря нельзя было так заработать, как на морском женьшене. Недаром сведения о трепанговых бухтах передавались от отца к сыну. Каждый свято хранил секрет трепанговых полей.
— Тебе сколько лет? — спросил Валера.
— Вот-вот тридцать стукнет, а что?
— Странный ты парень, вроде начитанный, умный, спортсмен, а ведёшь себя ну прямо как ребёнок.
— Это плохо?
— Не знаю, — Валера состроил неопределённую гримасу. — Но по мне, мужик должен быть мужиком. Ты же вроде как не живёшь, а играешься с жизнью.
— Так ведь я на отдыхе, Валера, в законном отпуске. Но вообще-то ты верно подметил. Отчасти. Ведь то, что для тебя повседневная работа, для меня действительно увлекательная игра. Вот я и спрашиваю: это что, плохо?
— Сам-то ты как считаешь?
— Я как считаю? — Кирилл на мгновение задумался. — А почему бы тебе, чтобы верно судить обо всём, тоже не поиграть для развлечения в мои игры? Ради эксперимента?
— Так ведь ты химик вроде? Или физик? Я в этих делах ни бум-бум, и вообще у меня только десять классов.
— Тогда останемся, Валера, корешами, каждый при своих. Не судите и не судимы будете. Вроде бы так говорится на сей счёт?
— Тебе виднее, только сдаётся мне, что ты меня не совсем верно понял. На образование зачем-то свернул. Плевать я хотел на твоё высшее! Я про другое, я про солидность толкую…
— А я на солидность твою плюю. — Кирилл пригладил волосы и весело прищурился навстречу ветру. — Может, ко мне моё детство только сейчас и пришло по-настоящему? Что же я, щёки надувать должен?
— Это как понимать?
— Да так и понимай, что я с пятого класса зачитывался морскими книжками. Разве я виноват, что слишком поздно осуществилась моя мечта?
— Ты разве первый раз на море?
— На таком — первый. Всё, что я до сих пор видел, — пустая лужа по сравнению с ним.
— Чего же ты на химика выучился, если так морем увлекался?
— Так я, брат, ещё и историком быть хотел, и даже поэтом. Стихи свои печатать пробовал.
— Разбрасывался, значит?
— Выходит, так. Только я ни о чём не жалею.
— И не надо. Живи себе, как живётся. О прошлом переживать — последнее дело.
— Ты, Валера, большой философ, но за трепанга тебе спасибо. С меня причитается.
— Мне от этого ни холодно и ни жарко. Тут миль на сто в округе водки не сыщешь. Потому гуляй себе, химик, и ни о чём не беспокойся. Вот если пришлёшь мне книжку Володи Высоцкого, в ножки тебе поклонюсь. В Москве небось можно достать?
— В Москве-то как раз и неможно, но я постараюсь, Валера.
Переждав после обеда жару, Кирилл отправился, как обычно, в Холерную бухту, которую уже считал безраздельно своей. Однако, выйдя из рощи на сопке, он увидел, что место занято и кто-то с увлечением плещется у его любимых гротов. Сбежав вниз, он прилёг на песке за ноздреватым округлым камнем и принялся отрывать новый колодец, потому что все прежние засыпал ветер.
Добравшись до воды, он перевернулся на спину, передохнул, глядя в небо, где, как на рентгеновском снимке, обозначились белые рёбрышки облаков, и высунулся из-за укрытия.
Из воды выходила женщина. Золотоволосая, удивительно стройная и абсолютно нагая. Искромётно горели капли на её загорелых плечах, и лёгкая пена ласкала узенькие лодыжки.
Дикий песчаный берег, сохранивший узоры приливов, накат волны, кружащее голову небо. И солнечный ветер до звона в крови. Она была средоточием и первопричиной этого маленького мирка, чудом выкроенного из повседневного мельтешения. Бабочки замерли перед ней, распластав бархатистые крылья. Солнце вытапливало лесные смолы, и воздух кипел, осушая её.
Почувствовав чужой взгляд, купальщица подняла голову и нашла устремлённые на неё глаза. Остались только два магнитных полюса, соединённых невидимым током, а всё остальное сдвинулось и пропало, как декорации на повёрнутой сцене.
По крайней мере так привиделось Кире, когда он, не выдержав напряжения, вобрал голову в плечи и тихонько сник у себя за камнем, возле выковырянной мокрой дыры. Он чувствовал себя школяром, застигнутым на месте преступления. Колодец в песочке окончательно доконал его. Как видно, прав оказался Валера.
Но так спокойно и тихо было в подветренном затишке, так далеко и призывно кричали чайки, что Кира скоро успокоился и даже нашёл в пикантном происшествии смешную сторону. Собравшись с духом, он решительно встал и вышел из-за камня. На пляже было первозданно ослепительно и пусто. Он огляделся в лёгкой тревоге и, заметив на сопке удаляющееся мелькание цветастого платья, неожиданно для себя бросился вдогонку.
Он бежал в гору, раздвигая руками упругие лозы, перепрыгивал через лужи и ручейки.
— Подождите, ради бога, подождите! — закричал он, заплутавшись в горячке в лесной тени.
Звонкое эхо, угасая, перекатилось над сопкой.
Сообразив, где видел в последний раз проблеск платья, Кирилл кинулся напрямик через дубраву, потому что была лишь одна дорога, огибавшая сопку. От мелькания солнца и крон в глазах заплясали зелёные пятна, но было легко и радостно бежать себе и бежать, выравнивая дыхание, не думая ни о чём.
Потом он не раз спросит себя, какое чувство или какая мысль подтолкнули и бросили его в эту погоню, и не найдёт ответа.
Кирилл наткнулся на незнакомку, когда уже не чаял её догнать. Она спокойно стояла под деревом, обрывая спелые ягоды лимонника, и, как видно, ждала. На её увлажнённых соком губах дрожала ироническая улыбка.
— Умоляю, простите! — бросил он на бегу и, совершенно обессиленный, привалился к соседнему кедру.
— Это за что же? — она окинула его долгим изучающим взглядом.
— За всё разом. Поверьте, я не нарочно. — Кирилл театрально прижал руки к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Кирилл надел акваланг, неуклюже попрыгал на месте и подогнал лямки.
— Если будет поступать вода, — озабоченно предупредил инструктор, — перевернись на левый бок и резко продуйся.
— Ясно, — заверил Кирилл, снимая прибор. — “Барракуды” взять, что ли? — в сомнении остановился он перед стеллажом с ластами.
— Бери, если нравятся. Спаренный так и не освоил?
— Освоил с грехом пополам, только привыкнуть трудно. И вообще, чувствуешь себя как-то уютнее, если ноги раздельно. От скалы оттолкнуться, под водой походить…
— Рыбы, кореш, не ходят! — коротким смешком отозвался Валера. — А в общем, как кому нравится! — Он критически оглядел свой арсенал и, попробовав на вес, вынул из стойки острогу потяжелее.
— Зачем? — удивился Кирилл.
— Для страховки. Мало ли какую тварь занесёт с тропическими течениями. Бывали случаи… Ну что, поехали?
— А ты разве не возьмёшь акваланг?
— Мой на катере.
И вот, наконец, после неуклюжего прыжка — спиной вперёд — через борт — живительная прохлада. Дымящаяся раздробленным светом и сумраком голубизна, где исчезает вес, теряются представления о верхе и низе и только обжимающая резина маски предупреждает о свободном падении в глубину и тускнеет, удаляясь, серебряная изнанка волн. Исчезает груз акваланга и свинцовых бляшек, проходит жжение на спине и царапанье под лямками. Всё проходит, всё оседает. Остаётся только свобода в трёхмерном пространстве и удивительное дно. Ближе, ещё ближе… Ещё.
Конечно, воздух поступает далеко не свободно и часто приходится ложиться на бок, чтобы избавиться от воды, но разве в этом дело?
Сам виноват, что торопился и не проверил акваланг. Ничего, в другой раз всё будет иначе! Не торопясь, на досуге подберёшь себе прибор, опробуешь его да наденешь гидрокостюм, чтобы можно было подольше пробыть в холодных глубинных слоях. Всё это будет потом. А сейчас это неповторимое дно, которое надо то и дело покидать, чтобы глотнуть воздух. Чёрт с ними, с неполадками и неудобствами! Ведь где-то там трепанг. Шутка ли, трепанг!
Как поёт это набатное слово! Оно ключ к южным морям, к удивительным приключениям на море и на суше.
Узкие пироги, малайские прау и джонки под парусом, похожим на крыло летучей мыши. Вскипающий в крови азот, и человек, загорелый и тощий, падающий на розовый песок с выпученными от боли глазами. Зелёные осьминоги, как колышущиеся привидения, встающие из тёмных расселин. Пальмы, перистые листья которых дрожат под пассатом над изумрудной лагуной. Уставившееся в переносицу дуло винчестера или кольта сорок пятого калибра. Медные позеленевшие весы, освещённые красноватым огоньком, плавающим в скорлупе кокосового ореха. Золотые монеты неизвестной чеканки. Радужная пена прибоя. Огромный марлин с чёрным копьём на морде и парусом на спине. Катамаран с балансиром. Литая ртутная рыба, бьющаяся на окровавленной остроге. Детские горячие мечты. Милый романтический бред.
Все эти чудеса незримо свалены в какой-то тёмной кладовке памяти. Она заперта на скрипучий заржавленный замок, который почему-то отворяется словом “трепанг”.
Кирилл скользил над ощетинившимися острыми кромками устриц кочками, трогал синеватые, обросшие мохнатой слизью камни. Всё жило, трепетало, сжималось. Плавно колыхались желтоватые пузырчатые грозди саргассов, мелкие синюшные крабики боком проваливались в чёрные щели. Прянула, расходясь, и сомкнулась за спиной рыбья стая. Кусок грунта взлетел перед самым носом и, превратившись в камбалу, улепетнул подальше. Кирилл непроизвольно рванулся вслед, но хитрая рыба, сделав резкий поворот, вновь исчезла на светлом, в серых крапинках дне. Оно цвело пучками немыслимых созданий, как сад клумбами. Розовые и малиновые губки. Пунцовая тугая асцидия, которую называют помидором. Разнообразная рыбья мелочь, пощипывающая мохнатый ворс камней и растений.
Борясь с удушьем, Кирилл кувыркался над подводными скалами, как летящий в свободном падении парашютист. Скорее всего в мембране была дырка, потому что воздух поступал всё хуже и хуже. Его приходилось чуть ли не высасывать из мундштука. Но мысль работала обостренно и чётко, будя память, разворачивая звенья неожиданных ассоциаций. Он узнавал странных морских обитателей, которых изучал по цветным таблицам, припоминал вычитанные в книгах подробности. Не всегда узнаваемые сразу, они представали перед стеклянным овалом маски, словно вызванные мысленным заклинанием: рыбы, актинии, губки. Не было лишь вожделённого трепанга, хотя Валера и обещал навести точно на банку. И вдруг, когда Кирилл надумал уже возвращаться, в голубоватой тени камня возникла огромная колючая гусеница. Он жадно схватил её, и она тут же сжалась в тугой резиновый комок. Точно пупырчатый теннисный мяч. Кирилл медленно тронулся вверх, перекатывая в ладонях беззащитное существо. Его грозные на вид шипы оказались всего лишь пупырышками на коже. Оказавшись в сетке, коричневая муфточка постепенно распрямилась и вновь выпустила свои безобидные пупырышки.
Едва шевеля ластами, Кирилл всплыл рядом с катером, который снизу казался чёрным утюгом, окружённым пульсирующим сиянием. Оторвав загубник от сведённых судорогой челюстей, он схватился за борт и с помощью Валерия залез в лодку. После моря она показалась нестерпимо горячей.
— Вот, — показал он свою добычу, всласть надышавшись.
— Вообще-то не положено, но одного можно, ладно.
— Будешь?
— Как? Без всего? — изумился Валера.
— Морской женьшень, стимулятор, — увлечённо уговаривал Кирилл. — Японские и корейские рыбаки едят сырым. Это и еда, и лекарство почти от всех болезней. — Он взял острый обломок мидии, разрезал тугое резиновое брюхо трепанга, выпотрошил его и промыл в море.
Валера следил за ним со скучающим любопытством. Он брезгливо поморщился, когда Кирилл отрезал кусочек и положил в рот.
На вкус трепанг походил на мягкий хрящик. И консистенция у него была примерно такая же. Жевать было не очень легко, но вполне терпимо.
— А ничего! — сообщил он, осторожно сжевав. — Даже вкусно. Как огурец! Хочешь?
— Ни в жисть!
— Особенно ценятся экземпляры со слабой пигментацией. В России, до революции, за белого или голубого трепанга скупщик платил золотую пятёрку. Это были большие деньги. Но тот же скупщик брал потом пять-десять тысяч рублей за унцию сухого веса. Так дорого ценился голубой, особо целебный, как полагали.
— Да и обычный, тёмно-коричневый, стоил порядочно. Его варили, потом тщательно сушили на солнце, посыпав пылью древесного угля. В таком виде он поступал на рынки Восточной и Юго-Восточной Азии. И сейчас в магазинах продают именно такой сушёный и чёрный от угля трепанг. Его надо долго вымачивать и несколько раз варить, сливая чёрную воду. Лишь после всех этих пертурбаций к нему возвращается мягкость и первоначальные размеры. Ведь сушёный трепанг в несколько раз меньше живого. — Кирилл счастливо вздохнул и растянулся на горячем днище.
— Не так уж много осталось этого трепанга в море. Его порядком выловили.
— Ещё бы! Ни на одном продукте моря нельзя было так заработать, как на морском женьшене. Недаром сведения о трепанговых бухтах передавались от отца к сыну. Каждый свято хранил секрет трепанговых полей.
— Тебе сколько лет? — спросил Валера.
— Вот-вот тридцать стукнет, а что?
— Странный ты парень, вроде начитанный, умный, спортсмен, а ведёшь себя ну прямо как ребёнок.
— Это плохо?
— Не знаю, — Валера состроил неопределённую гримасу. — Но по мне, мужик должен быть мужиком. Ты же вроде как не живёшь, а играешься с жизнью.
— Так ведь я на отдыхе, Валера, в законном отпуске. Но вообще-то ты верно подметил. Отчасти. Ведь то, что для тебя повседневная работа, для меня действительно увлекательная игра. Вот я и спрашиваю: это что, плохо?
— Сам-то ты как считаешь?
— Я как считаю? — Кирилл на мгновение задумался. — А почему бы тебе, чтобы верно судить обо всём, тоже не поиграть для развлечения в мои игры? Ради эксперимента?
— Так ведь ты химик вроде? Или физик? Я в этих делах ни бум-бум, и вообще у меня только десять классов.
— Тогда останемся, Валера, корешами, каждый при своих. Не судите и не судимы будете. Вроде бы так говорится на сей счёт?
— Тебе виднее, только сдаётся мне, что ты меня не совсем верно понял. На образование зачем-то свернул. Плевать я хотел на твоё высшее! Я про другое, я про солидность толкую…
— А я на солидность твою плюю. — Кирилл пригладил волосы и весело прищурился навстречу ветру. — Может, ко мне моё детство только сейчас и пришло по-настоящему? Что же я, щёки надувать должен?
— Это как понимать?
— Да так и понимай, что я с пятого класса зачитывался морскими книжками. Разве я виноват, что слишком поздно осуществилась моя мечта?
— Ты разве первый раз на море?
— На таком — первый. Всё, что я до сих пор видел, — пустая лужа по сравнению с ним.
— Чего же ты на химика выучился, если так морем увлекался?
— Так я, брат, ещё и историком быть хотел, и даже поэтом. Стихи свои печатать пробовал.
— Разбрасывался, значит?
— Выходит, так. Только я ни о чём не жалею.
— И не надо. Живи себе, как живётся. О прошлом переживать — последнее дело.
— Ты, Валера, большой философ, но за трепанга тебе спасибо. С меня причитается.
— Мне от этого ни холодно и ни жарко. Тут миль на сто в округе водки не сыщешь. Потому гуляй себе, химик, и ни о чём не беспокойся. Вот если пришлёшь мне книжку Володи Высоцкого, в ножки тебе поклонюсь. В Москве небось можно достать?
— В Москве-то как раз и неможно, но я постараюсь, Валера.
Переждав после обеда жару, Кирилл отправился, как обычно, в Холерную бухту, которую уже считал безраздельно своей. Однако, выйдя из рощи на сопке, он увидел, что место занято и кто-то с увлечением плещется у его любимых гротов. Сбежав вниз, он прилёг на песке за ноздреватым округлым камнем и принялся отрывать новый колодец, потому что все прежние засыпал ветер.
Добравшись до воды, он перевернулся на спину, передохнул, глядя в небо, где, как на рентгеновском снимке, обозначились белые рёбрышки облаков, и высунулся из-за укрытия.
Из воды выходила женщина. Золотоволосая, удивительно стройная и абсолютно нагая. Искромётно горели капли на её загорелых плечах, и лёгкая пена ласкала узенькие лодыжки.
Дикий песчаный берег, сохранивший узоры приливов, накат волны, кружащее голову небо. И солнечный ветер до звона в крови. Она была средоточием и первопричиной этого маленького мирка, чудом выкроенного из повседневного мельтешения. Бабочки замерли перед ней, распластав бархатистые крылья. Солнце вытапливало лесные смолы, и воздух кипел, осушая её.
Почувствовав чужой взгляд, купальщица подняла голову и нашла устремлённые на неё глаза. Остались только два магнитных полюса, соединённых невидимым током, а всё остальное сдвинулось и пропало, как декорации на повёрнутой сцене.
По крайней мере так привиделось Кире, когда он, не выдержав напряжения, вобрал голову в плечи и тихонько сник у себя за камнем, возле выковырянной мокрой дыры. Он чувствовал себя школяром, застигнутым на месте преступления. Колодец в песочке окончательно доконал его. Как видно, прав оказался Валера.
Но так спокойно и тихо было в подветренном затишке, так далеко и призывно кричали чайки, что Кира скоро успокоился и даже нашёл в пикантном происшествии смешную сторону. Собравшись с духом, он решительно встал и вышел из-за камня. На пляже было первозданно ослепительно и пусто. Он огляделся в лёгкой тревоге и, заметив на сопке удаляющееся мелькание цветастого платья, неожиданно для себя бросился вдогонку.
Он бежал в гору, раздвигая руками упругие лозы, перепрыгивал через лужи и ручейки.
— Подождите, ради бога, подождите! — закричал он, заплутавшись в горячке в лесной тени.
Звонкое эхо, угасая, перекатилось над сопкой.
Сообразив, где видел в последний раз проблеск платья, Кирилл кинулся напрямик через дубраву, потому что была лишь одна дорога, огибавшая сопку. От мелькания солнца и крон в глазах заплясали зелёные пятна, но было легко и радостно бежать себе и бежать, выравнивая дыхание, не думая ни о чём.
Потом он не раз спросит себя, какое чувство или какая мысль подтолкнули и бросили его в эту погоню, и не найдёт ответа.
Кирилл наткнулся на незнакомку, когда уже не чаял её догнать. Она спокойно стояла под деревом, обрывая спелые ягоды лимонника, и, как видно, ждала. На её увлажнённых соком губах дрожала ироническая улыбка.
— Умоляю, простите! — бросил он на бегу и, совершенно обессиленный, привалился к соседнему кедру.
— Это за что же? — она окинула его долгим изучающим взглядом.
— За всё разом. Поверьте, я не нарочно. — Кирилл театрально прижал руки к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51