- Вот спасибо, дед! - говорит товарищ полковник. - Если бы ты знал, как ты нас выручил.
- Это ещё не все, - сообщаю.
- Да ну? Еще какие вести?
- Букин паспорт вернул.
- Об этом тоже слух дошел. Но ты давай-ка в подробностях.
- А подробности такие... - и пересказываю я ему весь разговор с Букиным.
- Очень хорошо! - говорит. - Ты ведь понимаешь, что это значит?
- Еще бы не понять! - говорю. - Букин перетрусил хуже некуда.
- Вот-вот... - откликается он. - Ну, я рад, дед, что у тебя все в порядке. Отдыхай пока. Запиши мои телефоны и, если что, звони.
- Обязательно, - говорю. - И всегда на меня рассчитывайте.
Поужинал я после этого, и спать лег. Проснулся рано, стал вещи перебирать, что бы такое одеть на похороны. Вроде, уместней всего парадный мундир будет, со всеми наградами, но при парадном мундире моя хромота заметней и совсем комическое чудо получается - вид у меня становится как у цыпленка в петушиных перьях. Примерил я мундир, поковылял перед зеркалом туда и сюда, потом снял его, черный костюм надел, тоже в зеркало посмотрелся... Нет, думаю, в простом черном костюме нормальней будет. Да и незачем сейчас боевыми наградами звякать - пересекусь с Букиным, он может решить, на весь мой нагрудный иконостас глядя, что я не так прост, каким кажусь. А мне Букина вспугивать нельзя.
Снял я костюм, почистил его щеточкой, повесил на плечики, белую рубашку проверил, хорошо ли поглажена. Вроде, все нормально. Я себе ещё чайку приготовил и перед телевизором уселся. Мне о многом надо было подумать, а под телевизор оно как-то легче думается. Ну, и день надо использовать, раз он таким спокойным выдался, чтобы передохнуть и с силами собраться, а заодно ещё раз все известное переварить и по полочкам в голове разложить, чтобы потом нигде не ошибиться. Наступил такой момент, когда мне ошибаться заказано.
Я, вроде, и задремал даже чуток, в кресле перед телевизором сидючи, потому что легкость и равновесие наступили у меня необыкновенные. Такие, знаете, легкость и равновесие, которые на горечи и печали замешаны, потому что боль и обида не проходят, и ещё ясней понимаешь, что мертвых друзей не вернешь и покалеченного не выправишь, но зато видишь, как себя вести и как действовать, чтобы им спокойно в земле лежалось, будто этот путь перед тобой по воздуху нарисован.
И тут - в дверь звонок. Кто бы это мог быть, думаю. Иду, пистолет на всякий случай за пояс под свитер засовываю, спрашиваю:
- Кто там?
- Михаил Григорьевич? - женский голос спрашивает. - Я к вам по делу.
Я дверь приоткрыл - девка стоит. Девка, прямо скажу, ослепительная. Мне бы годков двадцать сбросить - я бы уж перед ней раскуражился! Только глаза нехорошие. Слишком спокойные такие глаза, понимаете, будто ей все до лампочки, даже она сама.
- Слушаю вас, - говорю.
- Может, все-таки в квартиру впустите? - осведомляется. - У меня дело такое, что не хотелось бы на лестничной клетке обсуждать.
- Проходите, - говорю. От девки, думаю, вреда не будет.
Она заходит, снимает свою дубленку роскошную, шапку, из-под шапки волосы рассыпаются, прямо золотом сверкают. И вообще, она всем этим голливудовским актрисам, которые сейчас постоянно в нашем телевизоре, нос утрет.
- Где мы поговорить можем? - спрашивает.
- А в комнате, где телевизор, - и провожу её в комнату. - Вот, садитесь, - сажаю её в одно кресло, сам сажусь в другое, напротив.
Она смотрит на меня, её глаза округляются. И что она такое во мне увидела, недоумеваю я? А она вдруг как расхохочется!
- Ах ты, старый хрыч! - говорит. - А я-то тебя сейчас расспрашивать стала, как последняя дура!..
- В чем дело? - спрашиваю.
- Пистолет из-за пояса убери. Или ты меня боишься?
Я поражаюсь - и как это она разглядела, что у меня за пояс что-то заправлено, и тем более поняла, что это пистолет? Ведь ни Букин не замечал, никто другой из таких, кого на мякине не проведешь. Правда, на мне тогда, кроме толстого свитера, ещё пиджак застегнутый был, и за своими движениями я следил, а тут расслабился, шлепнулся в кресло так, что, действительно, пистолет на какую-то секунду неудобство доставил, и лишние складки на свитере нарисовались. И все равно, я был уверен, что женщине уж точно насчет пистолета не додуматься. Словом, я понимаю так, что эта девка не только красива, но ещё и во всяких переделках побывала. Что ж, вот и объяснение, почему у неё такие глаза.
- Ладно, - говорю, - выложу.
И выкладываю пистолет на стол.
- И я тоже, - говорит она.
Извлекает так изящненько "Макаров", родной брат моему, и тоже на низенький этот столик кладет.
- Значит, - говорит, - это ты одного из братьев Сизовых хлопнул? И, может, второго? Может, этот уцелевший Сизов со страху брешет, что его брат сбежал?
- Сбежал, - говорю, - на метр под землю.
- Полковник знает? - спрашивает она. - Если не знает, то я не проговорюсь.
- Полковник все знает, - отвечаю.
- Это хорошо. И что он о тебе говорит?
- Что сразу обо мне догадался, потому что я гений, - сообщаю с гордостью. - Правда, во-первых, засекреченный, во-вторых, по старости из гениев как бы и списанный.
- Какой гений? Снайпер?
- Ну да, стрелок.
- Забавно, - улыбается она. - Полковник мог бы и предупредить. Ведь знал, что я с тобой буду встречаться.
- Откуда ж ему было знать, что ты пистолет заметишь?
- Уж он-то знает, что я все замечаю... - улыбается она.
- А что он о тебе говорит? - интересуюсь.
- Что такой гадины ещё свет не видывал, - докладает спокойненько.
Я подумал.
- Так, значит, ты из этих, из исполнительниц каких-нибудь?
- Угадал, - кивает она. - Кстати, скажи, как к тебе обращаться. На "старый хрыч" ты, я видела, поморщился.
- За "хрыча" ответишь! - смеюсь.
- А полковник как тебя называет?
- "Дед".
- Хорошо, и я тебя буду "дед" называть. Устраивает?
- Лучше бы ты меня милым и дорогим называла, - шучу.
- Об этом не проси, если жизнь дорога. Я милыми и дорогими называю только тех, кого в работу беру.
- Вот как? - тут, наверно, у меня глаза округлились. Понял я, что за птаха ко мне залетела. - И ты так открыто об этом рассказываешь?
- Так полковник, наверно, все равно тебе расскажет, раз он на тебя ставку сделал. Лучше уж, подумала, я сама тебе скажу. Ты ведь болтать не будешь.
- Это точно, - соглашаюсь, - я не из болтливых. Выходит, полковник тебя терпеть не может, потому что ты на человечьей крови живешь, но и обойтись без тебя у него никак не получается?
- В данном случае, да, - кивает. Вытаскивает сигареты - дорогущие, мать их так, я бы такие курил, у меня бы всей пенсии на них не хватило, хоть пенсия у меня и не маленькая - зажигалкой щелкает, закуривает, пепельницу к себе пододвинув. А по мне, кстати, все эти западные роскошества - дрянь одна. Табак должен быть ядреный, чтобы чувствовался, а не так, чтобы дымком щекотал. Я когда-то "Памир" курил, потом, как его выпускать перестали, на "Казбек" перешел, а сейчас, как видите, все больше "Примой" балуюсь. Но это я так, к слову...
- Неплохо тебе платят, - замечаю.
- Не жалуюсь, - говорит. - Так с чего начнем? Ты мне расскажешь все, что знаешь, или я сперва расскажу, почему я в это дело влезла?
- Давай сначала ты, - предлагаю.
- Хорошо, - говорит. - Банда похитителей, в которую входили Сизовы, захватила двух очень близких мне людей. Один из них - ребенок, мальчишка всего лишь двенадцати лет. Их будут держать в заложниках, чтобы торговаться. Но торговаться никто не намерен. Охота за бандой вывела на след более крупного дела - я ещё точно не знаю, какого, хотя представляю в общих чертах - и попытка освободить заложников может повредить этому более важному расследованию. Поэтому если я - или мы с тобой, коли надумаешь присоединиться - их не освободим, то их никто не освободит.
- Неужели полковник даст им пропасть? - возражаю я. - Не верю!
- У полковника руки связаны. Он, конечно, может определить, где их прячут, и пойти на штурм, но их почти наверняка успеют убить. А вести детальную разработку полковнику не позволят, чтобы не спугнуть более крупную дичь. Если хочешь, можешь позвонить полковнику и спросить, так ли это. Но лучше не звонить. Если что, он не должен знать, что мы решили действовать. Не должен, понимаешь? Поэтому одним звонком мы можем его подставить, - и, помолчав, добавила. - Если бы полковник был уверен, что вытащит заложников своими методами, он бы не согласился на мое вмешательство в это дело.
Все это следовало обдумать и осмыслить. Поэтому я посидел, повертел в голове то, что от неё услышал, и говорю.
- Только представься сначала. Ведь я даже имени твоего не знаю.
- Как хочешь, так и называй. А вообще-то, меня зовут Людой.
- Что ж, Людушка-голубушка, слушай мой рассказ.
И рассказываю ей обо всем. Как я закончил, она с уважением стала на меня поглядывать.
- Здорово, дед! Значит, у тебя тоже личные претензии к ним имеются. Это хорошо. Сработаемся, и за рукав меня держать не будешь. Но начнем с главного. Заложников прячут либо в "профсоюзе", либо в доме директора Букина.
- Почему ты так думаешь? - спрашиваю.
- Паспорт.
Я понял, что она имеет в виду, но на всякий случай прошу:
- Объяснись.
- Букин отдал тебе паспорт - практически сразу после того, как у него должен был состояться крутой разговор с Шиповым. Из-за паспорта к нему могла нагрянуть милиция. Ведь про то, что твой друг Васильич отдавал паспорт Букину, могли знать и юрист завода, и кадровичка, и мало ли кто еще. Они бы, конечно, по просьбе Букина держали язык за зубами - но ведь могли и проговориться... И даже если б никто не проговорился, милиция все равно могла подъехать, чтобы расспросить Букина, какие у него были отношения с Васильичем и на какую работу он хотел Васильича взять. А раз он отдал паспорт тебе, а ты передал паспорт в милицию - значит милиция Букиным больше интересоваться не будет. Так?
- Так, - говорю я. - И что из этого следует?
- А то, - отвечает, - что возникает вопрос: с чего это Букину срочно понадобилось избавляться от вещи, из-за которой к нему может нагрянуть милиция? Выходит, ему есть, что скрывать в своем доме.
- В своем доме или в "профсоюзе"? - уточняю.
- В своем доме, конечно! Ведь именно там он отдал тебе паспорт!
Я головой качаю.
- Нет. Тут ты не совсем права. Что заложников должны были спрятать в самом неожиданном месте - это факт. Что неожиданней места, чем один из этих двух особняков в самом центре города, не найдешь - это тоже факт. Что Букин отдавал паспорт, чтобы милиция вдруг не вздумала к нему вязаться - это третий факт, против которого не поспоришь. Но смотри, со мной Букин заключал договор в особняке "профсоюза". Все необходимые документы он держал в сейфе этого особняка. Полковник не сомневался, что и паспорт Васильича должен быть там же, со всеми документами. И вдруг Букин забирает паспорт из этого сейфа и переносит к себе домой, чтобы там мне отдать. Как тебе это нравится? - она молчит. И я продолжаю. - И ведь вот что получается. Спроси у меня в милиции ещё вчера, где Букин со мной договор подписывал и где его главные документы находились, я бы ответил "в профсоюзе". И милиция потопала бы туда. А теперь милиция знает, что паспорт мне Букин отдал у себя дома. Значит, если к нему дополнительные вопросы возникнут, они к нему домой потопают, а не в "профсоюз". Выходит, Букину спокойней и выгодней, чтобы милиция его дома навещала, а не в его кабинете, который он в здании "профсоюза" занимает. Почему? Да потому что в его доме никаких заложников нет, и там он милицию завсегда принять может! И ещё одно не забывай. Охрана "профсоюза" намного внушительней, чем охрана директорского личного особняка. Они никого не впустят, даже милицию, если у милиции не будет весомого довода. На какой довод милиция могла бы у прокурора бумагу получить, чтобы войти внутрь здания? Правильно, на подозрение, что паспорт Васильича спрятан в директорском сейфе. Теперь этот предлог у милиции отняли и, если она все-таки сунется, бандюги будут наверняка знать, что она идет освобождать заложников - и настоящий бой дадут. Бой, в который только бригада полковника может себе позволить втянуться. Если же, как ты говоришь, полковник из игры выключен, то и некому заложников отбивать! В отличие от директорского дома, где охрана против милиции не сдюжит, а если там лишнюю охрану поставить, так это сразу в глаза бросится и вызовет вопросы с подозрениями. Разве не так?
Она хмурится, недовольно этак.
- Ой, дед, переусложняешь ты. Наворотил... Мало ли почему Букин тебя в дом пригласил, а не в профсоюз. Слишком много из этой малости выводишь.
- Я вывожу то, что есть, - возражаю я. - Может, я тебе излишне мои доводы разжевывал, с занудливостью стариковской, а когда много нудишь, то самый хороший довод неосновательным покажется, из одного протеста, но это моих выводов не отменяет. В "профсоюзе" они заложников прячут, верно тебе говорю.
- Ой, дед! - вздыхает она. - Ты хоть понимаешь, что если мы ошибемся, в какой дом сунуться, то второго шанса у нас не будет? Они успеют заложников убить.
- Понимаю я это, и не хуже твоего, - говорю. - И ты бы ко мне прислушалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49