А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


В двадцать один час тридцать минут Хэнзард-1 допил кофе и, сопровождаемый Хэнзардом-2, вышел в коридор. Началось бесцельное и неестественное хождение. Во время этой маниакальной прогулки Хэнзард-2 испытал еще одно потрясение, встретив выходящего из туалета Уорсоу, который осклабился и пробормотал в спину капитана несколько эпитетов, вполне понятных даже для неумеющего читать по губам. Хэнзарда не удивило такое отношение со стороны Уорсоу, зато он неожиданно поразился привычному для военного человека факту, что Уорсоу, несмотря на свою ненависть, должен ему подчиняться. Отсюда оставался всего лишь шаг до обобщения: как странно все-таки устроен мир, люди в котором добровольно покоряются невидимым путам условностей — и Хэнзард ничуть не меньше, чем Уорсоу.
Более того, высокоморальный капитан Хэнзард связан сильнее, чем кто бы то ни было, поскольку безо всяких серьезных причин, а только потому, что такого поступка от него ждали, готов участвовать в уничтожении человечества, в попрании всего, что он считал моральным. Вряд ли можно полагать утешением, что на Земле живут миллионы столь же податливых людей.
Наконец Хэнзард-1 закончил прогулку и заперся у себя. Офицерская каюта, в которой жил Хэнзард, напоминала скорее тупиковое ответвление коридора, чем комнату, и даже несколько огрызков светлого дерева, пытающихся притвориться мебелью, не придавали ей жилого вида.
Хэнзард надеялся, что прототип уляжется спать, но тот достал из стенного шкафчика книгу и уселся читать.
Это была Библия. Хэнзард не заглядывал в Библию с тех пор, как четверть века назад готовился к конфирмации, и сейчас с удивлением взирал на листы с нудными библейскими изречениями и на того, кто сидел над этими листами, выискивая в них сокровенный смысл. Этот угрюмый нервничающий незнакомец все меньше напоминал Хэнзарду-2 себя. Неужели с ним можно добиться полного единения?
А впрочем, можно попробовать. Ведь религия предназначена как раз для таких моментов, когда рушатся последние надежды и “человек ходит подобно призраку”.
Однако проку от Библии видно не было. Во-первых, она чересчур толстая. К тому же, ни единое место в этом томе не казалось подходящим для данного случая. Пророки, апостолы, поблекший образ Христа, который, как говорят, страдал среди сусальных пейзажей ради Хэнзарда — все никуда не годилось. На краю гибели оказалось так же трудно верить в воскрешение и жизнь вечную, как и в четырнадцать лет, когда он, уступая родителям, согласился на конфирмацию. Интересно, зачем это было нужно родителям? Неужели они тоже всего лишь уступали обветшавшим условностям?
Нет, он не нашел утешения, но испытал извращенную радость, вроде той, которую получаешь, когда мучаешь себя, раздражая больной зуб. Мазохистское наслаждение получал он, перечитывая те строки священных книг — Иова, Экклезиаста, Иеремии, — которые укрепляли и усиливали его неверие:
“И сказал я в сердце моем: “и меня постигнет та же участь, что и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?” И сказал я в сердце моем, что и это — суета; Потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увымудрый умирает наравне с глупым.
И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета и томление духа!”
Хэнзард понимал, что лучше всего вступать в контакт во сне, когда прихотливые мелодии бодрствующего сознания будут приглушены и будет звучать лишь простое “до” Хэнзарда-1 и октавой ниже — “до” Хэнзарда-2. И все же ему не терпелось попробовать.
“Сейчас, — подумал он, — может получиться”.
Он осторожно опустился в сидящее тело прототипа. Странно и не слишком приятно ощущать, как совмещается реальная и призрачная плоть, как на мгновение пресекается дыхание, а затем возобновляется, синхронизировавшись с дыханием Хэнзарда-1. Зрение сперва замутилось, а потом он обнаружил, что его глаза скользят по печатному тексту, не читая, а лишь наблюдая, как мимо движутся буквы.
Он сосредоточился на смысле текста и попытался привести себя в то эмоциональное состояние, которое, по его соображениям, должно быть у Хэнзарда-1. Но хотя он ощущал, как две гортани одинаково вибрируют от непроизнесенных фонем, два разума продолжали существовать совершенно раздельно. Порой ему казалось, что память пробуждается с какой-то странной независимостью, или мимолетно ощущал отголоски чужой печали, но эти ощущения скорее напоминали иллюзорное восприятие, когда нам кажется, будто мы видим что-то краем глаза, но стоит взглянуть на померещившийся образ в упор, как он скрывается в той тьме, из которой явился.
Ничего не получалось. Хэнзард нехотя отделил себя от тела двойника, решив ждать, пока тот не уснет.
Хэнзард не мог уснуть. Весь последний месяц он принимал все более сильные дозы снотворного, и теперь оно перестало действовать. Он лежал в темноте на койке, вспоминая, как ребенком лежал ночами без сна, пытаясь силой воображения перенестись из спальни куда-нибудь далеко-далеко, например — на Марс, и веря, что если хорошенько притвориться, то так оно и выйдет.
Вот именно, так оно и вышло, точь-в-точь так.
Ну, и что дальше? В какие еще миры он мог бы послать себя силой воображения? Например — в безумие: великолепное радостное безумие, которое так скрашивает жизнь Питмана. Или в сон? Он вспомнил Шекспира: “Умереть, уснуть. — Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность”.
Он поднялся с койки, поправил рубашку и вышел в коридор. Куда теперь?
В обсерватории он замер у обзорного окна, глядя на мертвые камни Марса. В юности он был уверен, что Марс кишит жизнью. Даже когда появились снимки, сделанные “Маринером” (ему тогда было тринадцать), он не мог им поверить. В тринадцать лет никто не верит в существование такой штуки, как смерть.
По часам командного пункта было полпервого ночи, а снаружи наступало утро. Ярко освещенные скалы отбрасывали такие густые тени, что глаза начинали болеть, если глядеть слишком долго.
“Ложись спать, ублюдок! — со злостью думал Хэнзард-2. — Спи, кому говорят!”
Он нервно расхаживал по обсерватории, боясь, что если присядет, то может незаметно уснуть. Он нарочно не спал всю предыдущую ночь, чтобы не страдать сегодня от бессонницы, и теперь мучился от собственной предусмотрительности.
Хэнзард-1 сидел, глядя на марсианский пейзаж. Что привлекало его в этой бесплодной пустыне?
Все-таки в конце концов Хэнзард вернулся в свою комнату и, не раздеваясь, лег на койку. В темноте было невозможно узнать, спит ли он, и потому пришлось рискнуть еще раз.
Глаза Хэнзарда-1 были закрыты, челюсть расслабилась, приоткрыв рот, легкие глубоко вдыхали воздух. Его рука разжалась, чтобы взять ящик с патронами, потому что на охоте им может потребоваться много патронов. “На какую дичь?” — спросил он, но взрослые продолжали разговаривать резкими, как у циркульной пилы, голосами, не обращая на него внимания. Он шел по полю, усеянному острыми черными камнями, при каждом шаге из-под ног взлетали рои жужжащих мух. Патронный ящик был таким тяжелым, а он — таким маленьким: это было нечестно! Просто удивительно, как мало людей здесь, на Марсе… должно быть, они заперты под землей или еще где-то. Почему он не взял винтовку вместо этого ящика? Хотя вот она, винтовка — у него в руках. Он совершенно один с винтовкой в руках среди выжженных камней. Глаза запорошило пеплом, и слезы текут по щекам. Он шел к пламени, метавшемуся на горизонте. Винтовку он держал, как его учили, но она была такая тяжелая и все время опускалась к земле. Какой-то человек поливал рис огнем из пластикового садового шланга. Тогда он уперся прикладом в землю, потому что был слишком мал и не мог стрелять по-другому. Он глядел на человека со шлангом, на его странную военную форму. Хэнзард ненавидел этого человека как никогда и никого в мире. Мужчина с лицом Хэнзарда направил на него огнемет, и оба они проснулись, крича одним и тем же криком.
— Это было нехорошо, — сказал он, удивляясь, что понадобилось так много времени, чтобы понять и произнести вслух эту самоочевидную истину.
Потом откуда-то из полузнакомых глубин естества пришли словно не им сказанные слова:
— Это и сейчас нехорошо.
Он печально покачал головой. Хорошо или нет, с этим он не может поделать ничего.
— Нет, ты можешь! — настаивал голос. Хэнзарду казалось, что, проснувшись, он продолжает видеть сон. Голос был его голосом и, в то же время, принадлежал не ему.
Хэнзард расслабился и разрешил себе улыбнуться. Он сошел с ума! Боже, какое это облегчение! Любопытно было бы посмотреть сейчас на себя со стороны, понаблюдать, что он делает…
— Слушай меня! — сказал его чужой голос, и он прислушался.
Глава 17
Катаклизм
— Доброе утро, Натан! Я вижу, к вам вернулся аппетит.
— Да, аппетит вернулся за все прошедшие дни. Сколько бы я ни ел, желудок кажется пустым, как барабан. Как вам понравится, если я съем сегодня обеды за все пропущенные дни?
— О, да у вас еще и настроение хорошее! Поздравляю с возвращением к цивилизации. Мне вас сильно недоставало.
— Надеюсь, я вернулся в подходящий момент?
Питман неуверенно взглянул на подчиненного: это что, шутка? Прямо скажем — она не слишком удачна, поэтому генерал ограничился чуть заметной улыбкой, показывающей, что шутку он уловил.
— Вы уже приготовили кофе?
— Да, но боюсь, я сделал его малость крепковатым. Генерал Питман налил себе чашечку и отхлебнул маленький глоточек.
— Да, чуть-чуть крепковато.
Питман заколебался, выбирая, пить ли ему этот кофе или подождать, пока вновь закипит вода, но потом решил, что сойдет и так.
— Я тут думал…— начал Хэнзард.
— В армии мы стараемся не поощрять думанье, — благодушно перебил Питман.
Он отделил от брикета два ломтика замороженного хлеба и заправил их в тостер.
— Я думал о том, что вы говорили в тот день, когда я только что прибыл сюда. Я полагаю, что вы были правы.
— Это меня ничуть не удивляет, — генерал поморщился от второго глотка кофе, — но вам, Натан, придется напомнить тот случай. Я говорю так много верных вещей…
— Вы говорили, что использовать бомбы — это геноцид.
— Неужели я действительно сказал такое? Вероятно, это было сказано в гипотетическом смысле. Что касается лично меня, то я не испытываю ничего, кроме презрения, к людям, распаляющим свою совесть громкими словами, и особенно — этим словом. Вы же понимаете, что нельзя выиграть войну, не разбив яиц, — Питман, очень довольный удачным совпадением, аккуратно вылил на электрическую сковородку два яйца. — Поэтому я надеюсь, что вы не относитесь к подобным разговорам чересчур серьезно. В вашем возрасте уже не следует быть таким смертельно серьезным.
— Однако, если это слово вообще имеет смысл…
— Вот именно, Натан! Вы верно поняли суть дела. Оно не имеет смысла. Это просто красная тряпка, чтобы махать ею перед либералами.
— Но ведь есть классический пример геноцида.
— Да?.. — генерал Питман с усмешкой взглянул на Хэнзарда, словно подзадоривая его продолжать. В уголках генеральского рта играла бесовская улыбка. — Вы имели в виду Германию? Что ж, давайте обсудим этот ваш пример. Я согласен — Освенцим был большой глупостью. Не понимаю, кому могла понадобиться такая бессмысленная трата человеческих ресурсов. Ну и, конечно, методы, которыми все это достигалось — именно они породили большинство предрассудков. Подобные заблуждения трудно рассеять, они глубоко внедряются в сознание — вот что, с моей точки зрения, хуже всего. Но сейчас эти предрассудки не имеют к делу никакого отношения. Бомба — самое демократичное оружие, какое только можно представить. Она не делает ни малейших различий между людьми. Вот так-то. А кофе вы, Натан, делаете вшиво.
— А вы, генерал, шутите непристойно.
— Ну, знаете ли, это уже граничит с наглостью. Но мне хочется продолжить беседу, и я пропускаю ваши слова мимо ушей.
— Вкус кофе станет получше, если добавить молоко и сахар.
— Какой варварский обычай! — посетовал Питман, однако совету Натана последовал.
— Варварский? — переспросил Хэнзард. — С каких пор вы стали обращать внимание на такой предрассудок, как варварство? Питман совершенно искренне рассмеялся.
— Это уже лучше, Натан, я снова вас узнаю. Видите ли, к такого рода вопросам надо подходить осторожно. Кстати, не желаете ли ломтик хлеба — в отличие от кофе, он приготовлен неплохо. Так вот, не кажется ли вам, что вся жизнь…— нож выскользнул из руки генерала и со стуком упал на пол, но Питман, кажется, и не заметил этого. Справившись с внезапно отяжелевшим языком, он закончил фразу: — …вся жизнь — это огромная и бессмысленная трата человеческих ресурсов.
Питман слабо засмеялся, потом поднял глаза на Хэнзарда.
— О, Натан, уберите ваш пистолет… Вы что, думаете, я нападу на вас со столовым ножом? Вы же видите, мне нехорошо, я слишком ослаб…— он прикрыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов