Демонстрируй их лучше на бедном Томасе. Может, они ему помогут вспомнить и отыскать богатых родичей.
3
Через два дня Морис провел первый сеанс гипноза.
— Кажется, обстановка подходящая, — озабоченно сказал он мне утром. — Атмосферное давление быстро падает, похоже, погода переменится, приближается фен.
— Ну и что?
— Это поможет пробиться к глубинам его памяти. Надеюсь, он увидит сны, которые нам нужны.
— А при чем тут погода? Морис, мне иногда кажется, что ты сам становишься суеверным. Веришь, будто к дурной погоде приснятся давно умершие родители?
— А в этом народном поверье нет никакой мистики, — ответил муж. — Просто точные наблюдения. Перед плохой погодой обыкновенно наступает состояние глубокой сонливости, и тогда чаще всего всплывают во сне из глубин памяти самые давние образы и сценки. На это я и надеюсь.
Когда Томас пришел, в лаборатории было уже все готово. Шторы задернуты, горит неяркая голубоватая лампа. Молчаливый Ганс пристроился в углу возле магнитофона.
Морис расспросил Томаса, как он себя чувствует, предложил снять пиджак, галстук, расстегнуть ворот рубашки и прилечь на тахту.
Я наблюдала за всем через потайное окно из соседней комнаты. Правда, это было примерно то же, что смотреть театральный спектакль по телевизору: впечатление слабее.
— Почему вы опять так насторожены и волнуетесь? — спросил Морис. — Вас когда-нибудь гипнотизировали?
— Нет, никогда.
— Это совершенно безобидная штука, после нее вы будете чувствовать себя лучше, спокойнее, свежим и отдохнувшим.
Делая вид, будто что-то поправляет, Морис повернулся к зеркалу — потайному окну, подмигнул мне и неожиданно спросил у Томаса:
— Вы шли ко мне пешком?
— Нет, ехал на автобусе.
— Ага, значит, поднимались по лесенке от Нижней площади?
— Да.
— Скажите: сколько у этой лестницы ступенек?
— Двенадцать.
«Вот это память!» — удивилась я.
Морис тоже опешил.
— У вас удивительная наблюдательность, — сказал он. — Как вам удалось это запомнить?
— Я их нарочно считал, — смущенно пробормотал Томас.
— Зачем?
— Загадал, четное будет число или нет.
— А, счастливая примета! — с облегчением воскликнул Морис и рассмеялся. — Ну, а сколько столбов с фонарями вам попалось на пути от остановки автобуса до нашего дома?
— Столбы я не считал.
— Не считали? И не знаете сколько?
— Нет.
— Очень хорошо. Ну, устраивайтесь поудобнее и смотрите вот на этот блестящий молоточек, который я буду держать перед вашими глазами. И прислушивайтесь к стуку метронома.
Метроном начал размеренно и неторопливо отстукивать.
— Смотрите пристально на блестящую точку. Постепенно ваши глаза начнут утомляться, веки будут тяжелеть. Вас охватывает приятная усталость. Все тише, все спокойнее, все темнее становится вокруг. В голове возникает легкий туман… Он нарастает, усиливается… Вас охватывает сонливость. Веки отяжелели, словно налились свинцом. Вам хочется спать… становится все труднее различать предметы…
Морис говорил негромко, монотонно, слегка «в нос». От его голоса у меня тоже начинали слипаться веки, и я поспешила выключить на время динамик, чтобы самой не уснуть. Наконец Морис подал знак, что я могу зайти в лабораторию.
Томас спокойно и глубоко спал. Я видела подобное не однажды и уже знала, что ничто не может вывести его из этого сна, кроме приказания Мориса. Но все-таки никак не могла привыкнуть, старалась двигаться осторожно и разговаривать шепотом.
— Начнем? — нетерпеливо спросил Ганс, сидевший возле магнитофона.
— Минуточку, пока не включайте, — ответил Морис и, кивнув мне, громко спросил у спящего Томаса: — Слушайте меня внимательно, Томас. Вы шли ко мне пешком от автобусной остановки?
— Да, — ответил тот, не открывая глаз.
Никак не могу привыкнуть! Все кажется, будто они притворяются, эти гипнотики, а вовсе не спят. Хотя Морис заставляет их порой выполнять такие поразительные вещи, какие без гипноза никто бы ни за что не сделал…
— Сколько столбов с фонарями вам попалось по дороге на улице?
Спящий Томас помедлил лишь мгновение и уверенно ответил:
— Шестнадцать столбов.
— Повторите: сколько?
— Шестнадцать столбов.
Морис повернулся ко мне и сказал уже другим, обычным тоном:
— Можешь завтра проверить.
Я, конечно, не удержалась, так и сделала! И что вы думаете? Столбов оказалось шестнадцать! Неужели мы действительно замечаем и запоминаем все до мелочей, только бессознательно, даже не ощущая этого, и можем вспомнить лишь под гипнозом?
Теперь я начала верить, что гипноз поможет Томасу вспомнить детство, хотя первый сеанс и не принес особых результатов. Морис просто дал Томасу возможность крепко поспать часок и посмотреть сны, властно приказав:
— Вам снится сон. Вы запомните его содержание во всех подробностях и расскажете мне, когда я вас разбужу.
Томас спал спокойно и крепко, изредка смешно причмокивая. Два раза он улыбнулся.
— Приятный сон видит, — сказал Грюнер. — Интересно, что он расскажет.
В полутемной комнате с занавешенными окнами было душно. В самом деле, чувствовалось приближение фена. У меня начинало ломить виски.
Я всегда его плохо переношу, этот ветер, прилетающий через Альпы откуда-то из африканских знойных пустынь. Он резко меняет погоду, приносит какое-то беспокойство и раздражительность. Морис говорит, что статистика показывает, как с наступлением фена возрастает сразу число инфарктов, преступлений и самоубийств.
Но, может, Томасу фен действительно поможет вспомнить детство?
Через час Морис сказал, чтобы мы с Гансом ушли в соседнюю комнату, и подошел к спящему Томасу. Он проверил у него пульс и громко сказал:
— Вы чувствуете себя прекрасно. Вы хорошо выспались и отдохнули. Теперь проснетесь, когда я сосчитаю до пяти. Все, что вам снилось, вы припомните во всех подробностях и все расскажете мне…
После небольшой паузы он начал размеренно считать:
— Раз… Два… Три… Четыре… Пять!
Томас тут же открыл глаза, сладко потянулся и смущенно начал приподниматься, с некоторым недоумением озираясь по сторонам.
— Лежите, лежите, — приветливо сказал ему Морис. — Как себя чувствуете?
— Хорошо, — с улыбкой ответил Томас.
— Не снилось ли вам что-нибудь?
— Снилось. Хороший сон… Я был в саду возле моря.
— Где?
— Не знаю, — виновато ответил Томас. — Большой сад. Я там собирал яблоки. Только все время пчелы вокруг летали.
— Вы были один?
— Нет, там были еще какие-то мальчики. Я их не видел, но слышал голоса в кустах.
— На каком языке они говорили?
Томас ответил с некоторым недоумением:
— На обыкновенном.
— На немецком языке?
— Конечно, я все понимал.
Он задумался, потом неуверенно добавил:
— А может, это был какой-то другой язык. Но я все понимал!
— А откуда вы знаете, что неподалеку было море?
Томас пожал плечами и смущенно ответил:
— Просто знаю, и все.
— Вы были на море?
— Во сне? В этот раз — нет. А вообще оно мне иногда снится.
— А на самом деле вы действительно ни разу не бывали на море?
— Нет, когда же.
— Может, вам все-таки снится не море, а большое озеро? Ведь на Женевском озере, на нашем Лазурном берегу, вы наверняка когда-нибудь бывали?
— Бывал, с женой. Но это другое. Мне снится море, там такие большие волны. — Томас взмахнул рукой.
— Что еще вы видели сейчас во сне?
— Больше ничего, только собирал яблоки в саду… Хотя нет. Впечатление было, будто я оторвался на миг от земли и полетел… Приятное такое ощущение, и немножко страшно. Давно так не летал, пожалуй, с детства.
— В том же саду летали?
— Над садом.
— А море при этом видели?
— Нет.
— И никаких домов, строений не видели?
— Нет, только сад.
Через некоторое время Морис усыпил его снова, опять внушив рассказать при пробуждении все, что увидит во сне.
Когда Томас заснул и мы вошли в лабораторию, Морис сказал:
— Он летал во сне. Хороший признак!
— Почему ты считаешь это хорошим признаком? — спросила я.
— Летают во сне обычно в детстве, пока человек растет. Похоже, удалось его настроить на детские сновидения. И сад этот… Наверняка какие-то детские воспоминания пробуждаются. В монастыре у них не было никакого сада.
— И детские голоса слышит — видимо, сам тоже был во сне ребенком. Вы правы, профессор, — вставил оживленно Ганс и тут же испуганно посмотрел на Томаса.
Тот вдруг негромко застонал.
Мы замерли.
Томас дернулся и повернулся на правый бок.
— Просыпается? — испуганно прошептала я, пятясь к двери.
— Без моего приказа? Что ты, — успокоил меня Морис.
Томас громко вздохнул и закинул левую руку за голову.
— Кажется, теперь ему снится что-то не слишком приятное, — озабоченно проговорил Морис.
Мы помолчали, глядя на спящего.
— А на каком же языке они разговаривали, мальчики в саду? — спросил Мориса секретарь. — Он ведь никакого языка, кроме немецкого, не знает, но почему-то заколебался, отвечая на ваш вопрос. Или в детстве он говорил на каком-то другом языке и понимал его во сне?
— Вполне возможно. Одна француженка в глубоком гипнозе вдруг заговорила на языке, который никто из окружающих не мог понять. Оказалось, она говорит на одном из наречий, которое слышала, когда жила маленькой девочкой с родителями в Индии. А проснувшись, разумеется, ничего не понимала на этом наречии и не могла даже поверить, что знает его.
— Может, она притворилась? — недоверчиво сказал Ганс.
— Зачем? И любопытно, что самые давние воспоминания вдруг оживают, когда человек становится старше. В нью-йоркской больнице долго лежал один тяжелобольной старик. Родился он и провел детство в Италии, юность — во Франции, а последние годы жил в Америке. В начале болезни он говорил только по-английски. Потом вдруг забыл этот язык и стал говорить по-французски. А перед смертью он говорил и понимал лишь по-итальянски, на языке далекого детства. Не случайно и Томасу «странные сны» начали видеться лишь теперь, а раньше, пока он был помоложе, детство ему не снилось.
— А море? Он же уверяет, будто никуда не выезжал из Швейцарии, никогда не был на море. Как же он видит его во сне? — спросила я.
— Ну, с морем дело темное, — покачал головой Морис. — Оно может присниться, даже если он и никогда не был на море. В кино-то он его наверняка видел. Мы, современные люди, смотрим слишком много кинофильмов и телевизионных передач. Мир для нас так знаком, что порой начинаем путать, что видели в кино, а где были на самом деле.
— Опять он стонет, — сказала я. — Мне его жалко, Морис. Может, лучше его разбудить?
— Пожалуй, пора.
Мы с Гансом вышли, и Морис начал будить Томаса, предварительно внушив ему, что, проснувшись, он будет чувствовать себя здоровым, свежим и бодрым, все его опасения и тревоги пройдут.
На счете «пять» Томас открыл глаза.
— Ну, как поспали?
— Хорошо. Только неприятный сон видел.
— Какой?
— Будто я с какими-то мальчиками заперт в комнате. В сад не пускают… Душно, неприятно.
— В какой сад? В тот же, который снился вам раньше?
— Да.
— Откуда вы знаете, будто это тот же сад? Вы видели его из окна?
— Нет. Окно маленькое, высоко, под самым потолком. И на нем решетка. Но за стеной сад, я чувствую.
— Что же это тогда за комната? Тюрьма?
— Не знаю. Нет, не похоже. Но мы чем-то напуганы. Стучим, а дверь не открывают. Страшно.
— А обычно, в естественном сне, вы видите неприятные вещи?
— Последнее время часто, — хмуро ответил Томас. — Этот сон сейчас был очень неприятный?
— Неприятный… страшный…
— Ну ладно, больше вас мучать сегодня не буду. До завтра!
— До свидания, доктор!
Просматривая вечером стенограмму своих разговоров с Томасом, Морис откинулся на спинку стула и недовольно сказал:
— Мало он рассказывает подробностей о своих снах. Наверное, стесняется, смущает непривычная обстановка. Попробуем изменить методику и разговорить его.
Усыпляя Томаса на следующем сеансе, Морис дал ему такой приказ:
— Вам снится сон… Вам снится приятный сон. Все, что вы видите и переживаете в этом сне, говорите громко, вслух, не пробуждаясь!
«Неужели и это возможно?» — подумала я.
Морис взял Томаса за руку, высоко поднял ее и отпустил. Рука безвольно упала.
— Отлично, третья стадия…
— Одну минуточку! — вдруг раздался голос Ганса. — Прошу вас, профессор, сидите так возле него, не шевелитесь.
— Что вы задумали? — недовольно повернулся к нему Морис. — Притащили сюда блиц, хотите снимать? Зачем?
— Для истории. Будут хорошие снимки для нашего маленького музея…
— Незачем… Да и опыты только начинаются, — поморщился Морис, но махнул рукой: — Ладно, фотографируйте скорее, раз уж нацелились.
— Минуточку!
Лампа ослепительно вспыхнула в руках Ганса раз, другой, третий.
Томас вдруг отчетливо сказал, не открывая глаз:
— Пить очень хочу…
— Бросьте аппарат, следите за магнитофоном, — сказал секретарю Морис.
Помолчав, Томас жадно облизал губы и проговорил:
— Жарко мне… Немножко хотя бы… Еще полежим немножко на солнышке… Нет, не могу больше лежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
3
Через два дня Морис провел первый сеанс гипноза.
— Кажется, обстановка подходящая, — озабоченно сказал он мне утром. — Атмосферное давление быстро падает, похоже, погода переменится, приближается фен.
— Ну и что?
— Это поможет пробиться к глубинам его памяти. Надеюсь, он увидит сны, которые нам нужны.
— А при чем тут погода? Морис, мне иногда кажется, что ты сам становишься суеверным. Веришь, будто к дурной погоде приснятся давно умершие родители?
— А в этом народном поверье нет никакой мистики, — ответил муж. — Просто точные наблюдения. Перед плохой погодой обыкновенно наступает состояние глубокой сонливости, и тогда чаще всего всплывают во сне из глубин памяти самые давние образы и сценки. На это я и надеюсь.
Когда Томас пришел, в лаборатории было уже все готово. Шторы задернуты, горит неяркая голубоватая лампа. Молчаливый Ганс пристроился в углу возле магнитофона.
Морис расспросил Томаса, как он себя чувствует, предложил снять пиджак, галстук, расстегнуть ворот рубашки и прилечь на тахту.
Я наблюдала за всем через потайное окно из соседней комнаты. Правда, это было примерно то же, что смотреть театральный спектакль по телевизору: впечатление слабее.
— Почему вы опять так насторожены и волнуетесь? — спросил Морис. — Вас когда-нибудь гипнотизировали?
— Нет, никогда.
— Это совершенно безобидная штука, после нее вы будете чувствовать себя лучше, спокойнее, свежим и отдохнувшим.
Делая вид, будто что-то поправляет, Морис повернулся к зеркалу — потайному окну, подмигнул мне и неожиданно спросил у Томаса:
— Вы шли ко мне пешком?
— Нет, ехал на автобусе.
— Ага, значит, поднимались по лесенке от Нижней площади?
— Да.
— Скажите: сколько у этой лестницы ступенек?
— Двенадцать.
«Вот это память!» — удивилась я.
Морис тоже опешил.
— У вас удивительная наблюдательность, — сказал он. — Как вам удалось это запомнить?
— Я их нарочно считал, — смущенно пробормотал Томас.
— Зачем?
— Загадал, четное будет число или нет.
— А, счастливая примета! — с облегчением воскликнул Морис и рассмеялся. — Ну, а сколько столбов с фонарями вам попалось на пути от остановки автобуса до нашего дома?
— Столбы я не считал.
— Не считали? И не знаете сколько?
— Нет.
— Очень хорошо. Ну, устраивайтесь поудобнее и смотрите вот на этот блестящий молоточек, который я буду держать перед вашими глазами. И прислушивайтесь к стуку метронома.
Метроном начал размеренно и неторопливо отстукивать.
— Смотрите пристально на блестящую точку. Постепенно ваши глаза начнут утомляться, веки будут тяжелеть. Вас охватывает приятная усталость. Все тише, все спокойнее, все темнее становится вокруг. В голове возникает легкий туман… Он нарастает, усиливается… Вас охватывает сонливость. Веки отяжелели, словно налились свинцом. Вам хочется спать… становится все труднее различать предметы…
Морис говорил негромко, монотонно, слегка «в нос». От его голоса у меня тоже начинали слипаться веки, и я поспешила выключить на время динамик, чтобы самой не уснуть. Наконец Морис подал знак, что я могу зайти в лабораторию.
Томас спокойно и глубоко спал. Я видела подобное не однажды и уже знала, что ничто не может вывести его из этого сна, кроме приказания Мориса. Но все-таки никак не могла привыкнуть, старалась двигаться осторожно и разговаривать шепотом.
— Начнем? — нетерпеливо спросил Ганс, сидевший возле магнитофона.
— Минуточку, пока не включайте, — ответил Морис и, кивнув мне, громко спросил у спящего Томаса: — Слушайте меня внимательно, Томас. Вы шли ко мне пешком от автобусной остановки?
— Да, — ответил тот, не открывая глаз.
Никак не могу привыкнуть! Все кажется, будто они притворяются, эти гипнотики, а вовсе не спят. Хотя Морис заставляет их порой выполнять такие поразительные вещи, какие без гипноза никто бы ни за что не сделал…
— Сколько столбов с фонарями вам попалось по дороге на улице?
Спящий Томас помедлил лишь мгновение и уверенно ответил:
— Шестнадцать столбов.
— Повторите: сколько?
— Шестнадцать столбов.
Морис повернулся ко мне и сказал уже другим, обычным тоном:
— Можешь завтра проверить.
Я, конечно, не удержалась, так и сделала! И что вы думаете? Столбов оказалось шестнадцать! Неужели мы действительно замечаем и запоминаем все до мелочей, только бессознательно, даже не ощущая этого, и можем вспомнить лишь под гипнозом?
Теперь я начала верить, что гипноз поможет Томасу вспомнить детство, хотя первый сеанс и не принес особых результатов. Морис просто дал Томасу возможность крепко поспать часок и посмотреть сны, властно приказав:
— Вам снится сон. Вы запомните его содержание во всех подробностях и расскажете мне, когда я вас разбужу.
Томас спал спокойно и крепко, изредка смешно причмокивая. Два раза он улыбнулся.
— Приятный сон видит, — сказал Грюнер. — Интересно, что он расскажет.
В полутемной комнате с занавешенными окнами было душно. В самом деле, чувствовалось приближение фена. У меня начинало ломить виски.
Я всегда его плохо переношу, этот ветер, прилетающий через Альпы откуда-то из африканских знойных пустынь. Он резко меняет погоду, приносит какое-то беспокойство и раздражительность. Морис говорит, что статистика показывает, как с наступлением фена возрастает сразу число инфарктов, преступлений и самоубийств.
Но, может, Томасу фен действительно поможет вспомнить детство?
Через час Морис сказал, чтобы мы с Гансом ушли в соседнюю комнату, и подошел к спящему Томасу. Он проверил у него пульс и громко сказал:
— Вы чувствуете себя прекрасно. Вы хорошо выспались и отдохнули. Теперь проснетесь, когда я сосчитаю до пяти. Все, что вам снилось, вы припомните во всех подробностях и все расскажете мне…
После небольшой паузы он начал размеренно считать:
— Раз… Два… Три… Четыре… Пять!
Томас тут же открыл глаза, сладко потянулся и смущенно начал приподниматься, с некоторым недоумением озираясь по сторонам.
— Лежите, лежите, — приветливо сказал ему Морис. — Как себя чувствуете?
— Хорошо, — с улыбкой ответил Томас.
— Не снилось ли вам что-нибудь?
— Снилось. Хороший сон… Я был в саду возле моря.
— Где?
— Не знаю, — виновато ответил Томас. — Большой сад. Я там собирал яблоки. Только все время пчелы вокруг летали.
— Вы были один?
— Нет, там были еще какие-то мальчики. Я их не видел, но слышал голоса в кустах.
— На каком языке они говорили?
Томас ответил с некоторым недоумением:
— На обыкновенном.
— На немецком языке?
— Конечно, я все понимал.
Он задумался, потом неуверенно добавил:
— А может, это был какой-то другой язык. Но я все понимал!
— А откуда вы знаете, что неподалеку было море?
Томас пожал плечами и смущенно ответил:
— Просто знаю, и все.
— Вы были на море?
— Во сне? В этот раз — нет. А вообще оно мне иногда снится.
— А на самом деле вы действительно ни разу не бывали на море?
— Нет, когда же.
— Может, вам все-таки снится не море, а большое озеро? Ведь на Женевском озере, на нашем Лазурном берегу, вы наверняка когда-нибудь бывали?
— Бывал, с женой. Но это другое. Мне снится море, там такие большие волны. — Томас взмахнул рукой.
— Что еще вы видели сейчас во сне?
— Больше ничего, только собирал яблоки в саду… Хотя нет. Впечатление было, будто я оторвался на миг от земли и полетел… Приятное такое ощущение, и немножко страшно. Давно так не летал, пожалуй, с детства.
— В том же саду летали?
— Над садом.
— А море при этом видели?
— Нет.
— И никаких домов, строений не видели?
— Нет, только сад.
Через некоторое время Морис усыпил его снова, опять внушив рассказать при пробуждении все, что увидит во сне.
Когда Томас заснул и мы вошли в лабораторию, Морис сказал:
— Он летал во сне. Хороший признак!
— Почему ты считаешь это хорошим признаком? — спросила я.
— Летают во сне обычно в детстве, пока человек растет. Похоже, удалось его настроить на детские сновидения. И сад этот… Наверняка какие-то детские воспоминания пробуждаются. В монастыре у них не было никакого сада.
— И детские голоса слышит — видимо, сам тоже был во сне ребенком. Вы правы, профессор, — вставил оживленно Ганс и тут же испуганно посмотрел на Томаса.
Тот вдруг негромко застонал.
Мы замерли.
Томас дернулся и повернулся на правый бок.
— Просыпается? — испуганно прошептала я, пятясь к двери.
— Без моего приказа? Что ты, — успокоил меня Морис.
Томас громко вздохнул и закинул левую руку за голову.
— Кажется, теперь ему снится что-то не слишком приятное, — озабоченно проговорил Морис.
Мы помолчали, глядя на спящего.
— А на каком же языке они разговаривали, мальчики в саду? — спросил Мориса секретарь. — Он ведь никакого языка, кроме немецкого, не знает, но почему-то заколебался, отвечая на ваш вопрос. Или в детстве он говорил на каком-то другом языке и понимал его во сне?
— Вполне возможно. Одна француженка в глубоком гипнозе вдруг заговорила на языке, который никто из окружающих не мог понять. Оказалось, она говорит на одном из наречий, которое слышала, когда жила маленькой девочкой с родителями в Индии. А проснувшись, разумеется, ничего не понимала на этом наречии и не могла даже поверить, что знает его.
— Может, она притворилась? — недоверчиво сказал Ганс.
— Зачем? И любопытно, что самые давние воспоминания вдруг оживают, когда человек становится старше. В нью-йоркской больнице долго лежал один тяжелобольной старик. Родился он и провел детство в Италии, юность — во Франции, а последние годы жил в Америке. В начале болезни он говорил только по-английски. Потом вдруг забыл этот язык и стал говорить по-французски. А перед смертью он говорил и понимал лишь по-итальянски, на языке далекого детства. Не случайно и Томасу «странные сны» начали видеться лишь теперь, а раньше, пока он был помоложе, детство ему не снилось.
— А море? Он же уверяет, будто никуда не выезжал из Швейцарии, никогда не был на море. Как же он видит его во сне? — спросила я.
— Ну, с морем дело темное, — покачал головой Морис. — Оно может присниться, даже если он и никогда не был на море. В кино-то он его наверняка видел. Мы, современные люди, смотрим слишком много кинофильмов и телевизионных передач. Мир для нас так знаком, что порой начинаем путать, что видели в кино, а где были на самом деле.
— Опять он стонет, — сказала я. — Мне его жалко, Морис. Может, лучше его разбудить?
— Пожалуй, пора.
Мы с Гансом вышли, и Морис начал будить Томаса, предварительно внушив ему, что, проснувшись, он будет чувствовать себя здоровым, свежим и бодрым, все его опасения и тревоги пройдут.
На счете «пять» Томас открыл глаза.
— Ну, как поспали?
— Хорошо. Только неприятный сон видел.
— Какой?
— Будто я с какими-то мальчиками заперт в комнате. В сад не пускают… Душно, неприятно.
— В какой сад? В тот же, который снился вам раньше?
— Да.
— Откуда вы знаете, будто это тот же сад? Вы видели его из окна?
— Нет. Окно маленькое, высоко, под самым потолком. И на нем решетка. Но за стеной сад, я чувствую.
— Что же это тогда за комната? Тюрьма?
— Не знаю. Нет, не похоже. Но мы чем-то напуганы. Стучим, а дверь не открывают. Страшно.
— А обычно, в естественном сне, вы видите неприятные вещи?
— Последнее время часто, — хмуро ответил Томас. — Этот сон сейчас был очень неприятный?
— Неприятный… страшный…
— Ну ладно, больше вас мучать сегодня не буду. До завтра!
— До свидания, доктор!
Просматривая вечером стенограмму своих разговоров с Томасом, Морис откинулся на спинку стула и недовольно сказал:
— Мало он рассказывает подробностей о своих снах. Наверное, стесняется, смущает непривычная обстановка. Попробуем изменить методику и разговорить его.
Усыпляя Томаса на следующем сеансе, Морис дал ему такой приказ:
— Вам снится сон… Вам снится приятный сон. Все, что вы видите и переживаете в этом сне, говорите громко, вслух, не пробуждаясь!
«Неужели и это возможно?» — подумала я.
Морис взял Томаса за руку, высоко поднял ее и отпустил. Рука безвольно упала.
— Отлично, третья стадия…
— Одну минуточку! — вдруг раздался голос Ганса. — Прошу вас, профессор, сидите так возле него, не шевелитесь.
— Что вы задумали? — недовольно повернулся к нему Морис. — Притащили сюда блиц, хотите снимать? Зачем?
— Для истории. Будут хорошие снимки для нашего маленького музея…
— Незачем… Да и опыты только начинаются, — поморщился Морис, но махнул рукой: — Ладно, фотографируйте скорее, раз уж нацелились.
— Минуточку!
Лампа ослепительно вспыхнула в руках Ганса раз, другой, третий.
Томас вдруг отчетливо сказал, не открывая глаз:
— Пить очень хочу…
— Бросьте аппарат, следите за магнитофоном, — сказал секретарю Морис.
Помолчав, Томас жадно облизал губы и проговорил:
— Жарко мне… Немножко хотя бы… Еще полежим немножко на солнышке… Нет, не могу больше лежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13