Второй глаз демона вынырнул из клубящейся черноты, подплыл и присоединился к первому. Клистерет попытался сфокусировать зрение на Адальберте. Неприязненный взгляд заметно косил.
– Он пришел за мною по следу крови. Помогите, Ренгер!
– Тоже мне, нашли экзорциста. Как вы умудрились впутаться в такую грязную историю?
Чудовище утробно хрюкнуло и принялось втекать в подвал.
Людвиг дотронулся до священного символа, висящего на цепочке на шее.
– Заклинаю вас, Клистерет, именем Бога живого, победившего василиска, властью и именем твоего короля, его семи корон и семи цепей, в воздухе и на земле, в каменных ущельях и под небом, в огне и во всех местах и землях, где вы ни находились, не исключая никакого места – оставьте в покое этого человека.
Фигура демона преобразилась, он словно бы присел на корточки, оперся руками о землю, получив сходство с огромной толстой собакой. Широкая лягушачья пасть широко улыбнулась, голос у беса оказался ворчливым и глуховатым:
– Ах это ты, Людвиг. На этот раз вежливость тебе не изменила, ты, против ожидания, соблюдаешь формулы и правила.
– Раз все формальности соблюдены, почему бы не уйти подобру-поздорову, не дожидаясь, пока честные бретонисты проснутся и грянут тебе вслед свои унылые псалмы?
Собакоподобный черт смущенно почесался:
– Вообще-то, ты мне не особо нужен, богослов. Я не размениваюсь на мелочную мстительность по идейным соображениям…. У меня личное, можно сказать, семейное дело.
Людвиг мог бы поклясться – поддельный Вольф Россенхель напрягся душой в тоскливом ожидании. Демон полированным когтем почесал острое волосатое ухо.
– Ах, Фирхоф, Фирхоф… Ну, зачем ты вмешиваешься в судьбу грешника? Твой приятель принадлежит мне с потрохами на совершенно законном основании – он наставил мне рога.
– Рога, как и копыта, тебе полагаются по статусу, чертяка.
Демон возмущенно зашипел, утратил сходство с псом, на секунду принял образ жирного черного кота, потом расползся струями черного дыма. Струи воссоединились, из бесформенной субстанции вылепился стройный контур девичьего тела. Красотка села, поджав ноги, ничуть не смущаясь ни наготы, ни иссиня-черного цвета кожи. На смуглой круглой мордашке рубиново горели голодные глаза беса.
– Так лучше?
– Мне безразлична любая твоя личина. Все они едино ложны, Клистерет.
– А ты, до чего же ты пошл и традиционен, инквизитор! У тебя напрочь отсутствует воображение. Кстати… Ты еще не забыл Бруно? Тебе привет от мертвого близнеца. Ты ведь убил собственного брата, не правда ли, праведный Людвиг? На твоей шкуре не чешется каинова печать?
Фон Фирхоф слышал, как охнул, не сдержавшись, насмерть перепуганный Адальберт.
– Ты опять врешь, демон. Мой брат умер, потому что верил таким, как ты. От него мало что осталось под конец, едва ли можно было назвать это человеком, но я еще поквитаюсь за Бруно с адом.
Демон в образе девушки неистово захохотал, запрокинул голову, демонстрируя ямочку под подбородком и пародийно преувеличенную грудь.
– Ух, боюсь! Ух, напугал! Ух, святой Людвиг сокрушает ад! Лучше расскажи своему истекающему страхом приятелю, на каких делишках ты потерял свой магический талант.
– При каких бы ни потерял, ты и твой Маальфас ничем не разжились от этого.
– Он хамит, – печально заявил демон, обращаясь к Адальберту, – твой друг мне хамит. Впрочем, чего еще можно ожидать от денунцианта инквизиции?
– Он говорит правду, Ренгер?!
– Сейчас его зовут фон Фирхоф. Когда-то его звали Людвиг д’Ороско. Ко всему прочему, он такой же Ренгер, как я – праведный и целомудренный монах-девственник, – ехидно добавил бес.
Людвиг отступил на шаг, светя огарком и встал так, чтобы одновременно видеть и беса, и Адальберта. Поддельная девушка вильнула бедром и призывно подмигнула. Хронист молча переживал шок, игра света и теней придавала его простодушному лицу трагическое выражение – глазницы словно провалились, щеки запали, спутанные волосы упали на лоб.
– Ты сказал, все, что хотел, Клистерет. А раз так – убирайся. Я мог бы еще раз прочитать формулу экзорцизма, но для твоего ничтожества хватит и одного раза.
Демон нехотя встал, бесстыдно потянулся девичьим телом.
– Ладно, я пойду, братец нашего славного Бруно. Там, в аду, я передам твоему близнецу привет.
Красавица безобразно раздулась, конечности ее истончились, голова сплющилась, рот разъехался до ушей, кисти и ступни ног приобрели сходство с лягушачьими лапами. Жаба церемонно откланялась и на задних ногах побрела к выходу.
На пороге бес оглянулся и показал длинный язык:
– А с тобою, Вольф Россенхель, мы еще встретимся.
Дверь с шумом захлопнулась, запоздало взвилось и опало облако серного дыма. Людвиг и Адальберт закашлялись, отплевывая вонючую горечь и вытирая глаза.
– Он сказал правду?
– И да, и нет, друг Россенхель. Я, действительно, служил некогда в инквизиции, фон Фирхоф – мое прежнее имя, которым я пользуюсь наряду с новым.
– Кто вас заставлял пускаться на такие ухищрения?
– Это мода. Не исключаю, что вы тоже не Вольф, – отпарировал советник императора. (“Будь проклят выдавший меня болтливый бес-рогоносец!”).
Адальберт Россенхель понурился.
– Пропади пропадом моя пьяная доверчивость! Ну и как я могу вам теперь верить?! Стоит теперь выбраться из Толоссы, и вы донесете на меня Трибуналу. Тем более, теперь я должен попасть в форт. Если следовать закону жанра, я обязан попытаться вас убить, но не надеюсь справиться с этим делом, да и не убийца я по натуре. Как мы теперь устроим наши дела, Фирхоф-Ренгер?
– Не преувеличивайте препятствий, любезный Вольф. Я, как вам уже сказал, давно оставил инквизиторскую практику. Если я бывший инквизитор, тем лучше для вас, следовательно, я не стану выдавать вас еретикам-бретонистам ни при каких обстоятельствах. В конце концов, я и сам не прочь отсидеться за толстыми стенами форта…
Адальберт опустился на корточки, прислонился спиной к бочке и задумался, вид у него был самый что ни на есть печальный. В эту минуту Людвигу стало жаль обманутого Хрониста.
– Пропади пропадом этот болтливый охотничий бес. Вам не следовало пускать себе кровь…
– Печалью делу не поможешь. Так вы не выдадите меня инквизиции?
– Конечно, не выдам.
– Поклянитесь.
Фон Фирхоф заколебался, но это минутное колебание никак не отразилось ни в его холодно-спокойных глазах, ни на лице. Советник императора прикоснулся священному символу на груди.
– Клянусь Богом и участью посмертной, что не выдам Священному Трибуналу Вольфа Адальберта Россенхеля.
Хронист кивнул.
– Ладно. Спасибо вам. Что будем делать теперь?
– Придется воспользоваться вашей магией – всего один раз. Сейчас мы выберемся из подвала, найдем пергамент, вы приложите немного усилий – и мы за стенами форта. А там посмотрим.
– Отлично. Уходим отсюда, я ненавижу запах серы.
Они покинули подвал и выбрались под ясное солнце раннего летнего утра. Завал в конце переулка оказался разобранным, быть может, это сделали бретонисты, но сейчас безопасный тупик пустовал, журчала в сточной канаве мутная вода, обитатели окрестных домов попрятались.
– Нужно отыскать кира Антисфена.
Чистые лучи рассвета прогнали ночных призраков, от лукавого Клистерета не осталось следа, казалось, ласковый покой обнял мятежный город. Людвиг знал, что впечатление это обманчиво – хотя насыпь разрушена и пролив отделяет восставшую Толоссу от готовых к бою войск императора, очень скоро камень мостовой может окраситься кровью. Пока же город словно бы дремал, пользуясь последними днями и часами относительного мира.
Так Адальберт Хронист и Людвиг фон Фирхоф вместе отправились на поиски ученого румийца…
Глава XVIII
Избиение манускриптов
Клаус Бретон и другие. Толосса, Церенская Империя.
В комнате c грубо сложенным камином, на простом столе, поверх чистого платка все так же блестел серебром священный символ треугольника. На табурете у самого стола устроился Бретон – на его правильное, красивом, как у статуи лице был заметен след той особой усталости, которая создается затянувшимся нервным напряжением. Арно, сидевший напротив ересиарха, подался вперед, опустив укрытые плащом ведьмы плечи. Ни тот, ни другой не подозревали в этот момент, что явственно отражаются в кристалле императора.
– … я сделал все как должно, брат Клаус.
– Этого оказалось недостаточно. Хронист ускользнул из наших рук и теперь скрывается неведомо где.
– Ворота на замке, ему не сладить со стражей. К тому же, разрушена насыпь, он не святой и не побежит по волнам.
– О да. Но сначала ты должен сделать все, о чем мы договорились – иначе колдовство подметных гримуаров поможет ему скрыться и Адальберта потом сыщет разве что Бог для Последнего Суда. Действуй, друг мой, и пусть сопутствует тебе удача и благословение свыше.
Арно ушел, ересиарх остался один, он слегка дотронулся пальцами до священного символа. Смутное ощущение угрозы и пристального взгляда, которое преследовало его во время разговора с Арно, отступило, как только помощник ушел. Вождь мятежников погрузился в собственные невеселые размышления. В дверь тихо, а потом все более настойчиво постучали.
– Кто здесь? Это вы, матушка?
Старуха переступила порог и смело, не отводя глаз, подошла к ересиарху. Сухая кожа на ее скулах собралась бесчисленными морщинами, тонкий, точеный нос заострили годы, однако профиль старухи до сих пор напоминал гордую чеканку абриса на монете. Плотное вдовье покрывало из дорогой ткани облегало лоб, щеки и полностью скрывало волосы. Держалась старуха удивительно прямо.
– Чего вы хотите от меня, матушка? Я устал от ваших неразумных слов и отчаянно жалею, что позволил вам приехать в Толоссу. Мне кажется, единственное ваше желание – ослабить мою волю и смутить душу.
– Я хочу спасти тебя, сын.
Бретон грустно покачал головой.
– От кого? От рыцарей Империи, которые стоят под стенами Толоссы? От наемного сброда, который привел за собой император-бес?
– От тебя самого.
– Оставьте в неприкосновенности мою совесть. Между нею и Богом нет посредников.
– Я выносила и родила тебя.
– Вы – мать тела моего, душу дал Бог.
Старуха поправила шаль.
– Ты плохо распорядился своей душой, сынок. Я шла сюда через весь город, из той лачуги, в которой ты прячешь меня ото всех. Подошвы моих башмаков черны – я наступала на копоть и сажу. Твои люди жгли храмы – зачем?
– Их стены были полны золота и лжи.
– Вы изгоняли и убивали священников.
– Они служили не богу, а дьяволу, и поклонялись ему в образе сокровищ земных.
– Ты своею рукой убивал несчастных…
– Они подняли руку против нашего дела и первыми заступили нам путь. Ты забыла, как меня высылали из столицы? Как мне пришлось бежать от стражи, словно грабителю с большой дороги?
– Когда я говорю с тобою, сын, мне кажется, что я стучу в закрытую дверь. Твоя душа, которой ты так гордишься – темный погреб, запертый на замок. В таких местах пыль и плесень по углам, а в темноте копошатся крысы.
Бретон дернулся, словно его ударили по щеке. Лицо старухи посветлело, озаренное гневом, освященное бесстрашием, присущим уверенности.
– Вы все сказали, матушка? – холодно спросил ересиарх. – А раз все, то теперь выслушайте меня. Я был вам хорошим сыном – вы хотели для меня карьеры священника, я им стал и был до тех пор, пока примас не лишил меня сана. Вы неплохо обличали меня, диву даюсь, откуда у старой женщины такое красноречие. Но я напомню вам одну неприятную вещь, скажите-ка, что сталось с моим братом?
– Мой старший сын был честным человеком.
– Охотно верю, что он был невиновен, но это не помешало псам Гизельгера казнить его на костре. Тогда я был едва ли не младенцем, но помню тот дым, и ту сажу, клубы черноты закрывали солнце, мне щипало глаза. Угли светились ярко, жар заставил толпу отступить и священник, который исповедовал осужденных, отошел в сторону и прикрыл лицо рукой – искры жалили его. Полой сутаны он случайно задел лужу смолы, расшитую ткань портило черное пятно. Дрова по краям костра быстро прогорели и рухнули, но в середине держались еще долго, и мой брат…
– Молчи.
– Вы и тогда говорили мне “молчи”, хотя я не кричал, и зажимали мой рот рукой…
– Я рано овдовела, а старший сын погиб, потому что был неосторожен и не сумел оправдаться. У меня остался ты, Клаус, я не хочу, чтобы второй сын умер так же, как его брат.
Бретон бесстрашно пожал плечами:
– Ха! И жизнь, и смерть в руках Бога. С чего вы взяли, что я умру, матушка?
– Не зря я так горевала, когда ты сбросил сан и пошел в мятежники. Еще никто не мог противостоять воле Империи.
Ересиарх задумался, угли в камине не трещали, пепел сгоревшего дерева давно остыл.
– Вы видели все, матушка. Вы видели больше, чем я – голодных детей в пыли у стен роскошных дворцов и священников, обедающих на золоте, иерархов Церкви, которые читают молитвы на непонятном языке, и ремесленников, которых жгли за неосторожное слово – они были неграмотны и не сумели оправдаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58