Чего вы хотите от меня – чтобы я забыл смерть брата? Даже если бы я забыл все, ведь тогда я был ребенком, став мужчиной, я не могу замазать себе глаза. Я верю, что вы любите меня, как преданнейшая из матерей и желаете блага всем, как милосерднейшая из женщин, так прошу вас – во имя Господа и памяти, не ослабляйте мое сердце страхом и жалостью.
– Чего ты хочешь, сынок? Пусть даже тебе повезет, и ты разобьешь войско собственного государя, пусть за тебя встанут не только мужики, но и рыцари, если поднимется весь юг Церена – хотя разве может такое случиться? Так вот, даже если все будет так, как ты хочешь – ты ничего не сможешь поделать с божественным правом на трон. Гаген – наш государь по праву рождения, а ты – ты только младший сын обедневшей дворянки.
– Ты помнишь историю Рума, матушка?
– Нет. Мои глаза стали слишком слабы для книг.
– Случалось, что и младшие сыновья обедневших дворянок занимали трон.
Старуха в ужасе отшатнулась.
– Ты всерьез хочешь этого, сынок?
– Почему бы нет? Если я не найду другого пути к справедливости, если это единственный путь загасить костры и убрать неправедное золото из храмов…
– Ты сумасшедший. Я на горе себе вырастила безумца.
Бретон бесконечно осторожно взял мать за плечи и слегка подтолкнул ее к выходу.
– Оставьте меня, я прикажу, чтобы вас проводили в безопасное место.
Старуха беззвучно и без слез заплакала, сцепила сухие пальцы на бахроме шали и медленно, шаркая ногами побрела прочь. Перед тем, как уйти, она покачала головой:
– Лучше бы я не рожала тебя, Клаус. Теперь мне остается только молиться, чтобы я умерла первой.
– Не бойтесь, матушка, я проживу еще долгие годы, – улыбнулся матери Бретон.
– Если бы я могла верить в это… Но что бы ни случилось, прошу тебя, сын, если ты прав, если ты уверен в своей правоте, то будь иногда милосердным.
Ересиарх слегка улыбнулся и проводил мать до двери.
– Конечно.
За окном прочертила воздух косым крылом и пронзительно вскрикнула чайка.
Клаус Бретон, проводив мать, прошелся по комнате в задумчивости, а потом окликнул стража:
– Арно!
– Я здесь, святой отец.
– Сколько раз я тебя просил – не называй меня так. Мы братья перед лицом Господа. Так все готово, брат Арно?
– Конечно, святой брат! Пергаменты собрали, тележки прикатили, костер уже горит.
– Отлично.
Ересиарх поднял с табурета плащ, и, запахнувшись в него, сбежал по ступенькам ратуши. Главная площадь Толоссы в этот момент представляла из себя удивительное зрелище. В самом ее центре полыхал немалых размеров костер, сложенный из кипарисовых ветвей, по сторонам от костра дожидались своей очереди доверху груженые тележки. Ражие парни, по виду подмастерья-кузнецы, готовились вывалить содержимое тележек в огонь. Бретон подошел поближе и поднял одну из смятых, испачканных рукописей.
– “Onomatologia anatomica”. Должно быть, изъяли у городского костоправа.
На первом листе книги красовался отпечаток сапога.
– Зачем все это нужно, святой брат? – поинтересовался подмастерье медника, высокий белобрысый парень в рабочем фартуке.
– Это полезная вещь – медицинская книга. К несчастью, пергамент можно отскоблить и переписать заново, поэтому нельзя допустить, чтобы колдун Адальберт получил ее в свои руки…
И Клаус Бретон невозмутимо отправил книгу в костер. Переплет распался, листы скорчились, ученый трактат распахнулся, продемонстрировал зеленоватых тонов унылую гравюру, с чьими-то узловатыми коленями и костлявой обнаженной спиной.
– Покойся с миром. Следующая.
Следующим оказался пухлый том в добротном коричневом переплете. Через плечо ересиарха перегнулся все тот же парень в фартуке и ткнул заскорузлым пальцем в радужную, тонкого исполнения миниатюру.
– А это что? Про что здесь написано, святой брат?
– Бестиарий Афродиты. Об этом тебе знать совсем не обязательно.
– Чудно. А картинку оттуда вырвать можно?
– Нельзя.
Сомнительный “Бестиарий” рухнул в огонь, составив компанию трактату по анатомии.
– А и ученый же вы человек, святой брат!
Подмастерье шмыгнул носом и протянул Бретону еще одну книгу.
– “Sphere Maalphasum, развлекательное сочинение ученой и добродетельной монахини Маргариты Лангерталь, с прологом, эпилогом, интерлюдией, песнями и сражениями, списком монастырского имущества и дивным описанием сооружений.” Это я оставлю себе почитать, – заявил Бретон, упрятывая трактат под плащ. – Пригодится для богословских дискуссий, я укажу на этот труд как на пример распущенности имперского духовенства.
– А вот это что такое?
– “Критика тактики или Богопротивный Конный Арбалет”, авторства преподобного Феликса Глориана. В огонь, мой друг, в огонь! Я некогда был знаком с автором, это бездельник и словоблуд, мы вместе учились в семинарии…
– А вот еще…
– “Геомантия, некромантия и нигромантия”, сочинение доктора Георга Фауста. Опасные бредни демономана!
Рукопись Фауста занялась веселым голубоватым огоньком, пахнуло серой.
– Парадамус Нострацельс. “Новая Метафизика, сиречь воображаемое путешествие за пределы чувственного опыта”.
– Про что хоть там писано, ученый брат Клаус? Мудрено больно, ничего я не понял.
– Я, признаться, как ни пытался, тоже не понял ничего. А пергамент добротный. Пускай горит.
Следом в костер отправились: инфернальный двухтомник “Hortus Daemonum” и “Hortus Alvis” в мрачном переплете из шагреневой кожи, “Песни пустошей и холмов”, переписанные поверх маловразумительного сарацинского синтаксиса, нравственный трактат Агриппы Грамматика “Наставления трезвенника Биберия” , “Иронические Анналы” неизвестного авторства и, под конец, свиток лирических гекзаметров самого Хрониста Адальберта:
Я к берегам отдаленным стремился, с тобою расстаться мечтая,
Встречу нам буря сулила жестоко, мой повредивши корабль.
– А книжек-то еще много осталось, добрый брат Бретон. Все будете смотреть или как?
Ересиарх задумаллся – ученые труды и изящные сочинения разного качества и объема занимали четыре тележки, на еще пяти тачках громоздились чистые, неисписанные пергаменты.
– Вали все скопом в костер. Мне недосуг проводить за пустым чтением день, а то и ночь в придачу.
Медник немедленно опрокинул в огонь ближайшую тележку, рой веселых жгучих искр взметнулся и закрутился маленьким лихим смерчем. “Наставления Биберия”, рассыпавшись в прах, смешались с “Метафизикой” Нострацельса, амбарная книга скототорговца устроилась рядом с “Бестиарием Афродиты”.
– Это все?
– Больше не сыскали.
– Теперь остается разыскать самого Адальберта. Брат Арно!
Старательный помощник вынырнул словно из-под земли.
– Как идут поиски колдуна? Где Штокман? Вам удалось напасть на след Адальберта?
– Пока нет, брат Клаус, но подобное ищут подобным. Он пришел сюда не один, а в обществе некого бродячего румийца – из тех, у которых всегда наготове хорошо подвешенный язык, перо и чернильница. Быть может, если мы найдем книжника, то все остальное приложится.
– Отлично. Действуй, брат Арно.
Клаус Бретон повернулся лицом к вечереющему небу.
– Велик Господень мир и много удивительного приходится встречать под солнцем!
Огонь рьяно гудел, растопленный инфернальным двухтомником и критическими трудами Феликса Глориана, пятна оранжевого света легли на лицо мятежника.
– Иногда в спешке бытия, среди мусора суеты удается выловить истинные жемчужины мудрости, – добавил ересиарх и носком сапога задвинул в огонь чудом избежавший костра маленький черный томик алхимических заметок.
– А это про что написано… А вон то… – бубнил неугомонный медник.
– Отменив среди свободных людей сословные привилегии, мы можем открыть всем желающим доступ к истинно благочестивым знаниям… Например, перевести священные книги на народный язык. Ты умеешь читать, брат медник?
– Нет, зато я умею считать монету и не люблю, когда меня надувают попы.
– А ведь в тебе говорит природная мудрость! – охотно согласился Клаус Бретон.
Роскошный оранжевый закат освещал не менее роскошный костер из книг и спорил с ним в расцветке. Пергаменты, потрескивая, дотлевали. Мятежный ересиарх задумчиво и неспешно рассматривал черные силуэты шпилей и островерхих крыш, не подозревая, что под одной из них как раз в этот момент продолжает вершить свои удивительные дела неуловимый Хронист.
* * *
– Любуйтесь, Вольф Россенхель, вот он, наш мятежный умник во всей красе.
Фон Фирхоф, Хронист и ученый кир Антисфен из окна наблюдали за задумчивым Клаусом Бретоном и огромным костром из рукописей, который полыхал посреди площади.
– Я всегда думал, что уничтожение материального воплощения духовных ценностей присуще в основном рьяным консерваторам, а совсем не наоборот, – несколько туманно заметил Россенхель.
– О, не думайте лишнего, Вольф, здесь идет не борьба с книгами и просвещением, а лишь охота на вас, дорогой наш магический приз. Вы – живой артефакт. Вас оставляют без средства вольно применять свои способности.
– Но эти рукописи, возможно, бесценны! – всплеснул руками кир Антисфен. Ученый книжник был расстроен едва ли не до слез.
– Не знаю, насколько они бесценны, отсюда не видно, – хладнокровно ответил фон Фирхоф. – Но на них, без сомнения, потрачено некоторое количество труда переписчиков и живописцев. Хотя, среди этих томов премудрости наверняка горят и простые, непритязательные амбарные книги толоссийских торговцев…
– О, кощунство! Смешивать мудрость с расценками колбасников и бакалейщиков.
– Не скажите, мой ученый друг – в этом есть тонкий смысл. Наш мятежный Клаус весьма образован, но он не жалует легкомысленную светскую премудрость – для него сборник куртуазных песенок хуже пустого листа.
– Тогда я предпочитаю Империю как она есть, безо всяких еретических перемен. В ней, по крайней мере, знают толк в том, что касается способов украсить жизнь, – заявил Россенхель.
– О да! Люди состоятельные определенно знают, ведь это стоит немалого количества серебряных имперских марок.
Фон Фирхоф немедленно согласился c румийским киром:
– Бретонисты не одобряют расточительства на светские развлечения, словом, с тонкими искусствами они обращаются скверно. Боюсь, что для вон того молодчика… да, для того самого, в фартуке медника, разница между одетой в тунику музой истории и декольтированной шлюхой весьма невелика..
– Молчите, злоязычный Людвиг! Вам бы только издеваться над собственными друзьями, легкомысленно осмеивая драму безумного уничтожения. Любезный Россенхель! Отойдемте от окна, я не могу видеть это поругание книг и основ.
– Не подумайте, кир Антисфен, что я преувеличиваю или насмехаюсь над представителями трудового народа, несомненно, среди них есть люди любознательные и склонные к образованию… обратите внимание на того ражего подмастерья, который за спиной у Бретона засовывает под свою рубаху вырванную из игривой рукописи миниатюру?
– Хватит! Хватит, Людвиг! Уймите злую иронию, не будем ссориться. В качестве лиц благородного сословия, мы должны держаться все заодно, только так мы можем выбраться из этого проклятого Богом места, ставшего центром восстания босяков и невежд.
– Есть ли разумные предложения, мессиры?
– Бежать.
– Найти пергамент, создать подметный гримуар, воспользоваться им, и бежать.
– Найти пергамент, а если его нет – изобрести из ничего.
– А разве подобное возможно, почтенный кир Антисфен?
– Мне приходилось читать об удивительных заменителях выделанной кожи…
– О Боже! – вскричал Россенхель. – Я совершенно забыл об этой технологии! Мои добрые друзья, должно быть, я совершенно одичал в Церене, раз получил такую прореху в сообразительности…
– Объяснитесь, Вольф.
– При наличии некоторых магических или не совсем магических ингредиентов я могу…
Людвиг выслушал воодушевленного Хрониста и покачал головой.
– Хлопчатое заморское волокно может сыскаться в портовых складах, честное слово, мне жаль его заранее. Ваш поддельный пергамент, дорогой Россенхель, воистину получится золотым.
– Вы предпочитаете оставаться на месте и ждать визита “добрых братьев” Бретона?!
– О нет. Пожалуй, я согласен рискнуть, отправившись в порт, к тому же, вам-то по-прежнему следует опасаться Клистерета…
Хронист смутился, потеряв изрядную долю апломба.
– А ваше мнение, кир Антисфен? Считаете ли вы собственную миссию в Толоссе законченной?
– Вполне. Очередная ересь крепко отложилась в моей памяти. Я не желаю оставаться там, где жгут книги.
– Тогда – в путь.
…Они дождались темноты, чтобы покинуть приютивший их пустой дом. Улица под уклон сбегала к портовым складам, ущербный диск луны предательски светил на беглецов, лаяли собаки, перекликались часовые на башнях Толоссы, ночной бриз нес через залив дымок имперских костров.
– Лучше убраться с острова, покуда не начался штурм.
– Полностью с вами согласен.
Людвиг фон Фирхоф немало досадовал в душе – потратить столько усилий на кражу и уничтожение пергаментов кира Антисфена и теперь страдать от их отсутствия!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Чего ты хочешь, сынок? Пусть даже тебе повезет, и ты разобьешь войско собственного государя, пусть за тебя встанут не только мужики, но и рыцари, если поднимется весь юг Церена – хотя разве может такое случиться? Так вот, даже если все будет так, как ты хочешь – ты ничего не сможешь поделать с божественным правом на трон. Гаген – наш государь по праву рождения, а ты – ты только младший сын обедневшей дворянки.
– Ты помнишь историю Рума, матушка?
– Нет. Мои глаза стали слишком слабы для книг.
– Случалось, что и младшие сыновья обедневших дворянок занимали трон.
Старуха в ужасе отшатнулась.
– Ты всерьез хочешь этого, сынок?
– Почему бы нет? Если я не найду другого пути к справедливости, если это единственный путь загасить костры и убрать неправедное золото из храмов…
– Ты сумасшедший. Я на горе себе вырастила безумца.
Бретон бесконечно осторожно взял мать за плечи и слегка подтолкнул ее к выходу.
– Оставьте меня, я прикажу, чтобы вас проводили в безопасное место.
Старуха беззвучно и без слез заплакала, сцепила сухие пальцы на бахроме шали и медленно, шаркая ногами побрела прочь. Перед тем, как уйти, она покачала головой:
– Лучше бы я не рожала тебя, Клаус. Теперь мне остается только молиться, чтобы я умерла первой.
– Не бойтесь, матушка, я проживу еще долгие годы, – улыбнулся матери Бретон.
– Если бы я могла верить в это… Но что бы ни случилось, прошу тебя, сын, если ты прав, если ты уверен в своей правоте, то будь иногда милосердным.
Ересиарх слегка улыбнулся и проводил мать до двери.
– Конечно.
За окном прочертила воздух косым крылом и пронзительно вскрикнула чайка.
Клаус Бретон, проводив мать, прошелся по комнате в задумчивости, а потом окликнул стража:
– Арно!
– Я здесь, святой отец.
– Сколько раз я тебя просил – не называй меня так. Мы братья перед лицом Господа. Так все готово, брат Арно?
– Конечно, святой брат! Пергаменты собрали, тележки прикатили, костер уже горит.
– Отлично.
Ересиарх поднял с табурета плащ, и, запахнувшись в него, сбежал по ступенькам ратуши. Главная площадь Толоссы в этот момент представляла из себя удивительное зрелище. В самом ее центре полыхал немалых размеров костер, сложенный из кипарисовых ветвей, по сторонам от костра дожидались своей очереди доверху груженые тележки. Ражие парни, по виду подмастерья-кузнецы, готовились вывалить содержимое тележек в огонь. Бретон подошел поближе и поднял одну из смятых, испачканных рукописей.
– “Onomatologia anatomica”. Должно быть, изъяли у городского костоправа.
На первом листе книги красовался отпечаток сапога.
– Зачем все это нужно, святой брат? – поинтересовался подмастерье медника, высокий белобрысый парень в рабочем фартуке.
– Это полезная вещь – медицинская книга. К несчастью, пергамент можно отскоблить и переписать заново, поэтому нельзя допустить, чтобы колдун Адальберт получил ее в свои руки…
И Клаус Бретон невозмутимо отправил книгу в костер. Переплет распался, листы скорчились, ученый трактат распахнулся, продемонстрировал зеленоватых тонов унылую гравюру, с чьими-то узловатыми коленями и костлявой обнаженной спиной.
– Покойся с миром. Следующая.
Следующим оказался пухлый том в добротном коричневом переплете. Через плечо ересиарха перегнулся все тот же парень в фартуке и ткнул заскорузлым пальцем в радужную, тонкого исполнения миниатюру.
– А это что? Про что здесь написано, святой брат?
– Бестиарий Афродиты. Об этом тебе знать совсем не обязательно.
– Чудно. А картинку оттуда вырвать можно?
– Нельзя.
Сомнительный “Бестиарий” рухнул в огонь, составив компанию трактату по анатомии.
– А и ученый же вы человек, святой брат!
Подмастерье шмыгнул носом и протянул Бретону еще одну книгу.
– “Sphere Maalphasum, развлекательное сочинение ученой и добродетельной монахини Маргариты Лангерталь, с прологом, эпилогом, интерлюдией, песнями и сражениями, списком монастырского имущества и дивным описанием сооружений.” Это я оставлю себе почитать, – заявил Бретон, упрятывая трактат под плащ. – Пригодится для богословских дискуссий, я укажу на этот труд как на пример распущенности имперского духовенства.
– А вот это что такое?
– “Критика тактики или Богопротивный Конный Арбалет”, авторства преподобного Феликса Глориана. В огонь, мой друг, в огонь! Я некогда был знаком с автором, это бездельник и словоблуд, мы вместе учились в семинарии…
– А вот еще…
– “Геомантия, некромантия и нигромантия”, сочинение доктора Георга Фауста. Опасные бредни демономана!
Рукопись Фауста занялась веселым голубоватым огоньком, пахнуло серой.
– Парадамус Нострацельс. “Новая Метафизика, сиречь воображаемое путешествие за пределы чувственного опыта”.
– Про что хоть там писано, ученый брат Клаус? Мудрено больно, ничего я не понял.
– Я, признаться, как ни пытался, тоже не понял ничего. А пергамент добротный. Пускай горит.
Следом в костер отправились: инфернальный двухтомник “Hortus Daemonum” и “Hortus Alvis” в мрачном переплете из шагреневой кожи, “Песни пустошей и холмов”, переписанные поверх маловразумительного сарацинского синтаксиса, нравственный трактат Агриппы Грамматика “Наставления трезвенника Биберия” , “Иронические Анналы” неизвестного авторства и, под конец, свиток лирических гекзаметров самого Хрониста Адальберта:
Я к берегам отдаленным стремился, с тобою расстаться мечтая,
Встречу нам буря сулила жестоко, мой повредивши корабль.
– А книжек-то еще много осталось, добрый брат Бретон. Все будете смотреть или как?
Ересиарх задумаллся – ученые труды и изящные сочинения разного качества и объема занимали четыре тележки, на еще пяти тачках громоздились чистые, неисписанные пергаменты.
– Вали все скопом в костер. Мне недосуг проводить за пустым чтением день, а то и ночь в придачу.
Медник немедленно опрокинул в огонь ближайшую тележку, рой веселых жгучих искр взметнулся и закрутился маленьким лихим смерчем. “Наставления Биберия”, рассыпавшись в прах, смешались с “Метафизикой” Нострацельса, амбарная книга скототорговца устроилась рядом с “Бестиарием Афродиты”.
– Это все?
– Больше не сыскали.
– Теперь остается разыскать самого Адальберта. Брат Арно!
Старательный помощник вынырнул словно из-под земли.
– Как идут поиски колдуна? Где Штокман? Вам удалось напасть на след Адальберта?
– Пока нет, брат Клаус, но подобное ищут подобным. Он пришел сюда не один, а в обществе некого бродячего румийца – из тех, у которых всегда наготове хорошо подвешенный язык, перо и чернильница. Быть может, если мы найдем книжника, то все остальное приложится.
– Отлично. Действуй, брат Арно.
Клаус Бретон повернулся лицом к вечереющему небу.
– Велик Господень мир и много удивительного приходится встречать под солнцем!
Огонь рьяно гудел, растопленный инфернальным двухтомником и критическими трудами Феликса Глориана, пятна оранжевого света легли на лицо мятежника.
– Иногда в спешке бытия, среди мусора суеты удается выловить истинные жемчужины мудрости, – добавил ересиарх и носком сапога задвинул в огонь чудом избежавший костра маленький черный томик алхимических заметок.
– А это про что написано… А вон то… – бубнил неугомонный медник.
– Отменив среди свободных людей сословные привилегии, мы можем открыть всем желающим доступ к истинно благочестивым знаниям… Например, перевести священные книги на народный язык. Ты умеешь читать, брат медник?
– Нет, зато я умею считать монету и не люблю, когда меня надувают попы.
– А ведь в тебе говорит природная мудрость! – охотно согласился Клаус Бретон.
Роскошный оранжевый закат освещал не менее роскошный костер из книг и спорил с ним в расцветке. Пергаменты, потрескивая, дотлевали. Мятежный ересиарх задумчиво и неспешно рассматривал черные силуэты шпилей и островерхих крыш, не подозревая, что под одной из них как раз в этот момент продолжает вершить свои удивительные дела неуловимый Хронист.
* * *
– Любуйтесь, Вольф Россенхель, вот он, наш мятежный умник во всей красе.
Фон Фирхоф, Хронист и ученый кир Антисфен из окна наблюдали за задумчивым Клаусом Бретоном и огромным костром из рукописей, который полыхал посреди площади.
– Я всегда думал, что уничтожение материального воплощения духовных ценностей присуще в основном рьяным консерваторам, а совсем не наоборот, – несколько туманно заметил Россенхель.
– О, не думайте лишнего, Вольф, здесь идет не борьба с книгами и просвещением, а лишь охота на вас, дорогой наш магический приз. Вы – живой артефакт. Вас оставляют без средства вольно применять свои способности.
– Но эти рукописи, возможно, бесценны! – всплеснул руками кир Антисфен. Ученый книжник был расстроен едва ли не до слез.
– Не знаю, насколько они бесценны, отсюда не видно, – хладнокровно ответил фон Фирхоф. – Но на них, без сомнения, потрачено некоторое количество труда переписчиков и живописцев. Хотя, среди этих томов премудрости наверняка горят и простые, непритязательные амбарные книги толоссийских торговцев…
– О, кощунство! Смешивать мудрость с расценками колбасников и бакалейщиков.
– Не скажите, мой ученый друг – в этом есть тонкий смысл. Наш мятежный Клаус весьма образован, но он не жалует легкомысленную светскую премудрость – для него сборник куртуазных песенок хуже пустого листа.
– Тогда я предпочитаю Империю как она есть, безо всяких еретических перемен. В ней, по крайней мере, знают толк в том, что касается способов украсить жизнь, – заявил Россенхель.
– О да! Люди состоятельные определенно знают, ведь это стоит немалого количества серебряных имперских марок.
Фон Фирхоф немедленно согласился c румийским киром:
– Бретонисты не одобряют расточительства на светские развлечения, словом, с тонкими искусствами они обращаются скверно. Боюсь, что для вон того молодчика… да, для того самого, в фартуке медника, разница между одетой в тунику музой истории и декольтированной шлюхой весьма невелика..
– Молчите, злоязычный Людвиг! Вам бы только издеваться над собственными друзьями, легкомысленно осмеивая драму безумного уничтожения. Любезный Россенхель! Отойдемте от окна, я не могу видеть это поругание книг и основ.
– Не подумайте, кир Антисфен, что я преувеличиваю или насмехаюсь над представителями трудового народа, несомненно, среди них есть люди любознательные и склонные к образованию… обратите внимание на того ражего подмастерья, который за спиной у Бретона засовывает под свою рубаху вырванную из игривой рукописи миниатюру?
– Хватит! Хватит, Людвиг! Уймите злую иронию, не будем ссориться. В качестве лиц благородного сословия, мы должны держаться все заодно, только так мы можем выбраться из этого проклятого Богом места, ставшего центром восстания босяков и невежд.
– Есть ли разумные предложения, мессиры?
– Бежать.
– Найти пергамент, создать подметный гримуар, воспользоваться им, и бежать.
– Найти пергамент, а если его нет – изобрести из ничего.
– А разве подобное возможно, почтенный кир Антисфен?
– Мне приходилось читать об удивительных заменителях выделанной кожи…
– О Боже! – вскричал Россенхель. – Я совершенно забыл об этой технологии! Мои добрые друзья, должно быть, я совершенно одичал в Церене, раз получил такую прореху в сообразительности…
– Объяснитесь, Вольф.
– При наличии некоторых магических или не совсем магических ингредиентов я могу…
Людвиг выслушал воодушевленного Хрониста и покачал головой.
– Хлопчатое заморское волокно может сыскаться в портовых складах, честное слово, мне жаль его заранее. Ваш поддельный пергамент, дорогой Россенхель, воистину получится золотым.
– Вы предпочитаете оставаться на месте и ждать визита “добрых братьев” Бретона?!
– О нет. Пожалуй, я согласен рискнуть, отправившись в порт, к тому же, вам-то по-прежнему следует опасаться Клистерета…
Хронист смутился, потеряв изрядную долю апломба.
– А ваше мнение, кир Антисфен? Считаете ли вы собственную миссию в Толоссе законченной?
– Вполне. Очередная ересь крепко отложилась в моей памяти. Я не желаю оставаться там, где жгут книги.
– Тогда – в путь.
…Они дождались темноты, чтобы покинуть приютивший их пустой дом. Улица под уклон сбегала к портовым складам, ущербный диск луны предательски светил на беглецов, лаяли собаки, перекликались часовые на башнях Толоссы, ночной бриз нес через залив дымок имперских костров.
– Лучше убраться с острова, покуда не начался штурм.
– Полностью с вами согласен.
Людвиг фон Фирхоф немало досадовал в душе – потратить столько усилий на кражу и уничтожение пергаментов кира Антисфена и теперь страдать от их отсутствия!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58